оставил. Возможно, попытайся снова, что-то получилось, возможно, было б куда лучше, сумей я тогда сделать это. Но я и так прожил восемь лет с сослагательным наклонением, может, хватит уже?
Я отделился от толпы спорщиков, доставших меня еще тогда. Думаю, мать и брата Виты еще больше, им и вовсе прохода не давали, особенно, когда стало ясно, что деньги достались брату, а следовательно, никак нельзя исключать… Да не нужны ему огромные по меркам Спасопрокопьевска барыши, а вот власть над чужими умами, без этого Чернецкий не мог. Владеть сестрой, как он владел матерью, в этом и состояла суть его существования. Может, еще поэтому Вита старательно унижала себя в наших злых беседах, поминая брата к месту и не слишком? Может, поэтому написала о своем желании уехать как можно дальше?
Я куснул губы, не заметив, как присел на диван. Он оказался жесток, совсем не таким, как я помнил. Неудивительно, столько лет прошло, да и память штука коварная. Выворачивает все наизнанку, вроде случилось одно, а выплывает совсем другое.
Я некстати вспомнил, как Вита говорила о брате, почти всегда с долей иронии; много времени спустя, я понял, что она Стаса боится. А вот Марат в ней вызывал нескрываемое уважение. И этим меня еще больше раздражала – представляю, как Вита отрекомендовывала мою персону в беседах с Шелгуновым.
– Молодой человек, я же сказала вам, вещь продана, встаньте.
Я оглянулся и поднялся. Владелица с укоризной разглядывала мой вид, оценивая и находя его стоимость незначительной. Я хмыкнул про себя. А вот Вита в этом находила даже определенную прелесть, говоря, что приведет меня в надлежащий вид… выходит, пусть и таким образом, но говорила мне о деньгах наследства? Или это она о том, что зарабатывала сама? Я вздрогнул, но не отошел далеко. Мелкий хищник… дешевый человечек… банальное, заурядное ничтожество. Сколько бессознательной злобы в подобных эпитетах. Если б знали, насколько они не правы. Если б могли.
А моя незначительная стоимость…, кто только ее ни поминал. Как только ни склонял. И как же мне всегда хотелось переубедить доказывающих, доказать, что я стою хоть на алтын, но больше.
Даже Вита, она, стоило мне завести разговор в это русло, немедля включала свою шутковальную машину. Начинала прибедняться, принижать себя, не понимая, почему делает мне больно. Что стоит за моим детдомовским стремлением доказать значимость.
Только чем им докажешь, как убедишь? Я полжизни провел в тщетных попытках уверить знакомых ли, начальство, друзей, вернее, тех товарищей, что считал таковыми. Были б родные, ближе, чем тетка, не желающая иметь со мной дела, убеждал и их. Наверное, хорошо, что нет.
Стаса не имела смысла уговаривать, у него суждения на всех устоявшиеся, не переспоришь, – да я и не пытался, ни к чему. Виту…, с ней все и всегда оказывалось непросто. Я не понимал, сиротской душой своей, как можно так не считаться с мнением других, мнивших себя важными персонами, не подпадать под их влияние, полагать себя кем заблагорассудится. Видел, насколько сам не вписываюсь в общество Виты, но полагал: это от того, насколько я важен для нее, как необходим. Почти так же, как она для меня.
В итоге, сорвался. Не выдержал, не мог вытерпеть, да что там, просто понять, почему, как так, зачем. Остался при своих и все потерял.
– Молодой человек…
– Извините, – наплевать на этих людей так и не сумел. Но вот доказать… пожалуй. – Но кое-что здесь принадлежит мне. Забыл забрать восемь лет назад, сделаю это сейчас.
– А вы кто такой, собственно?
– Гарик? – брат, наконец, соизволил снизойти. Поджал губы и повторил: – Игорь? Что ты здесь забыл? Я думал, пропал в тумане навсегда.
Сам так предполагал, да только судьба выкрутила жизненную загогулину вон как хитро.
