— Правда…
Рука с вилкой двинулась дальше, к тарелке с сыром. Я же, усаживаясь, подбодрил нарушителя трудовой дисциплины:
— Не переживай. И не забудь после еды еще раз почистить зубы.
Кузнец, уже жуя, ухмыльнулся:
— Да ладно. Почищу…
Хотя до дома Маргаритиных знакомых было не более полукилометра, я решил перестраховаться: выехал на ее машине из поселка, поколесил минут десять по округе, высматривая, нет ли "хвоста", и, убедившись, что вроде нет, снова вернулся в поселок, только уже с противоположной стороны.
Расставание было недолгим. Я нацепил на Джона поводок и вручил другой конец Маргарите со словами, обращенными к псу:
— Свои! Охраняй! — ну и так далее.
Маргариту сдержанно поцеловал в щеку, а Кузнеца целовать не стал, а просто сказал:
— Смотри там. — И он кивнул:
— Да не трясись, всё пучком.
— Выходите, — произнес я. — Пока. — И персонально Джону: — Выходи. Пока.
Бедняга вылез за Кузнецом и Маргаритой и, оглянувшись, долго смотрел на меня. Да наверное, он и долго смотрел мне вслед, но этого я уже не видел. Я уехал. На полпути к дому Маргариты остановился у обочины, закурил и попробовал пораскинуть мозгами. Кое-что получилось. Но увы, то, что получилось, радовало не слишком — судя по всему, в самое ближайшее время должна наступить развязка. Только вот какой она будет?..
Да, теперь всё (или почти всё) зависело уже не от меня, а от Профессора. Ну и от Кузнеца тоже — от него зависела безопасность и даже жизнь Маргариты…
Квакнул телефон, и я схватил трубку:
— Да!
— Не ори, — прошипел Профессор. — Я на месте, понял?
— Понял. Где именно? В саду?
— Хрена! На чердаке.
— На чердаке?! — Я был потрясен. — Ну, ты даешь…
— Да уж стараюсь. Ладно, и что дальше?
— Дальше? — Я подёргал себя за ухо. — Ну, осмотрись там…
— Уже осмотрелся. В доме две бабы и собака.
— А охранник?
— Нет никакого охранника. Но через полтора часа здесь должен появиться кто-то еще.
— Откуда знаешь?
Шепот Профессора был ледяным.
— Видите ли, товарищ студент, на свете существуют некие приборы…
— И у вас, мэтр, такой прибор есть?
— Есть.
— И ты подслушал…
— Телефонный разговор. Вернее, половину. Звонила одна из женщин.
— Которая?
— Эй, да я же только слышу, а не вижу! Базарили с минуту: "да" — "нет" — "через полтора часа" — "жду", — вот и всё.
— Ну, в принципе, это мог быть кто угодно, — протянул я.
— Мог кто, а мог и не кто, — отрезал Профессор. — В общем, у меня предложение. В доме не должно остаться ни души. Замани под любым предлогом обеих баб и собаку в машину и… Короче, как хочешь, но чтобы до моего звонка здесь и духу никого не было, понял?
Я вздохнул:
— Понял… Ладно, что-нибудь придумаю, только пушку возьму.
— Бери. Всё, отключаюсь.
Я попросил:
— Ты это, поосторожней там.
— Не учи отца детей делать. — И гудки.
…Через три минуты я подъехал к дому Маргариты.
Еще через минуту вышел из машины.
Еще через полминуты стоял на крыльце и выуживал из кармана ключ.
Ну а еще через четверть минуты я открыл дверь и прямо с порога услышал, как выражается некая моя знакомая, приятный, хотя и мужской голос.
Голос сказал:
— Добро пожаловать. Можно не разуваться.
Поморщившись от легкого прикосновения к правому виску холодной стали, я заверил:
— И не собирался.
— Ну так канай сюда, — предложил все тот же приятный голос из глубины коридора.
Что было делать?
Поканал.
М-да-а… А ведь было, я говорил уже — было у меня предчувствие некой грядущей гадости. Потому и Маргариту услал. Но вот с какой именно стороны ждать гадость — этого я не знал. Тогда — не знал.
А впрочем, не знал я этого и сейчас.
"Канай сюда", — сказали мне, и я поканал.
За обладателем приятного голоса, сопровождаемый с двух сторон двумя нацеленными мне в калган стволами. И я особо не рыпался. Пока. Почему? Да потому, что нужно было понять, откуда дует ветер. Данный ветер. Поскольку это, кажется, не совсем то, чего я ожидал. Или даже — совсем не то. Ладно, если еще поживем — увидим.
Меня привели в большую гостиную, и главный — тот, что шел впереди, — ткнул пальцем в кресло:
— Садись.
Я сел, а он сел в кресло напротив. Его подручные встали рядом со своим шефом, и наконец-то я сумел как следует разглядеть всю троицу.
