Барбара Вайн - Книга Асты

Дом выглядит мертвым без нее, все комнаты безжизненные и мрачные. И только я — живая вещь в мертвой комнате.

Мы приходим в себя после свадьбы Кнуда. Свонни была подружкой невесты во второй раз, и мне не хочется, чтобы такое случилось и в третий. Я понимаю, что суеверия — это глупо, я не суеверна, но не могу выбросить из головы слова: «Три раза подружка невесты — сама невестой не станешь».

Морин бросила свой букет в толпу, и его поймала Свонни. Я никогда не сталкивалась с таким обычаем, но он, видимо, означает, что девушка, поймавшая букет, пойдет к алтарю следующей. Конечно, ей нет еще двадцати, и у нее появился поклонник. Это молодой человек, который сильно увлекся ею в Дании. Она встретилась с ним на свадьбе Дорте, и он забрасывает ее письмами. Он датчанин, очень обеспеченный, но есть одна загвоздка. Он хочет, чтобы Свонни уехала с ним в Южную Америку. Они должны пожениться и немедленно отплыть в Сантьяго или Асунсьон, я забыла куда. Свонни благоразумно просит его подождать и подумать. Она отвечает на письма, но не часто и очень коротко.

Я бабушка. Я этого не ощущаю — нисколько не изменилась внешне и не испытываю к ребенку никаких чувств. Мы ездили навестить их — младенца и мать — сегодня утром. Малыш — точная копия Морин, с таким же пухлым некрасивым личиком. Но ведь и Кнуд не красавец. Они собираются назвать его Джон Кеннет.

Мужчины спустились вниз, выпить в честь этого события. Кнуд сказал, что нужно «обмыть ребенку ножки». Пока они пили, Морин начала рассказывать мне все подробности родов, какими тяжелыми они были, как долго тянулись и все такое. Я резко оборвала ее. Что тут такого, у всех есть дети — за исключением тех несчастных, чьи женихи погибли на войне, — и мы все прошли через это не по одному разу. Я напомнила, что сама родила пятерых, не говоря о двух выкидышах, и сказала, что ничего нового она не сообщит.

Их дом ужасен. Думаю, это выбор Морин. Хотя, возможно, и нет. Вкусы Кнуда в этом вопросе не имеют ничего общего с моими, как, впрочем, и с отцовскими. Смешно, но он больше англичанин, чем сами англичане, и всем хорошо известно, что англичане любят жить в собственных домах, тогда как европейцы предпочитают квартиры. Однако все люди разные, и мне следует помнить об этом.

Теперь, когда темнеет поздно, мы с Гарри возобновили наши послеобеденные поездки. Что-то сломалось в «мерседесе», и Расмус разрешил нам брать «кадиллак». Я больше не сажусь назад, а занимаю место рядом с Гарри. Это началось случайно. Я обычно ездила сзади, но однажды мы остановились на что-то посмотреть или пройтись, а когда вернулись к машине, я, не задумываясь, села на переднее сиденье. Но позавчера, снова собираясь сесть назад, я вдруг осознала, что поступаю так, поскольку боюсь пересудов соседей. И я пристыдила себя. Когда меня волновало, что обо мне подумают? Я тряхнула головой, и Гарри, кажется, все сразу понял, прочитал мои мысли, как часто бывает, и немедленно распахнул передо мной переднюю дверцу. Мы никогда не делали и не собираемся делать ничего предосудительного. А плохо думают о других те, кто сам поступает плохо, вот что я скажу.

Гарри рассмеялся, когда я сказала о своем безразличии к тому, что стала бабушкой, и удивил меня, сообщив, что его старшая дочь хочет выйти замуж, так что, возможно, он вскоре догонит меня. Ей только шестнадцать, она родилась в 1911 году, немного недоношенной, но почему-то мне нравится мысль о том, что у нас обоих будут внуки.

Мы ходили в театр на пьесу Сомерсета Моэма «Письмо». Играла Глэдис Купер, она мне всегда нравится, красивая, какой и должна быть актриса. Пьеса оказалась дурацкая — о женщине, которая убивает мужчину, пытавшегося ее изнасиловать. Но на самом деле это был ее любовник, а она убила его потому, что обнаружила у него другую любовницу — китаянку.

После спектакля, хоть было уже достаточно поздно и стемнело, мы поехали в Хэмпстед и погуляли в парке. В эти дни на машине мы катались реже, зато чаще гуляли пешком, вместе обедали, ходили в театры или на концерты. Я понимаю, что произошло, Гарри тоже, хотя мы об этом не говорим. Мы ухаживаем друг за другом, но не целуемся, он не обнимает меня за талию, когда мы гуляем. Единственное, что мы позволяем себе, — это смотреть друг другу в глаза, сидя за столом напротив друг друга, смеяться и крепко держаться за руки.

