Мэннеринги заполнили комнаты всяким хламом рубежа веков, среди которого выделялось несколько неплохих предметов эпохи короля Эдуарда. Черный кожаный диван, набитый конским волосом, очень напоминал диваны из вокзального зала ожидания. На нем, должно быть, можно сидеть, только ухватившись за подлокотники, иначе соскальзываешь. Малиновые бархатные портьеры выглядели так, словно нуждались, чтобы здесь появилась Флоренс Фишер и выколотила их одним из сваленных тут же веников. Все стены увешаны старыми фотографиями и сепиями в искусно выполненных рамках. Подобные фотографии можно увидеть в пабах, где хозяин думает, что так положено. Я уверена, что ни одного родственника Мэннерингов на фотографиях нет и, скорее всего, они приобретены в лавках старьевщиков. Но странно думать, что, в отличие от картин, это реальные люди, которые жили когда-то, были чьими-то любовниками, мужьями, женами, матерями и отцами. Они ходили к фотографу, остались довольны или недовольны результатом, а то и просто равнодушны к нему. И вот они, почти сто спустя, висят здесь — своего рода бессмертие, только подозрительное. Ибо тот, кто купил, вставил ваш портрет в рамку и повесил его на стену, сделал так не потому, что вы прекрасны, добры, умны, привлекательны, а потому, что это забавно. И гости, глядя на фотографии, спрашивают: кто эта экстравагантная женщина или тот необычный мужчина? Посмотрите на их одежду, прически. Как вы думаете, они считали, что выглядят красиво?
Кэри сказала мне потом, что не доверяет людям, которые превращают все, что вокруг них, в шутку. Что это за человек, который окружает себя забавными предметами, намеренно отвергает красоту ради развлечения или заменяет удобство гротеском? Устает ли он от этого? А если да, что происходит потом?
Мэннеринги, очевидно, не устали. Но, с другой стороны, они часто уезжали. Вероятно, свежесть шутки возобновлялась при каждом их возвращении. Трудно отказаться от мысли, что они выбрали для своей спальни самую «забавную» комнату, где произошло убийство. И чем еще можно объяснить, что в их квартире все не как у людей? Например, гостиную они устроили на верхнем этаже, который Мэри Гайд запирала.
Мы с Кэри переглянулись. Она состроила гримасу. Перед нами на стене висел портрет Ропера, рядом — портрет Лиззи. Это были фотографии из отчета Вард-Карпентера, только увеличенные и в рамках с красивым орнаментом. Белое хлопчатобумажное покрывало лежало на кровати с латунными спинками. Без сомнения, это точная копия кровати, на которой нашли тело Лиззи. На окнах темно-розовые занавески, отделанные кружевом. На каждой прикроватной тумбочке с мраморным верхом стояла лампа в форме лилии в стиле модерн. Подобные светильники можно купить в любом супермаркете.
— Вы знаете, кто эти двое? — спросил мистер Вагстафф, указывая на портреты, и довольно хихикнул.
Вероятно, он тоже находил их забавными. Интересно, большинство людей тоже сочли бы это развлечением? Но его следующая фраза отвлекла меня от этих мыслей:
— Два года назад пожилая леди и два молодых человека заезжали посмотреть эту квартиру. Ее очень заинтересовали фотографии. Она даже хотела их купить, но я сказал, что это не мое. Она спросила, не могу ли я попросить об этом мистера и миссис Мэннеринг, и я ответил — непременно, когда они будут дома. Но я этого так и не сделал. Я не воспринял это всерьез — леди была немножко… — Он покрутил пальцем у виска. — Ну, вы меня понимаете.
— А как она выглядела?
Он посмотрел на меня с подозрением:
— Высокая, очень худая. На ней была шляпка, таких леди давно уже не носят. Вы что, с ней знакомы?
Значит, Свонни, Гордон и Обри были здесь, а не на Лавендер-гроув. Я в этом была уверена. Они приезжали сюда, в дом Ропера.
— А как она с вами познакомилась?
— Думаю, когда она вошла в холл, миссис Кёртис отправила ее ко мне наверх. Она спросила, можно ли посмотреть верхние этажи, и я ответил: «Почему нет?» Знаете, она была не первой. Люди приходят сюда время от времени, и мистер и миссис Мэннеринг не возражают. У лестницы она остановилась и сказала, что у нее артрит, поэтому один из молодых людей помог ей подняться.
Свонни решила, что это фотографии ее родителей. Неудивительно, что она захотела их купить. Щемящее чувство жалости к ней охватило меня. Я представила, как она стоит здесь, где сейчас и мы, пытается сравнить свои черты лица, какими они были раньше и какие сейчас, со ртом, носом, глазами, волосами людей, которые серьезно, без тени улыбки, смотрят на нее с пожелтевших, поблекших фотографий. Фотографий, которые она так и не получила, потому что мистер Вагстафф не воспринял ее всерьез.
