– Привыкшие, – оборвала Дашка. – Мы ко всему привыкшие. Поехали. Оно ведь как: раньше сядешь, раньше выйдешь.
– Тоже верно.
Анечка проспала всю ночь. И утро тоже. Сквозь сон она ела, сквозь сон говорила с мамой и Серегой, и Кузькой тоже, хотя насчет него Анечка не была уверена. Может, привиделось?
Ей в последнее время часто видится странное.
И гребень пропал. Гребня жалко. Его Эржбета Батори Анечке подарила, женщина из сна, у которой в замке залы с трофеями и венецианское зеркало.
– Я не понимаю, зачем нужно тащить девочку?! Пусть отдыхает! – мамин голос ввинтился в черепушку, как штопор, и застрял. Сейчас она снова откроет рот, и черепушка разломится.
Жаль.
– Да у нее температура! Ей плохо! Ее в больницу надо!
– Больница подождет.
Это кто? Тетечка! Почему она сердится? И на кого? Анечке не хочется, чтобы в доме оставалось, как раньше. Плохо. Все злые и друг друга ненавидят. А надо, чтобы любили. Правильно, чтобы любили.
Анечка заставила себя открыть глаза и улыбнуться. А еще сказать:
– Я не хочу в больницу.
– Она не хочет в больницу, – поддержала тетечка, наклоняясь близко-близко. Духи у нее вкусные. Ландышевые.
– И ты будешь слушать, чего она хочет? – а мать сердится. От нее злость волнами накатывает, как прибой. Того и гляди накроет Анечку, утянет на дно и по камушкам.
Она была в Крыму, там камни на море круглые, скользкие, особенно если водорослями покрыты. И когда солнце светит, вода прозрачная-прозрачная, а по камням вытягиваются золотые дорожки.
– Это ненадолго, – обещает тетечка непонятно кому. Наверное, все ж маме. Но Анечка кивает и садится в кровати. Ее одевают, и в одежде сразу становится душно, как если бы в панцире каком.
– Терпи, – шепчет Серега. Когда он появился? Анечка не помнит. У нее жутко начинает болеть голова. Это из-за волос. Какие они тяжелые! И спутались. Надо расчесать, но гребень украли.
– Найдется. Погоди, все найдется.
Серега берет Анечку на руки. Какой же он сильный! И хорошо, что он – Анечкин брат. Ну или не совсем брат, если тому разговору верить. Но Анечке не хочется верить. Ей хочется спать.
– Потерпи, маленькая. Пожалуйста.
Он давно Анечку маленькой не называл. С того самого времени, как в этот дом переехали. В доме появились Танька и Олька, а про Анечку все забыли. Это было нечестно!
– Все будет иначе, – Серега неловко гладит по волосам. – Обещаю тебе.
Анечка верит.
Наконец они спустились в зал, который по случаю – а какому случаю-то? – был нарядно убран. Длинный стол прикрыли скатертью, как попоной. И выставили любимый тетечкин сервиз, который раритет и который можно трогать только по праздникам.
Блестел фарфор, сияло серебро, качались на воде розы и лилии. От аромата цветов Анечка чихает и утыкается в Серегину шею, которая горячая и мокрая.
Волнуется?
– Девочке надо в больницу, – говорит женщина в канареечно-желтом платье, мятом и нелепом на ее фигуре. У женщины волосы всклочены, а под глазами круги. И вообще старая она и смешная.
– Надо. Вижу что надо, – вторит ей мент, который когда-то сидел в классе и расспрашивал Анечку про Капуценко. У мента круглая физия и розовые поросячьи щеки. На нем брюки в узкую полоску и старушачья кофта с карманами. Левый оттопыривается.
Анечке любопытно, но спрашивать она не станет.
А мент смотрит внимательно-превнимательно. С ним Кузька дружит.
Мент снимает с пояса телефон – модель древняя, как и он сам – и говорит кому-то:
– Пришлите сюда врача.
– У нас есть врач, – перебивает его тетечка, но мент отмахивается и долго, нудно объясняет, что Анечка заболела и нужно ее увезти. Серега же, устроив Анечку на софу, становится рядом. И правильно. Так спокойнее.
– Что вы себе позволяете! – не выдерживает тетечка, когда мент заканчивает разговор. – Я как-нибудь сама разберусь со своими домашними!
– Разберетесь. Непременно разберетесь. Все здесь?
Все. Мама сидит в кресле у декоративного камина. Поза у нее учительская, выражение лица брюзгливое и раздраженное. Папуля забился в противоположный угол и оттуда наблюдает за всеми, точно суслик из норы. Тетечка повернула стул спинкой к столу и села.
На ней новый костюм, черный с серебристой искоркой. Ей очень идет. Оттеняет белизну кожи. В руках тетечки сумка-планшет, в глазах – раздражение. За ее спиной возвышается фигура Ильи. А он-то зачем тут? Тетечка позвала?
