Александр Борисович вздохнул и поцеловал жену в лоб:
— Хотя бы не болит?
Ира отрицательно помотала головой:
— Я сразу лед приложила.
Александр Борисович вздохнул во второй раз:
— Ну давай, я сейчас чаю выпью и поеду.
— Какой чай? — заторопилась Ира. — Времени нет. Ты должен приехать хотя бы за час до концерта. Сразу найди Владика и передай папку с нотами. Объясни ему, что я не смогла приехать, но желаю ему ни пуха ни пера. Если тебя не будут пускать, скажи, что ты от меня.
— Кто это, интересно, меня не будет пускать с моим удостоверением? — ' усмехнулся Турецкий.
— Шурик, не маши там направо и налево своим удостоверением. Обязательно поднимется шум, и Владик может разнервничаться. А ему перед концертом ни в коем случае нельзя волноваться. И как только отдашь папку, сразу перезвони мне. Только не заезжай никуда выпить чай по дороге. Выпьешь в буфете. И вообще, там после концерта будет банкет. Считай, что это тебе компенсация.
— Откровенно говоря, я бы предпочел другую компенсацию, — наклонился Турецкий к жене и поцеловал в шею.
— Шурик, иди, а? — сказала Ира и, сунув ему в руки папку с нотами, вытолкнула за дверь.
Когда дверь закрылась, Александр Борисович Турецкий вздохнул в третий раз.
Пятнадцатилетний «гениальный мальчик» Владик Гиндин оказался на поверку не по годам серьезным молодым человеком в очках с копной черных волос.
— Большое спасибо, — сказал он, принимая папку с нотами из рук Турецкого. — А Ирина Генриховна что, не придет?
— К сожалению, у Иры очень сильно начал колоть бок, и она испугалась, что может не успеть. Поэтому вот прислала меня. Но она просила передать тебе ни пуха ни пера.
— Спасибо. А вы ее муж, да? — серьезно поинтересовался маленький гений.
— Да, — сказал Александр, уже заранее предвкушая следующий вопрос насчет прокуратуры.
— Вам повезло, — серьезно сказал Владик Гиндин, вздыхая. — У вас очень красивая жена.
Если Александр Борисович Турецкий имел бы привычку в случаях большого изумления хлопать глазами, сейчас бы он начал делать именно это.
— Да, — сказал он после десятисекундной паузы. — Да, конечно. Мне очень повезло.
— Ну я пойду, — сказал Владик Гиндин.
— Да, хорошо, — кивнул Турецкий. — И это, — остановил он Владика у двери, — удачи тебе. — Турецкий пожал руку юному музыканту.
— Спасибо. Передайте, пожалуйста, Ирине Генриховне, чтобы она поправлялась, — попросил Владик.
Выйдя в коридор, Александр Борисович набрал домашний номер:
— Ириш, все в порядке. Папку с нотами только что отдал. Владик просил передать тебе, чтобы ты поправлялась.
— Надеюсь, ты не сказал ему, что со мной произошло?
— Нет, я сказал ему, что у тебе заколол бок.
— Ну спасибо. И вообще, Шурик, у тебя какой-то странный голос. Ты что сейчас делаешь?
— Собираюсь идти искать буфет. А то ведь чаю я так еще и не выпил.
— Шурик, спасибо тебе огромное. Но ты бы все-таки остался, послушал, как он играет.
— Ира!
— Ладно, все, молчу. Спасибо тебе еще раз. Целую.
Александр Борисович Турецкий мрачно шел по холлу концертного зала в ту сторону, куда указывала коричневая стрелка с надписью «буфет».
«Мальчик, — думал он, — тоже мне мальчик нашелся. Нет, конечно, кто скажет, что это девочка… и так далее, но все-таки. Какой же он мальчик? «У вас очень красивая жена». Спасибо тебе, Владик. Сам я об этом не догадывался.
Наверное, первый раз в жизни Александру Борисовичу Турецкому не задали осточертевший вопрос о месте его работы. А лучше бы задали. Неужели в его душе поселилось чувство ревности! И к кому! Маленькому мальчику! Фу-ты, какая глупость.
Местный буфет, как и подавляющее большинство буфетов, расположенных в концертных залах, изобилием похвастаться не мог. Хотя и хвастался вовсю. Классические советские бутерброды — с двумя кусками сервелата, с ветчиной, с одним куском красной рыбы и с сыром — лежали на витрине так торжественно, как если бы они были свежепойманными устрицами. Зато имелись водка, коньяк, вино и, что в данный момент было гораздо актуальней для Александра Борисовича Турецкого, поскольку он был за рулем, кофе и чай.