Мне вдруг пришла в голову мысль, показавшаяся ужасной:
— Ей вы тоже рассказали историю о привидении?
— Конечно, — улыбнулся он. — Я подумал, что ей понравится.
Вероятно, он постоянно рассказывал эту историю людям, «которые приходили время от времени», в лучших традициях гида замка Холируд, который всегда обращал внимание туристов на коричневое пятно на полу, говоря, что это кровь Риццио.[35]
— Ей понравилось?
— Она не поверила. Сказала, что это невозможно, потому что живые не бывают привидениями, а Эдит жива.
Мы спускались по длинной лестнице, по которой тогда карабкалась Эдит. Никто не знал, как высоко она взобралась. Возможно, не выше второго этажа, где была ее спальня. Возможно, она даже вошла в нее — а что дальше? Могла она выпасть из открытого окна? Но если бы кто-нибудь нашел ее на земле, он наверняка поднял бы шум.
Не исключено, что она поднялась выше. Я попыталась представить, что ее бабушка еще жива, что она уводит девочку подальше от этого места и отдает тому, кто о ней позаботится, а потом умирает.
Мистер Вагстафф был разочарован, что Кэри не предложила ему сразу пятьсот фунтов в неделю за использование его квартиры неограниченный срок. Я восхищалась ее твердостью, когда она отказалась связывать себя и свою компанию какими-либо обязательствами. Я поняла, как мало мы знаем своих друзей в качестве профессионалов, каковы они в работе. Я никогда не видела Кэри с этой стороны — улыбающейся, вежливой и непреклонной.
— Еще ничего не решено. Но поверьте, если мы захотим воспользоваться вашей квартирой, мы сразу сообщим вам об этом.
Когда входная дверь закрылась за нами и мы спускались по ступенькам, она сказала:
— Этого мы никогда не сделаем. Здесь слишком уныло. И его спальня — совсем не то что надо.
— А где другой дом?
Он оказался на Мидлтон-роуд, где жил Пол. Я не сказала об этом Кэри, но идти туда мне расхотелось. Сегодня суббота, Пол наверняка дома и может нас увидеть. Мы договорились встретиться этим вечером, но почему-то не хотелось, чтобы он увидел меня сейчас на своей улице вместе с Кэри.
— Мы можем пойти туда, если хочешь. Правда, провести тебя внутрь без договоренности я вряд ли смогу, но ты можешь сказать мне свое мнение о том, как он выглядит снаружи.
— Нет, давай не пойдем.
— Послушай, Энн. Давай все-таки сходим, это мысль. В конце концов, мы почти рядом. Не тащиться же нам еще раз через весь Хэкни. Такой удобный случай, надо им воспользоваться. Это недалеко, можно пешком дойти. Даже я смогу.
— Кэри, я вот о чем подумала. Вроде бы все они были больны: Мэри Гайд, Лиззи Ропер, потом Флоренс Фишер. Смотри, Лиззи легла в постель в пять, чтобы там с ней ни было. На следующий день заболела Флоренс. Что с ними случилось? Может, какая-то инфекция? Кто-нибудь думал об этом?
— Чем болела Мэри Гайд, нам известно. Она умерла от остановки сердца. А Лиззи, скорее всего, была одурманена этой бромидной дрянью. По-видимому, она и вызывала тошноту, а если принять слишком много, то появлялась сонливость. А он никогда не мог точно рассчитать, сколько она выпьет, — так ведь? Флоренс говорила, что Лиззи иногда клала в чашку три полные чайные ложки сахара. А если предположить, что она выпила две, а то и три чашки?
Я напомнила ей, что Флоренс никогда не пила сладкий чай, так что считать и ее одурманенной гидробромидом нельзя.
— Я часто думала, что Флоренс преувеличивала насчет своей болезни. Не зря Тейт-Мемлинг старался докопаться до сути, когда хотел узнать, что она делала. Она должна убираться в доме, ее для этого и нанимали, а она неделю не поднималась на третий этаж. Видимо, как только хозяева уехали, она разленилась. Но рассказывать об этом на суде не собиралась. Это же был 1905 год, а в то время прислугу, которая не выполняла свою работу, могли обвинить в безнравственном поведении.
— Тогда непонятно, почему она не отнесла поднос с едой наверх, а предоставила это Мэри Гайд. Ведь у нее в этот день болело сердце.
— Наверно, ей стало лучше. Я не знаю всех ответов.
— А полиция когда-нибудь подозревала Флоренс Фишер? Она не могла избавиться от Эдит? Ее хотя бы допросили? Похоже, ее никогда не подозревали, а ведь она последняя видела Эдит живой.