Вообще-то шестёрки особого интереса не представляли. Морды у обоих тупые и малоодухотворенные. Первый — курносый, а у второго — характерный, переломанный когда-то по седловине "боксерский" шнобель. Зато у курносого, точно у "классика" или "вольника" в отставке, были прибиты к черепушке и как бы стерты верхушки ушей. Вот, пожалуй, и вся разница, кроме комплекции: "борец" был примерно с меня и весьма грузен, а "боксер", без сомнения, выступал когда-то в весе "мухи". Сейчас же он потяжелел, и я бы квалифицировал его как "петуха".
Но чёрт с ними, перейдем к главному. В смысле — к главному гаду, который нагло развалился сейчас в кресле, принадлежащем Маргарите, в комнате, принадлежащей Маргарите, дома, принадлежащего Маргарите. Оч-чень, оч-чень занятный тип: невысокий, толстенький, с необыкновенно подвижным лицом и синими-синими, как у ребенка, глазами. Однако от ребенка этого пятидесятидвух-пятидесятитрехлетнего человечка отличала весьма характерная особенность: его череп покрывал не младенческий пушок, а густая седая шевелюра. И не просто седая — а белокипенная, как у альбиноса, хотя альбиносом он не был — довольно смуглый и, повторюсь, вовсе не красноглазый. У одного из друзей моего детства отец, дядя Володя, смолоду имел такие же вот белоснежные волосы. Но дядя-то Володя поседел в единый миг, когда горел в танке под Курском… В каком, интересно, танке поседела эта мразь?
А "мразь" неожиданно ухмыльнулась и спросила:
— Где камень?
Я едва не подпрыгнул:
— Кто?!
— Не "кто", а "что", чучело, — мягко поправил он. Ну погоди, еще поквитаюсь с тобой за "чучело", тварь седая! И вдруг…
И вдруг меня точно шилом в зад кольнули. Тварь-то, он, конечно, тварь, но не седая, а — б е л а я… Белый! Вот кто пожаловал ко мне на беседу. Выходит, Мошкин (угомони, господи, его неоднозначную душу) не просто нанимал у него боевиков, а и… Нет, тогда непонятно… Не может быть! Неужели я ошибся и Профессор зря торчит сейчас на Пауковом чердаке?..
— Так где алмаз, друже? — снова добродушно поинтересовался Белый, а "петух" направил ствол своего "полис-бульдога" мне в переносицу. (Интересно, а в курсе американские полицейские, что их классическое табельное оружие вовсю разгуливает по Cвятой Руси? Да наверное, в курсе.)
— Какой еще алмаз? — вздохнул я, и тотчас в лоб нацелился "кольт-троупер" "борца". Ковбой хренов!..
— Какой алмаз? — переспросил толстяк. — Да тот, который называется "Чёрный Скорпион" и из-за которого ты в прошлом году неслабо здесь порезвился.
Я пожал плечами:
— Вы, сударь, меня с кем-то путаете.
Белый улыбнулся, и пухлые щеки едва не закрыли его васильковые глазки.
— Слушай, а чего это ты говоришь мне "вы"?
Я улыбнулся тоже:
— Слушайте, а чего это вы говорите мне "ты"? (Простите, Александр Валентинович!)
Он махнул короткой рукой:
— А-а, брось, свои люди. Скажешь, где камень, и свободен, вали куда хочешь.
(Так, есть! Есть!.. Белый все время говорит: "алмаз", "камень" — в единственном, единственном, бляха муха, числе! А это значит…)
Я с понтом нервно заёрзал:
— Да правда…
— А может, тебе и вообще не известно, о чем речь? — перебил он.
Я состроил унылую гримасу:
— Не, ну почему? "Чёрный Скорпион"… — И как попугай: — "Пятьдесят-пятьдесят пять каратов, "бриолетта"… Был такой у Серого, верно. Но где сейчас, — развел руками, — одному аллаху ведомо.
Белый больше не улыбался. Он не верил мне, это ясно, и на его месте я бы тоже мне не верил. Ведь Мошкин…
И — прямо телепатия какая-то!
— А Мошкин говорил — знаешь, — прошипел толстяк. — Да, кстати, лихо ты его оформил.
— Куда? — "удивился" я.
— На тот свет, куда же еще!
Надеюсь, мое "изумление" выглядело искренним.
— Я?! Мошкина?! Так он труп?
Белый ткнул пальцем в подручных.
— Отдохните, ребята. — И те опустили свои пугачи. Спасибо хотя бы за это. И — снова мне: — Его застрелила жена, но у той отродясь не было пистолета. Значит, кто-то дал. А кто мог сделать это кроме тебя? Кому была нужна его смерть, а?
Я поморщился:
— Спросите-ка лучше у жены, откуда у нее пистолет.
Белый зло засопел:
— Спрашивать не у кого! Когда мусора высадили дверь, она застрелилась. (Вот так номер! Этого я не хотел, честное слово, не хотел…) Ты дал ей пушку. Ты! Больше некому!