Несмотря на то что всю дорогу он говорил и думал о чашке крепкого чая с лимоном, Александр Борисович почему-то заказал кофе. Уж больно тягостно сделалось у него на душе при виде коробки с выстроенными в ряд чайными пакетиками. Кофе, по крайней мере, варили прямо на месте. Пробежав взглядом по ряду уныло жмущихся друг к другу пирожных, Александр Борисович в результате остановился-таки на бутербродах с колбасой. Получив все, что ему причиталось, Александр Борисович отошел в самый дальний угол, туда, где свет был не таким ярким, и уселся за столик лицом ко входу.
Кардинальный пересмотр всех основополагающих ценностей, протекающий в России на протяжении последних пятнадцати лет, не мог не затронуть и одного из главных атрибутов красивой жизни по-советски — буфетных бутербродов с сервелатом. В отличие от тех, старых, нынешние бутерброды были обернуты массивным слоем пищевой ленты и украшены листочком петрушки. Для того чтобы размотать ленту, Александру Борисовичу понадобилась как минимум минута. Правда, несмотря на столь внушительный защитный слой, внутри бутерброды все равно оказались подсохшими. И кофе оказался дрянной.
— Ну и хорошо, — с какой-то Злостью подумал Турецкий и принялся активно жевать бутерброд, запивая его напитком, за который любой турецкий султан посадил бы повара как минимум на кол.
Единственным несомненным достоинством нового буфета было отсутствие очереди. Что при нынешнем душевном состоянии Александра Борисовича Турецкого было уже очень много. Однако не успел Турецкий порадоваться этому обстоятельству, как в буфет начали заходить люди.
Первой зашла интеллигентная пожилая дама шестидесяти лет в очках, высокая и прямая, как палка. Она заказала кофе и, сев через два столика лицом к Александру Борисовичу, достала из черной бархатной сумочки с перламутровой пуговицей пачку папирос. Дама закурила и начала дымить так, что Александру Борисовичу стало жалко собственные легкие.
«Прямо Раневская, — подумал Турецкий, — Фаина Георгиевна собственной персоной».
Следующими зашли молодая мама с сыном. Следователь Турецкий сразу решил, что она учительница литературы. Мама подвела сына к витрине и сказала:
— Ну видишь. Я же тебе говорила, что здесь ничего нет.
Сразу после этого они удалились.
А вот при виде третьего посетителя Александр Борисович почувствовал, как у него внутри начинает что-то шевелиться. И этим чем-то определенно был не съеденный бутерброд.
В буфет вошла женщина на таких высоких каблуках, что у Александра Борисовича, что называется, отвисла челюсть. Как и все мужчины, Турецкий где-то слышал, что максимальная высота женской шпильки составляет что-то около пятнадцати сантиметров, но сейчас он видел перед собой каблуки, в которых было по меньшей мере сантиметров тридцать. Александр Борисович как завороженный следил за перемещением каблуков по полу. Ему подумалось, что женщина, не побоявшаяся забраться на такую высоту, должна быть чертовски в себе уверена. Пару раз ему случалось натыкаться в газетах на сообщения, что та или иная голливудская знаменитость наворачивалась-таки с собственных каблуков. Нет, определенно ходить на таких каблуках и не упасть…
«Упадет, — сказал сам себе Александр Борисович. — Точно упадет. Жаль вот только, поспорить не с кем».
Однако обладательница высоченных каблуков довольно-таки свободно дошла до стойки и небрежным тоном заказала себе пятьдесят граммов коньяку.
«Ну теперь-то уж точно упадет», — решил про себя Турецкий.
Однако женщина свободно выпила пятьдесят граммов и потребовала еще.
«Или я ошибаюсь, — подумал Турецкий, — или будет весело».
В какой-то момент ему показалось, что женщину слегка повело в сторону. Но скорее всего, это был оптический обман. Разделавшись со второй порцией, женщина неторопливо развернулась и, не удостоив Александра Борисовича взглядом, направилась к выходу из буфета. Все-таки ее слегка пошатывало.
«Нет, это уже просто дело принципа, — подумал
Александр Борисович, вставая из-за стола. — Ну не может она вот так вот. Да еще сто граммов».
Самоуверенная незнакомка направилась прямиком в зал.
«Вот черт! — подумал Александр Борисович. — Она еще к тому же пришла на концерт. А там Владик Гиндин».
Однако искушение увидеть закономерный результат женской самоуверенности оказалось слишком велико. Александр Борисович достал из кармана билет и, набрав полную грудь воздуха, вошел внутрь.
Заняв положенное место, он тут же принялся искать глазами объект своего интереса. Она сидела на три ряда впереди, немного слева, и, не шевелясь, смотрела в сторону сцены. Александр Борисович хотел было подумать о том, что, судя по тому, как прямо она держится, те сто граммов в буфете были неединственными, но не успел. В зале зааплодировали, и на сцене появился Владик Гиндин.
