океане. Никто не выжил.
– Мне очень жаль.
– Ну так вы хотели ещё о чём-то спросить?
– Да, знаете, у нас всё-таки больше развлекательная газета, не узконаучная.
– Да? Но так даже лучше. Её, наверное, больше читают.
«Да, – задумался я, – и выбрасывают в мусор чаще, и заворачивают в неё разные фрукты, чтобы те быстрее созрели, в общем, пользы от нашей газеты полно», – подытожил я про себя.
– Так вот, мне интересно, помимо чисто научного, не случалось ли с вами чего-то необычного?
– Не понял, – посмотрел на меня профессор.
– После того, как с вами связался тот меценат, ничего в вашей жизни не изменилось?
– В каком смысле?
– Может, были какие-то сны или знаки.
Боже, он меня сейчас выставит из дома.
– Я учёный, мистер Мильтон, а не ясновидящая…
– Мне, – подняла руку, как на уроке, Филлис, – мне снятся странные сны…
– О господи, вот вам к ней, – указал он сигарой на бедную женщину, – она мне все уши уже прожужжала своими снами.
– И какие сны вам снятся? – повернулся я к Филлис.
– Серьёзно? Вы будете брать интервью у неё? – удивился мистер Кларк.
– Да, знаете, очень бы хотелось послушать, – не уставал я наглеть. Если меня и выставят отсюда, то лучше разузнать всё быстрей.
– Вы что, жёлтая пресса? – уточнил он.
– Именно она.
– Тогда, конечно, – мистер Кларк откинулся на кресле и стал наблюдать за нами с прищуром врача, ставящего диагноз.
– Мне каждый раз снится, что Анна жива, что она прилетела в Японию и работает там психологом, – миссис Филлис опять разрыдалась.
– Ради бога, и под этой статьёй будет моя фамилия? – возмутился мистер Кларк.
– Мы ещё не решили, – сказал я.
– Я в этом участвовать не собираюсь, – поднялся он с кресла и показал всем своим видом, что я засиделся слегка.
– Значит, вам снится один и тот же сон, – я сделал вид, что не заметил его взгляда.
– Я пошёл к себе, – отмахнулся от нас мистер Кларк, посмотрев на семейные фото, а потом и на несчастную Филлис.
Он оставил меня с ней специально, ради неё и ради себя, ей наконец-то было с кем поговорить. Когда шаги профессора стихли наверху, Филлис, разжав дрожащие губы, продолжила:
– Вы, может, подумаете, что я сумасшедшая, – сказала она.
– Я, нет, не подумаю.
– Мне кажется, Анна жива.
– Почему?
– Она звонила мне после прилёта и сказала, что долетела и что всё хорошо, и жаловалась на мистера Кларка.
Филлис остановилась, думая, что я спрошу почему, но я уже знал.
– Они были в ссоре? – уточнил я.
– Вам это известно?
– Да, где-то слышал.
– Но это не важно, – отмахнулась она платком. – Главное, я помню этот звонок, её голос, я это помню. Но в этот же день… через час после этого, – она не сдержала слез.
– Вы узнали, что самолёт пропал.
Она закивала.
– Как и входящий звонок, – сказала Филлис.
– Будто и не было ничего…
– Мне кажется, если бы она звонила отцу, он бы тоже это запомнил.
– Но она позвонила вам.
Всю обратную дорогу я думал о несчастной Филлис и Анне, о том, что кошмар, мучавший мисс Кларк, оказался ничуть не кошмаром, а ужасной реальностью. Он был её прошлым, о котором она и не знала, одним из его разветвлений. Поэтому она и помнила о нём. И все эти сны, и предчувствия, все эти дежавю – лишь отражение другой, параллельной нам жизни. Мы боимся, что что-то случится, лишь потому, что это уже случилось, только не здесь. Это не боязнь перед будущим, это страх из прошлого. И сколько бы путей ни имела наша жизнь, на сколько бы прошлых она ни делилась, мы связаны со множеством самих себя, на каждом из её разветвлений.
Тот, кто убил Анну в будущем, в том, что было моим настоящим, побоялся огласки. Эти новости и прямой эфир, похоже, вызвали большой резонанс, и тогда он избавился от неё раньше, чтобы не убивать потом. А меня отправил сюда.
Выходит, что каждый наш выбор разделял нашу жизнь на несколько параллелей, а нас на нескольких «я», ведя каждого по новой дороге. Мы вроде на полосе препятствий, где все бегущие рядом – мы сами. Кто-то бежит быстрее, кто-то не пробегает и половины, кто-то падает на последнем барьере, а кто-то обгоняет всех и приходит первым. Но все они – один человек. Чем же был тот самый кошмар для меня, каким из вариантов прошлого?
Дети, по-видимому, уже спали. Когда я приехал, дома была непривычная тишина. Я прошёл на кухню. Слегка приглушённый свет и запах вина сделали из обычной столовой вполне неплохое местечко со столиком на двоих. Виктория игриво улыбалась.
– Что такое? – спросил я.
Она налила вина в бокал и поднесла его мне.
– Я сегодня так испугалась.
– Да, и я тоже, – держал я дрожащими пальцами стеклянную ножку бокала.
– Я уже уложила детей. И мы, наконец, остались одни.
Она засмеялась и отпила ещё.
– Где ты был? Я тебя так ждала.
– Но, похоже, не дождалась, – улыбнулся я, посмотрев на полупустую бутылку.
Там, в прошлой жизни, я часто заглядывался на неё, она была чем-то недосягаемым, невозможным для меня. Получается, всё невозможное – это лишь то, к чему мы не решаемся подойти.
– Надо было быстрее приезжать, – она схватила меня за ремень и потянула к себе.
Чёрт возьми, как она пахла. У меня закружилась голова.
– Я хочу танцевать, – сказала она и поцеловала меня в шею. От неё пахло вином и бесстыдством.
– Да ты сегодня в ударе, – засмеялся я.
Честное слово, было неловко, прошло немало лет с тех пор, как я её хотел, с тех самых пор, когда у нас могло бы получиться. У нас могли быть дети и семья, или хотя бы секс, но и этого не случилось.
Она танцевала со мной. Откуда-то из глубины дальних комнат звучала тихая музыка.
– Пошли танцевать туда, – вела она меня за собой.
– Откуда это поёт?
– Из спальни…
Она подмигнула мне, я допил всё, что было в бокале, мы были так счастливы вместе. Чёртова новая жизнь.
Виктория уже засыпала, а я прикрывал её обнажённое тело цветным хлопчатым одеялом. Её волосы пахли фруктами. Я зарылся в них с головой. Боже, может, к чёрту ту жизнь. Её голые бёдра покрылись мурашками. Мне казалось, я знал её очень давно, мне казалось, мы так много прошли.
Я не открываю глаз. Позволяю себе проникнуть в сознание, в ту далёкую память, что тоже моя.
В нос ударил запах сладкого