– Мы здесь, – вступила женщина в желтом платье. Она умудрялась смотреть на всех и вроде бы ни на кого в отдельности. – Мы здесь потому, что вы меня наняли разобраться в смерти Ольги и Татьяны.
Круто. Так она детектив? Не похожа. И даже не потому, что женщина – Анечка за торжество феминизма – а потому, что сама какая-то неряшливая и неуверенная.
– Мы разобрались, – подхватил Кузькин сосед, засовывая руку в карман чудовищной кофты. – Да уж, разобрались. Но для подтверждения и наглядности, так сказать, необходим небольшой эксперимент.
Он продемонстрировал гребень.
Это Анечкин гребень! Его принесли и подарили! И во сне тоже.
Мент поднял гребень над головой, держа за край двумя пальцами, а после швырнул на пол и, прежде, чем Анечка успела возмутиться, наступил. Широкий каблук продавил дерево, раздался хруст, от которого у Анечки заложило в ушах, и крик:
– Сволочь! Что ты делаешь, сволочь?!
Мент перекатился с пятки на носок, додавливая осколки, и посеревшая лицом тетечка кинулась к нему, вцепилась в кофту, толкнула, пытаясь сдвинуть.
– Сволочь… сволочь… какие же вы все сволочи…
Она вдруг села на пол и, закрыв лицо руками, заскулила.
Тетечка никогда раньше не плакала.
Странненько-то как!
А гребень Анечкин! Анечкин гребень!
Анечка попробовала вскочить, но Серега не позволил. Его руки, лежавшие на плечах, оказались неподъемными, и Анечка смирилась с тем, что теперь ей только и можно, что смотреть. Она и смотрела во все глаза, как дергается пойманною рыбкой тетечка, норовя дотянуться когтями до лица мента. А он нисколечки не нервничает, держит тетечку крепко и чегой-то говорит ей.
– Она убийца! – взвизгнул папуля, а женщина в мятом платье попросила:
– Заткнитесь, пожалуйста.
– Отпусти, сволочь! Все сволочи! Ненавижу! Господи, если бы вы знали, как я вас всех ненавижу!
– А ты расскажи, – попросил мент, пихая тетечку на стул. – Давай, дорогая, расскажи-ка ты нам историю, чтоб прониклись все. Аккурат времечко есть, пока машина едет.
Анечка вдруг увидела, что этот человек тоже очень устал, но прячет усталость, наверное, считает ее стыдной.
– Ты как? – шепотом поинтересовался Серега, поправляя подушку. – Ты извини, что вот так, но иначе нельзя было.
– Ты теперь никуда не поедешь, да?
– Да. Наверное. Скорее всего не поеду, – Серега потер нос раскрытой ладонью и оглушительно чихнул. Заболевает? Анечке не хочется, чтобы он заболел. Хватит, что от нее самой хлопот куча. – Но я и не особо хотел ехать. Пихали-пихали. Меня бы кто спросил.
– А чего бы ты хотел?
Никогда раньше Серега на нее не обращал внимания. Вот на Таньку свою – да. И на Ольку. Как будто знал, что они ему роднее, чем Анечка.
– Хотел бы узнать, зачем она так.
Ответ очевиден: тетечка хотела остаться красивой. Как Батори.
– Вы все равно ничего не докажете, – сказала тетечка, леденея лицом. – И не я их убила – собственное прошлое. Сотни и сотни загубленных жизней, а моя – одна из многих. Понимаете, за сотни лет ничего не изменилось! Ничегошеньки!
Алина помнила момент, когда поняла, что ее обманули. Она проснулась среди ночи, в огромной и пустой комнате, в которой каждый звук множил эхо. Эхо билось о каменные стены и забивало себя насмерть. Алинина кровать, стоявшая в алькове, прогибалась под тяжестью полога, на котором золотом были вышиты змеи и драконы. Они же повторялись на подушках и гобеленах, на коврах и скатертях. Обживались и на столовом серебре, впаивая древнюю историю в современный мир.
Тогда Алина встала и подошла к окну, забранному толстой решеткой. Конечно, та была красива, но все же красота не могла скрыть шипов и львиных морд, оскалившихся в ночь. С клыков их стекали слюни тумана, затапливая стриженную лужайку, и новый дракон, созданный из куста умелыми руками садовника, казался живым. Вот он повернул рогатую харю и, расплывшись в улыбке, спросил:
– Не спится?
– Нет, – ответила Алина, положив ладони на стекло. – Почему этот дом такой… странный?
– Потому что это не дом, а замок. Батори всегда живут в замках. А все остальные – под замком, – дракон шутил и смеялся, и смех его был эхом Алининых слов. – Ты не можешь отсюда сбежать. Только выйти. Но чтобы выйти, ты должна стать такой, как она. Понимаешь?
Алина кивнула, хотя знала, что дракон видеть ее не может.
Стать такой, как Стефания, непросто. Но если очень постараться… очень-очень постараться, то можно. Только она не знала, что стать Батори – означает умереть.
