Невероятно, но Джуди ничего не замечала, или так казалось Селии.
Однако изредка Джуди говорила такое, что приводило Селию в удивление.
Они говорили о том, что надо быть поласковее с Обри, которая уже и так была всеобщей любимицей. И Джуди вдруг сказала:
— Ты вот добрая, ты очень добрая. А папа не добрый, но с ним очень, очень весело…
А как-то, погруженная в размышления, заметила:
— Папа не очень-то тебя любит… — И добавила с большим удовольствием: — А меня вот любит.
Однажды Селия решила с ней поговорить.
— Джуди, твой папа хочет уйти от нас. Он думает, что с другой женщиной будет более счастлив. Как, по-твоему, надо проявить доброту и отпустить его?
— Не хочу, чтобы он уходил, — быстро проговорила Джуди, — пожалуйста, пожалуйста, мамочка, не отпускай его. Он очень счастлив, когда со мной играет, и потом, потом… он же мой папа.
«Он же мой папа. Какая гордость, какая уверенность звучала в этих словах!
Селия думала: «Джуди или Дермот? Надо быть либо с тем, либо с другим… Джуди совсем ребенок, я должна быть на ее стороне». Но тут же подумала: «Я не выдержу больше такого обращения со стороны Дермота. Снова теряю почву под ногами… Мне страшно становится…»
Дермот снова пропал — место Дермота занял незнакомец. Он смотрел жесткими, злыми глазами…
Ужасно, когда на тебя так смотрит человек, которого ты больше всего на свете любишь. Можно понять супружескую неверность, но Селия не могла понять, как одиннадцатилетняя привязанность вдруг — в одночасье — превращается в неприязнь…
Страсть может поблекнуть и пропасть, но разве ничего другого не было? Она любила его, и жила с ним, и родила ему ребенка, и пережила с ним бедность — и он с совершенным спокойствием готов никогда больше ее не видеть… Так страшно… безумно страшно…
Она помеха для него… Если б она умерла…
Он желает ей смерти…
Он, должно быть, желает ей смерти, иначе ей так страшно не было бы.
Селия заглянула в дверь детской. Джуди крепко спала. Тихо закрыв дверь, Селия спустилась в холл и пошла к выходу.
Из гостиной выскочила Обри.
— Привет, — сказала Обри, — гулять? Среди ночи? А почему бы и нет…
Но хозяйка была другого мнения. Она сжала морду Обри ладонями и поцеловала в нос.
— Сиди дома. Хороший пес. Нельзя с хозяйкой.
Нельзя с хозяйкой — нет, правда нельзя! Никому нельзя идти туда, куда идет хозяйка…
Теперь она знала, что больше не в состоянии это выносить… Надо бежать…
После долгого объяснения с Дермотом она чувствовала такую усталость… но чувствовала и отчаяние… Она должна бежать…
Мисс Худ уехала в Лондон встретить сестру, которая возвращалась из-за границы. Дермот воспользовался этим, чтобы «выговориться».
Он сразу же признал, что встречается с Марджори. Он давал обещание, но сдержать его не может…
Все это было бы неважно, думала Селия, если б он только не начал ее опять поносить… Но он начал…
Она теперь многого и не помнит… Жестокие, обидные слова — и враждебные глаза незнакомца… Дермот, которого она любила, ненавидел ее…
И она не могла это вынести…
Есть очень простой выход…
В ответ на его фразу, что он уезжает, но через два дня вернется, она сказала: «Меня ты здесь не застанешь. По тому, как дернулось у него веко, она поняла, что он знает, что имеет она в виду…
Он поспешно сказал:
— Ну что ж, если тебе захочется уехать.
Она промолчала… Уже потом, когда все будет кончено, он сможет всем говорить (и убедит самого себя), что не понял смысла ее слов… Так ему будет спокойнее…
Он знает… И она распознала эту мгновенную вспышку — вспышку надежды. Он, наверное, и сам этого не заметил. Его бы возмутило, если бы пришлось признавать подобное… но надежда была…
Он, конечно, предпочел бы не такое решение. Ему хотелось бы услышать, что как и он, она жаждет «перемены». Хотелось бы, чтобы, как и он, она жаждала свободы. То есть чтобы он мог делать то, что ему хочется делать, и чувствовать себя при этом вполне уютно… Хотелось, чтобы она была счастлива и довольна, путешествуя по заморским странам, а он мог думать: «Вот это и впрямь отличный выход для нас обоих».
Ему хотелось быть счастливым и чтобы совесть у него при этом была спокойной. Он не воспринимал жизнь такой, какой она была, он хотел, чтобы все было так, как того желал он.
