в происходящем и наблюдает за всем изнутри. Федор щурится, пытаясь разглядеть сидящих в первом ряду, но свет так ярок, что он может распознать только пышное платье Наташи Королевой, да и то – только потому, что она сидит к занавесу ближе всех.
Показ проходит в одном из старых купеческих особняков в центре Москвы. Трехметровые потолки, лепнина и мрачные выкрашенные в серый цвет стены – кажется, что это здание будто специально создали для дефиле. И что красотки, фланирующие сейчас по подиуму, не просто показывают платья. Федора Глухова не покидает ощущение, что на самом деле они совершают магический ритуал, цель которого – пробудить к жизни древнюю силу – атмосферу разнузданности, разврата и чревоугодия, дремавшую в этих стенах не один десяток лет – и что сейчас она, словно живое существо, начнет ворочаться и просыпаться у всех на глазах.
Дефиле длится от силы пятнадцать минут и завершается явлением дизайнера в объятиях своих моделей. Девицы на полторы головы выше него, что не мешает Гобчинскому держаться уверенно и нагло. Он небрежно обнимает девочек за талии, целует кого в губы, кого в щечки, и не забывает отпускать поклоны рукоплещущему залу. Девочки аплодируют вместе с публикой, и, кажется, еще секунду, и со всеми случится коллективный оргазм – столько демонстративного счастья разлито в атмосфере.
– Ты – лучший, чувак! – не сдержавшись, выпаливает Федор, когда дизайнер возвращается за кулисы. Гобчинский скептически смотрит на него, приподняв одну бровь.
– Круче тебя нет никого, точно говорю, – повторяет Федор, но уже тише. Экспрессивное изъявление собственных чувств неожиданно заставляет его смущаться.
– Абсолютно верно! – в руку дизайнера опускается бокал с шампанским, а за его спиной как из воздуха материализуется один из помощников. – Мы имеем дело с гением! Все другие слова для описания этого явления будут мелкими и не раскрывающими смысл. Будь уверен, дорогуша, – помощник приобнимает Гобчинского за плечо. – Завтра в Париже все растащат твои идеи по своим мастерским. Ты диктуешь, каким будет будущее! – он приподнимает свой бокал, предлагая всем чокнуться. Федор обнаруживает, что тоже стоит с бокалом в руке.
– Льстивая педовка! – Гобчинский шутливо пихает ассистента. – Надеюсь, что хотя бы наш фотограф не окажется гомосексуалистом. Эй, Федя, ты случайно не гомосексуалист?
– Смеешься, чувак. Братаны важнее баб – это не про меня.
– Отлично! Значит, мне не придется постоянно следить за своим тылом!
Они чокаются, и вечер – который и без того был щедр на волшебство – словно по щелчку чьих-то невидимых пальцев превращается в беспрерывную искрящуюся сказку.
Вокруг кутерьма, под ногами катаются пробки из-под шампанского, а еще кто-то всюду разбросал конфетти. Разноцветные кружочки бумаги цепляются к одежде собравшихся, отчего те начинают мерцать, как какие-нибудь эльфы из Средиземья – прекрасные, неземные существа. Все женщины в черном – в проклепанной коже и дорогой рванине, и это смотрится очень круто. В отношении мужчин Федор Глухов настроен более скептически, и чем ярче разгорается вечер, тем сильнее он полагает, что мог бы дать фору многим из присутствующих. По его мнению, это просто дурной вкус – одевать клубные пиджаки с сорочками, идя на показ самого скандального, самого шокирующего дизайнера Москвы. Гораздо уместнее эти наряды выглядели бы в каком-нибудь пивном баре на вечеринке менеджеров, собравшихся по случаю пятницы. Сам Жора Гобчинский щеголяет в спортивных штанах, «найках» и толстовке собственного изготовления – с оскалившимся медведем на груди. Федор рад, что угадал с попаданием в струю: под его бушлатом обнаруживается застиранная до дыр майка с лицом Сида Вишеса.
Он считает, что подходит миру моды куда больше этих яппи, невесть как пролезших на показ. Эту уверенность подогревает шампанское, которое Федор пьет бокал за бокалом и которому – судя по появлению все новых и новых ящиков в их закулисье – не будет конца.
Федор Глухов осмотрелся, освоился и чувствует себя обалденно. Возможно, уже завтра его фотографии с бэкстейджа будут лежать на столах всех модных домов Европы, и лица многочисленных специалистов склонятся над ними – разглядывая детали мощной, сметающей все на своем пути волны, которая, несомненно, надвигается со стороны России. «Кто этот фотограф?», – спросит Эммануэль Альт, редактор французского «Вог». «Какой-то сумасшедший русский», – ответят ей. «Он нужен нам здесь и немедленно! Достаньте этого парня».
Оранжевому пуделю, который путался под ногами, выстригли и покрасили розовым ирокез, а мужика, схватившего передоз и завалившего съемку, то ли выволокли наружу, то ли он очнулся и поспешил исчезнуть сам. Федор глядит на все с полупьяным лихим задором. Он готов принимать дары судьбы и пускаться во все тяжкие, и поэтому он нисколько не удивляется, когда Жора Гобчинский хватает его за плечо и тащит на улицу. Там их ждет ослепительно белый лимузин, а в нем уже смеются красотки, и какой-то тип уже разложил на сиденье дорожки порошка…
Он помнит сверкающий город и хохот – возможно, его собственный. Он помнит высотку главного здания МГУ с маковкой, скрытой в осенних облаках. Он помнит босые женские ноги, высунувшиеся из люка лимузина и стучащие пятками по крыше, в то время как машина отчаянно гудит, перестраивается из ряда в ряд и собирает на себя проклятия всех водил на дороге. Он помнит фонари Садового кольца, слившиеся в одну светящуюся черту. И еще он помнит отель… Усатое лицо портье – багровое, будто бабочку на шее затянули слишком туго, и теперь та мешает дышать. Черт, как же назывался этот отель?
– Это «Мариотт аврора», сукин ты сын! Президентский номер! – истошный крик возвращает Федора в настоящее. – Ты знаешь, кто тут останавливался? Билл Клинтон! Анджелина Джоли! Арнольд! Мне продолжать? Самые лучшие люди мира любовались видами города из этого окна. И чем все закончилось? Тем, что пришли маленькие ублюдки, и выбили это окно настежь?
Федор Глухов оторопело смотрит в сторону окна – то действительно выбито, и только ошметки стекла, похожие на зеленые зубы какого-нибудь чудовища, тянутся из челюсти-рамы.
– Ты хоть знаешь, сколько стоили эти витражи? А?
Вопит вчерашний портье, а рядом с ним – среди потоков воды, устремившихся через открытую дверь в коридор – стоит целая толпа народа. Здесь и сотрудники отеля в ливреях – которые, кажется, собрались в полном составе, побросав свою работу. Здесь и странные типы, одетые в черные костюмы – наверняка, менеджеры высшего звена в этой иерархической гостиничной лестнице – менеджеры, которых вытащили из теплых утренних постелей, чтобы разобраться с невиданным доселе ЧП. И, наконец, здесь – милиционер, странно одинокий среди гудящего народа.
– Успокойтесь, – упрашивает он портье. – Может быть, это