Сегодня Свонни начала работать. Я была против, но мне пришлось уступить, и я больше не хочу говорить об этом. Торбен Кьяр женился бы на ней хоть завтра, если бы она согласилась. Есть и другой поклонник, кузен Морин. Он без ума от нее и постоянно звонит ей. Но если она предпочитает ходить в Хэмпстед читать пожилой леди ей дрянные романы и выгуливать ее собаку, пусть так и делает. Она уже взрослая. Расмусу, конечно, все равно, чем она занимается, он даже рад, что больше не приходится тратить деньги на ее одежду. Той ничтожной суммы, которую она зарабатывает, как раз хватит, чтобы покрыть эти расходы.

Я вспомнила, что не записала о втором ребенке Кнуда. Морин снова родила мальчика, они назвали его Чарльзом. Он появился на свет в прошлый понедельник. И старшая дочь Гарри ждет ребенка. Ей сейчас столько лет, сколько было мне, когда я родила Моэнса, или, точнее, сколько сейчас Марии. А я все еще считаю Марию ребенком.

Расмус утверждает, что крах Нью-Йоркского рынка ударит и по его бизнесу. Я не понимаю, как это возможно, но думаю, он знает, что говорит. Нам угрожают всякие неприятности, главная — потеря концессии. Вероятно, теперь придется переехать из этого дома в меньший. И еще он сказал, что мистер Клайн тоже надул его на тысячи фунтов.

Я напишу это лишь один раз и больше никогда. Даже не стану перечитывать. Впрочем, когда я перечитывала свои записи?

Я люблю Гарри. В следующем году мне исполнится пятьдесят, но я влюбилась впервые. Что с нами будет, с ним и со мной? Грустно, но, скорее всего, — ничего. Все останется по-прежнему.

Если бы я вела дневник, я бы подробно описала, как идет развитие наших отношений. Я записала бы наши беседы, не затрагивая, однако, разговоров об «Асте». Я бы записала о нашем первом поцелуе и первой ночи любви. Но достаточно краткого изложения. Вскоре я поняла, как ошибалась, говоря Кэри, что слишком стара, чтобы заводить любовника, и насколько глупо было убеждать себя, что моя способность любить перегорела за годы жизни с Дэниэлом.

Я поняла, что не должна больше игнорировать Кэри. Прошло две недели с тех пор, как я последний раз ночевала у себя. Я разрывалась между Виллоу-роуд и домом Пола в Хэкни, но все же несколько раз заходила на квартиру, чтобы проверить автоответчик. Каждый раз я слышала голос Кэри, все более истеричный. И когда наконец позвонила ей, она вздохнула с явным облегчением:

— О! Как чудесно говорить с тобой, а не с этой чертовой машиной! Мне кажется, я должна кое-что сделать. Я имею в виду больше, чем уже сделала. Поедешь со мной посмотреть дом Ропера?

И произошло нечто странное. Я поняла, что больше не испытываю к ней неприязни.

В субботу утром Кэри приехала на Виллоу-роуд. Она была одета вызывающе, словно хотела доказать мне, больше чем кому-либо другому, что годы не имеют над ней власти. Возможно, в свете того, о чем мы говорили в прошлую встречу, это действительно было важно для нее.

Кэри надела лосины с резинкой под ступней, те, что изначально придумали для катания на лыжах, ярко-синюю тунику с тугим поясом и пончо с кисточками. Она явно нервничала, глаза казались уставшими. Я поняла, что лгала, когда говорила, будто простила ее, но больше лгать не буду. Мы были подругами, пока в последние годы нашей юности между нами не встал Дэниэл. Мне показалось, будто что-то перечеркнуло те годы. Передо мной стояла прежняя Кэри, и, если на то пошло, я тоже стала прежней. В каком-то смысле — вернулась наша молодость, как она хотела.

Я поцеловала ее. Она отшатнулась, но когда мы прошли в гостиную, бросилась ко мне и поцеловала в щеку.

Сегодня я, наверное, плохо соображала. Я долго не могла понять, что случилось, почему я больше не злюсь на нее, почему она снова мне нравится. Мы поехали в Хэкни, осматривали дом Роперов, переходя из комнаты в комнату. И когда мы добрались до той, где жила и умерла Лиззи, я неожиданно все поняла.

Когда решили делать фильм о Ропере, возник вопрос, где снимать сцены убийства — на вилле «Девон» или найти другой дом. Вилла «Девон» сохранилась, как и дом Асты на Лавендер-гроув. Хотя я ни разу его не видела. Я сказала Кэри, что разумнее всего снимать это именно там, где все произошло, и большая удача, что дом не разрушили.

— О! — воскликнула Кэри. — Ты так говоришь, потому что не знаешь всех тонкостей телевизионной кухни, как знаю их я. Иногда другое место подходит больше, несмотря на то, что события происходили не там.