Но смерть — это выход… Да и винить себя будет как будто не за что. Довольно быстро он убедит себя, что после смерти матери Селия находилась в тяжелом состоянии. А убеждать себя Дермот был мастер.
Некоторое время Селия тешила себя мыслью, что он будет жалеть… будет ужасно раскаиваться… Как ребенок. Она думала: «Вот умру, и он пожалеет…»
Но она знала, что так не будет… Стоило бы ему только признаться себе, что он виноват в ее смерти и он пропал… Его спасение было в самообмане… И он будет себя обманывать…
Нет, она уйдет — прочь от всего этого.
Дальше ей не вынести.
Слишком больно…
О Джуди она больше не думала — она уже прошла сквозь это… ничто теперь не имело для нее значения — ничто, кроме собственных страданий и огромного желания вырваться…
Река…
Давным-давно текла речка через долину — и примулы там росли… Давным-давно, задолго до того, как все это случилось…
Она шла быстро. Подошла к мосту.
Под ним стремительно бежала река…
Не было ни души…
Интересно, где сейчас Питер Мейтланд. Он женат — женился после войны. Питер был бы добрым. С Питером она бы была счастлива… счастлива и спокойна…
Но она бы никогда его не любила так, как Дермота…
Дермот… Дермот…
Такой жестокий…
Мир жесток — в нем жестокость и измена…
Река лучше…
Селия взобралась на парапет и прыгнула…
На этом для Селии история заканчивалась.
Все, что было потом, ей казалось неважным. Было разбирательство в магистратном суде: из реки ее вытащил молодой кокни, магистратный судья сделал ей внушение, появились в прессе заметки; раздражение Дермота, преданность мисс Худ, — Селии, которая, сидя в кровати, рассказывала мне обо всем этом, это казалось неважным и призрачным, словно извлеченным из сна.
Еще об одной попытке покончить с собой она и не помышляла.
Она признала, что поступила безнравственно. Она попыталась сделать то, в чем обвиняла Дермота, — попыталась бросить Джуди.
— Я чувствовала, — сказала она, — что могла загладить свою вину, лишь живя ради Джуди, о себе же не думать больше никогда… Мне было так стыдно…
Она, мисс Худ и Джуди уехали в Швейцарию.
Дермот написал ей туда, вложив в письмо то, что нужно было для оформления развода.
Какое-то время она с этим ничего не делала.
— Понимаете, слишком я была растеряна, — сказала она. — Раз он просит, значит надо это выполнить, только бы меня оставили в покое… Я боялась… боялась, что со мной еще что-нибудь случится. Я боюсь с тех самых пор как…
В общем я не знала, как быть… Дермот считал, что я ничего не делаю в отместку ему… Это не так. Я обещала Джуди, что не отпущу ее отца… И вот готова была уступить, только потому, что отвратительно трусила… мне так хотелось… о, как мне хотелось… чтобы они с Марджори объединились — тогда бы я смогла развестись с ними… Я могла бы тогда сказать Джуди: «У меня не было другого выхода»… Дермот написал мне, что как считают все его друзья, вела я себя позорно… все его друзья… те же самые слова!
Я затаилась… я просто хотела отдохнуть… где-нибудь, чтобы мне было спокойно… где бы Дермот не мог добраться до меня. Я была в ужасе, что вот он опять появится и начнет беситься… на меня… но нельзя уступать только потому, что тебя запугали. Это непорядочно. Я трусиха, я знаю — я всегда была трусихой… я ненавижу шум и скандалы все, что угодно, только бы меня оставили в покое… Но я не уступаю, потому что боюсь. Я держалась до конца…
В Швейцарии я снова окрепла… Невозможно передать, как это замечательно. Не плакать всякий раз, как надо подниматься в гору. Не испытывать тошноты при виде пищи. И прошли те жуткие невралгические боли в голове. Душевная боль и физические страдания — когда это бывает сразу вместе, — человеку не по силам… Можно вытерпеть либо то, либо другое, но не то и другое вместе…
Когда я снова почувствовала себя совсем здоровой, я вернулась в Англию. Написала Дермоту. Сказала, что в разводы не верю… А верю (хотя, может, сам он это считает старомодным и неправильным) в то, что надо сохранять семью и терпеть ради детей. Нередко слышишь, писала я, что детям лучше, если родители, которые друг с другом не ладят, расстаются. По-моему, писала я, это неправильно. Детям нужны родители — оба родителя — потому что это их родная плоть и кровь… ссоры и пререкания вовсе не имеют для детей такого значения, как думают взрослые, — возможно это даже им на пользу. Учит их жизни… В моей семье было слишком много счастья. И выросла я дурочкой… Я написала также, что мы с ним никогда не ссорились. Всегда ладили…
