его, что он собрался с силами и написал второе письмо в более категорических выражениях и с часу на час стал поджидать возвращения почтаря.
Но и это второе письмо оказалось в кармане у Луи.
В тот же вечер Гастон стал жаловаться на боли. После двух или трех дней улучшения болезнь вспыхнула вновь и на этот раз уже с невероятной силой. И в первый раз за все течение ее доктор С… стал высказывать беспокойство.
С этого момента уже можно было предвидеть роковой конец. И если страдания Гастона, казалось, уменьшились, если он стал менее стонать, так это только потому, что силы стали ему изменять и что наступил, наконец, кризис. Час от часу удары сердца становились все слабее и слабее и конечности стали холодеть.
Наконец, на четырнадцатый день болезни, утром, после целой ночи беспокойного полузабытья, Гастон пришел в себя.
Он послал за священником и, пробыв с ним наедине целых полчаса, объявил, что теперь уж он может умереть по-христиански, как и его предки.
Затем он приказал растворить настежь все двери и позвать к нему рабочих. Он простился с ними и сказал им, что не забыл и их.
Когда они удалились, он попросил брата не бросать завод, обнял его в последний раз и, повалившись на подушку, впал в агонию.
А когда настал полдень, он тихо и мирно почил навеки. Морфий сделал свое дело.
С этой минуты Луи становился маркизом и миллионером.
А пятнадцатью днями позже, устроив все дела и поговорив с инженером, который стал управлять заводом, Луи уже сидел в вагоне.
Накануне же он дал Раулю следующую многозначительную телеграмму:
Первое свидание между двумя сообщниками произошло в гостинице «Лувр». Было оно очень бурное. Рауль, этот практический молодой человек, доказывал, что они уже достигли самых счастливых результатов и что желать еще большего глупо.
– Чего нам теперь недостает? – говорил он своему дяде. – Чего еще нам желать? В нашем распоряжении теперь больше миллиона. Поделим его и успокоимся. Нам выпало на долю счастье, поверь мне – не надо испытывать судьбу.
Но эта умеренность не понравилась Луи.
– Я богат, – отвечал он, – но ведь у меня есть и другие желания. Более чем когда-либо я хочу жениться на Мадлене. О, она будет моею, клянусь тебе в этом! К тому же я ее люблю. А затем, сделавшись племянником одного из самых богатейших банкиров столицы, я немедленно же приобрету важное положение…
– Желать Мадлену, милый дядюшка, это дело очень рискованное.
– Пусть будет так… Но я согласен даже и на риск. Я согласен делиться с тобой, но поделюсь только тогда, когда женюсь на Мадлене. Ее приданое будет твоим. Поэтому в нашей комедии необходим еще новый акт.
– Новый акт?…
– Тебе он кажется трудным? Ничего не может быть проще. Выслушай меня, потому что от твоих способностей зависит его будущее исполнение.
Рауль откинулся на спинку кресла с видом невозмутимого слушателя и просто отвечал:
– Я к твоим услугам.
– Через четыре или пять дней я повидаюсь с господином Фовелем и сообщу ему, что хранящиеся у него фонды принадлежат мне, и попрошу его подержать у себя эти деньги, так как я в них вовсе не нуждаюсь. Так как ты не доверяешь мне, то эти деньги будут тебе служить гарантией в том, что я сдержу свое слово.
– Мы еще поговорим об этом!
– Затем, милый племянничек, я отправлюсь к госпоже Фовель и обращусь к ней со следующими словами: «Когда я был беден, сударыня, я должен был заставить вас прийти на помощь сыну моего брата, который в то же время и ваш сын. Правда, это большой негодяй…»
– Покорнейше благодарю! – сказал Рауль.
– «…он доставил вам тысячи беспокойств, – продолжал Луи, – он отравил вам жизнь, хотя должен был бы составить вам утешение, примите от меня извинения и поверьте, что я очень о вас сожалею. Теперь я богат и пришел вам объявить, что с нынешнего дня я принимаю на себя заботу о настоящем и будущем Рауля».
– И это ты называешь планом?
– Ты сейчас увидишь. Весьма возможно, что от этого сообщения госпожа Фовель бросится мне на шею. Но она этого не сделает из боязни перед племянницей и спросит меня, не откажусь ли я от Мадлены в виду того, что разбогател. На это я категорически отвечу: «Нет. Напротив, это новое доказательство моего бескорыстия. Вы считали меня жадным, сударыня, – скажу я ей, – но вы обманулись. Я увлечен красотой и умом Мадлены, и… я ее люблю. И если бы у нее не было даже гроша за душой, то и тогда бы еще с большей настойчивостью я на коленях просил у вас ее руки. Она согласна быть моей женою. Позвольте мне настаивать на этом, но под одним только условием: мое молчание за этот брак. А чтобы убедить вас в том, что ее приданое не играет для меня ни малейшей роли, я даю вам честное слово, что на другой же день после свадьбы я подпишу на имя Рауля двадцать пять тысяч ливров годового дохода».
Луи сказал это с таким ударением, таким увлекательным тоном, что даже Рауль, этот классический притворщик, был удивлен.
– Восхитительно! – воскликнул он. – Эта последняя фраза выкопает между госпожой Фовель и ее племянницей сразу целую пропасть. Это обеспечение моего будущего сразу привлечет мою мать на нашу сторону!
– Надеюсь, – отвечал Луи с притворной скромностью, – и это тем более, что я доставлю этой милой даме превосходные поводы извинять себя в своих же собственных глазах. Я докажу ей и ее племяннице, что Проспер их недостойно обманывал. Я представлю им этого малого по уши погрязшим в долгах, игроком, развратником, кутилой и открыто живущим с продажной женщиной.
– И на закуску – с хорошенькой, – вставил Рауль. – Не забудь упомянуть, что эта синьора Жипси очаровательна и что не обожать ее нельзя. Это будет маслом в огонь.
– Не бойся, уж я сумею! У меня красноречие и ум министерские. Затем я дам понять госпоже Фовель, что если она действительно любит свою племянницу, то она не может не желать видеть ее замужем не за этим хамом-кассиром без гроша за душой, а за человеком почтенным, крупным промышленником, унаследовавшим одно из славных имен Франции, маркизом, имеющим претензию на высокое положение в свете.
Рауль и сам представлял себе эти перспективы.
– Если ты ее и не убедишь, – сказал он, – то, во всяком случае, поколеблешь.
– О, эти дела