– Пропал бы, да только. Позвольте, – я наклонился к валику. Диван достался Вите от бабушки, умершей за несколько дет до нашего знакомства, когда девушка еще училась в институте. О всех секретах его устройства знал теперь только я. Больше некому. Вита и та забывала частенько, а вот я… странно, что до конца предполагал: буду спать на нем, пока не переберемся в свою квартиру, подальше и от Стаса, и от всех прочих. Может даже и не в Спасопрокопьевске. Да, я тоже положил глаз на сто тысяч, а кто не клал? Разве только брат, которому они, усмешка судьбы, и достались.
Я отнял валик с места, вжикнул спрятанной молнией. Темно-красный цвет, резко контрастирующий с голубой обивкой, бросился в глаза. Ничего не тронуто, никто не догадался.
Раздвинул шелковые бока, вытащил рубашку, ту самую, в которой пришел в последний раз к Вите. Бело-голубую с темным пятном на груди. Как в такой показаться на людях, да еще после той ссоры? Как такую замыть дома, если глаза и уши квартирной хозяйки не перестают наблюдать?
– Вот это, – я поднял рубашку, показал брату, матери, соседям. Спорящие разом замолкли. Забавно, хоть на какой-то миг завладел их вниманием, стал человеком, к которому прислушиваются, не стремясь перебить и уйти. Слишком многие это делали, слишком часто. А я все равно пытался доказать им, да что там, пытаюсь и сейчас. Иначе зачем?
Вита кинула мне СМС: «Больше не звони, уезжаю». Меня холодный пот продрал, сразу подумалось, к Марату, больше некуда. Про дачу даже не вспомнил. Бросив все, кинулся к ней. Помню, квартирная хозяйка, сдававшая угол в трехкомнатных апартаментах, увлеклась очередной серией из жизни лейтенанта полиции Коломбо, даже не услышала, как я покинул дом.
Прибыв на Осеннюю, принялся стучать, боясь, что опоздал. Нет, Вита только начала собираться, сумка на колесиках стояла пустой, на кровати валялись костюмы и платья. Казалось, я получил лишнее подтверждение своему извечному страху – девушка переезжает к Марату.
Видеть меня она не хотела, попыталась выставить, безуспешно. Прошла в комнату, где устало слушала обвинения. Наконец, спросила, закончил ли я. Почему-то в ответ спросил, дома ли Стас, можно подумать, хоть кто-то из семьи Чернецких остался бы равнодушен к нашей сваре: до этого момента, буде кто оказывался в комнатах – немедля выходил, выяснять, что мы тут опять устроили. Как выходили всегда, стоило мне появиться на пороге. Мы с Витой уходили из дома, чтоб побыть наедине. После необходимости в этом оказывалось все меньше, а в последний раз мне уже захотелось, чтоб Стас оказался выходным..
Но в тот день комнаты пустовали, Вита догуливала отпуск, остальные работали. Я снова заговорил о Марате, неожиданно, ее будто прорвало. Заругавшись, ровно хабалка, она высыпала на меня ворох накопленных за два года обвинений, она поносила все то, что прежде холила и лелеяла, она перевернула меня вверх дном, она…
Выдержать подобное я оказался не в силах. На столе, где вперемешку лежало разбросанное белье и верхняя одежда, оказались ножницы, не знаю, что на меня нашло, но только спорить сил не осталось. Я схватил их, зачем-то заткнул рот Вите и, когда она меня куснула, с силой ударил в грудь.
Я оглядел затихшую толпу, посмотрел на Стаса. Тот молчал, почему-то отведя взор, впервые за все время нашего знакомства. Глянул на мать, но та все так же отстраненно смотрела в мою сторону, если и слышала, что я делал, не придала значения. Она привыкла во всем полагаться на старшего сына, сейчас и подавно уступила ему во всем.
Кровь со странным шипением вырвалась и раны, я отшатнулся, но огромное пятно уже растекалось по груди и животу. Вита тихо сползла на пол, схватившись одной рукой за ножницы, я бездумно смотрел на нее. Не помню, сколько времени. Казалось, вечность.
Я расправил рубашку и осторожно свернул ее, заниматься хозяйством мне приходилось постоянно, девушкам это нравилось, хотя Вита и тут находила повод к усмешке, впрочем, незлобивой.
Полицейский подошел поближе, ему не понравилось молчание толпы. Странно, но в тот момент, восемь лет назад, мимо дома на Осенней проехала патрульная машина. Мне показалось это неким
