В период учебы они виделись практически каждый день. Часто бывали на даче Бесединых в Кратове, где жили семьи старых большевиков. Множество раз ездили на перекладных в Ленинград. Вместе объехали практически все недалеко расположенные от Москвы города. Венцом их совместных туристических скитаний стала поездка автостопом в Крым. С канистрой разливного крымского портвейна они пешком обошли весь полуостров. Поднимались на Ай-Петри, ловили камбалу, ныряли над срезанными днищами затопленных кораблей и собирали креветок.
— Мы живем в удивительную эпоху, — сказал однажды Арнольд Саше, когда они ночью сидели у костра на берегу Черного моря и пили портвейн. — Скоро все изменится.
— Так уж и все? — скептически усмехнулся Саша. — Сложно представить.
Он привык доверять мнению Арнольда, но тогда, в 1976 году, окружающий их мир казался Саше настолько незыблемым, что такое невозможно было даже вообразить.
— Великие перемены вообще трудно себе представить, — спокойно ответил Арнольд. — Это я говорю тебе как философ, исповедующий практицизм. Разве кто-нибудь мог предположить, что Петр Первый заставит всех брить бороды? Это было настолько невероятно, что просто не могло прийти в голову. Результат, однако, всем известен. Или пятьдесят третий год… Кто мог предположить, что через восемь лет будет двадцать второй съезд партии, и Сталина вынесут из мавзолея? Лежа в мавзолее рядом с Лениным, он казался незыблемым, вечным. Сталин сам создал эту идею незыблемости, когда сделал из Ильича мумию и положил на века под стекло на всеобщее обозрение. А у истории на этот счет было, как видишь, свое особое мнение.
— Хочешь сказать, что наступит момент, когда и Ленина вынесут из мавзолея? — засмеялся Саша.
— А почему бы и нет? — серьезно посмотрел на него Арнольд. — Выкопали же много веков назад из могилы Оливера Кромвеля. Понимаешь, Саня, людям свойственно цепляться за собственную жизнь. Даже нет, не за собственную. Вообще за человеческую жизнь. Она является для них мерилом истории. Это было у всех, даже у самых масштабных исторических деятелей. Знаешь, чему больше всего удивился Сталин перед началом Ялтинской конференции? Тому, что вместо Черчилля на нее приехал новый премьер-министр Англии. У Сталина это просто не уложилось в голове. Почему не приехал Рузвельт, ему было понятно — Рузвельт умер. Но как мог не приехать живой Черчилль? Так что видишь, история меняется внезапно и совсем не так, как все ожидают. Все, кто скажет, что они знают, какой будет страна через двадцать лет — не важно, гэбисты они или диссиденты, — врут. Вот если ты спросишь меня, что будет через двадцать лет, я тебе честно скажу: не знаю. Но, — Арнольд многозначительно поднял палец, — все будет совсем не так. Это я тебе обещаю.
— Ну уж мы-то с тобой через двадцать лет будем общаться? — улыбнулся Саша. — Или станем делать вид, что незнакомы?
— С тобой, Саня, мы обязательно будем общаться, — улыбнулся в ответ Арнольд, беря двумя руками пятилитровую канистру. — Вот за это давай мы с тобой и выпьем. Чтобы всегда друг о друге помнить.
Арнольд сделал из канистры несколько внушительных глотков и протянул ее Саше.
— За будущее, — сказал Саша, — каким бы оно ни было.
— Вам принести еще что-нибудь? — неожиданный вопрос вывел Сашу из состояния глубокой задумчивости.
Александр Борисович тряхнул головой и увидел стоявшую рядом со столиком официантку. Потом перевел взгляд на стоящий перед ним опустевший стакан.
— Принесите, пожалуйста, еще сто граммов того же. И посчитайте сразу.
— Одну минутку, — удалилась официантка.
Саша дождался, пока принесут коньяк, и расплатился.
«Вот ты и наступило, будущее, — подумал он. — Только сейчас за него пить как-то не хочется».
А потом закончился четвертый, предпоследний курс. Вместе с ним завершались ненавистные занятия на военной кафедре. Впереди были три месяца военных сборов, звание младшего лейтенанта запаса и последний, пятый курс.
Так впоследствии и не выяснили, что послужило причиной пожара. В плане пожарной безопасности их военная часть была образцово-показательной. Как, впрочем, и все советские военные части в 1977 году.
С трудом разлепив глаза, которые так и норовили закрыться, Саша с каким-то ленивым изумлением обнаружил себя на плечах Арнольда, который, сшибая ногами горящие тумбочки и кроя все подряд четырехэтажным матом, тащил его к горящему выходу.
— Я же так хорошо спал, — сказал Саша и отключился.
Саша очнулся через три дня в лазарете, и врач рассказал ему, что такое отравление угарным газом.
— Еще минут пятнадцать, и вас бы уже никто не откачал. С ожогами вам повезло, у вас их практически нет. А вот вашему другу повезло меньше. У него серьезно повреждены обе руки. Очень сильные ожоги. Его сразу отправили в Москву в военный госпиталь. Но ты не переживай, руки ему сохранят. О его поступке написали в «Красной звезде», представили к медали, так что, будь уверен, врачи сделают все возможное.
Врачи действительно сделали все возможное, и когда Саша навестил Арнольда в военном госпитале, тот находился в прекрасном расположении духа. Или делал вид, что это так. Он вслепую играл в шахматы с соседями по палате и заигрывал с медсестрами.
— Ну здорово, жертва образцово-показательной пожарной безопасности. Надеюсь, ты мне принес выпить? А то порядки здесь строгие, а родители считают, что я получил серьезную психологическую травму и сразу сделаюсь алкоголиком.
— А то, — Саша вытянул из-под халата литровую фляжку коньяку. — Удобнейшая вещь. Плоская, а вмещает целый литр. Ты как себя чувствуешь-то?
— Нормально. С руками порядок. Врачи сказали, что всеми пальцами смогу шевелить. На фортепьяно, как Ференц Лист, конечно, теперь не сыграю. Но я, как ты знаешь, играть вообще никак не умею, так что эта новость меня совсем не расстроила. Вот шрамы, правда, на всю жизнь останутся. Но с другой стороны, шрамы только украшают мужчину, правильно?
Через год они окончили университет, и жизнь сразу как-то внезапно развела лучших друзей в разные стороны. Саша поступил в прокуратуру, работа в которой занимала все свободное время, Арнольд начал заниматься журналистикой. Первое время они перезванивались, а потом потеряли друг друга из вида. Затем началась перестройка, и Саша узнал, что Арнольд пошел в политику. С тех пор он следил за карьерными перемещениями Арнольда вплоть до его назначения первым вице-премьером Москвы. Полгода назад Арнольд объявился собственной персоной. И вот сегодня Саша узнал то, что он узнал. И что теперь делать?
Александр Борисович Турецкий посмотрел на часы. Оказалось, что он просидел в кафе почти что два часа. Он достал из кармана мобильный телефон и включил его. На экране высветилось: «У вас четырнадцать пропущенных вызовов».
«Что теперь делать?» — спрашивал Сашу внутренний голос.
«Работать! Что у тебя, Турецкий, работы мало? Андреева из тюрьмы вытаскивать. Разбираться с Андрейченко и Донским».
«С Арнольдом что делать?» — настойчиво повторял внутренний голос.
«Не знаю я, что делать с Арнольдом, не знаю. Неужели, не понятно? Не знаю».
Несмотря на субботу, выходной день, телефон в кабинете за последние два часа звонил столько, что каждый раз, протягивая руку к трубке, Александр Борисович боялся, как бы не обжечься. И еще, каждый раз он думал, почему все считают, что Александр Борисович Турецкий в субботу обязательно должен быть на своем рабочем месте. На этот раз звонок оказался от Иры.
— Ириш, — съехидничал Турецкий, — ты что, выясняешь, правда ли я на работе?
— Неправда. А если бы и так? Ты муж мне или нет? — и безо всякого перехода она сменила тон с кокетливого на серьезный: — Шурик, выручай. Ситуация критическая.
— Что случилось? — устало спросил Саша.
— Съезди, пожалуйста, вечером на концерт Владика Гиндина.
— Что?! — не поверил своим ушам Турецкий. — Ира, мы же с тобой договаривались. Мало того что я дома каждый день слышу об этом гениальном мальчике, так теперь я еще и на концерт должен ехать?
— Подожди, ты не понял. Ему срочно надо отвезти ноты. У него через четыре часа концерт, а без нот он не сможет играть. У нас там везде специальные пометки. Я тебя очень прошу, приезжай.
— А ты-то почему не можешь отвезти?
— Шурик, ты не поверишь.
Когда Турецкий вошел в квартиру и увидел Иру, он действительно не поверил своим глазам. Зато наконец-то поверил в то, что Ира говорила ему по телефону.
Под правым глазом благоверной Александра Борисовича Турецкого к этому времени расплылся изумительной формы и оттенка синяк.
— Я не знаю, как так получилось, — пожаловалась Ира, — обычно я ударяюсь лбом, а тут как-то не так повернулась — и вот. Теперь ты понимаешь, что я сама не могу ехать.
