Трусс безропотно разгладил ладонью пропуск и пометил его короткой закорючкой подписи.
— Прощу прощения за причинённые исключительно в интересах следствия хлопоты. Повторяю — вы свободны.
Клетка распахнула дверцы, но находящаяся в неволе дикая птица отказывалась верить в возможность обретения долгожданной свободы и, забившись в угол, выпустила когти.
— Оставьте свой лепет о моей свободе при себе. Разговор для вас на этом не закончен, как я уже говорила, он будет продолжен в другом месте, но, надеюсь, уже без моего участия, надеюсь, в дальнейшем я буду освобождена от необходимости лицезреть вашу бездарную физиономию. Вы требовали от меня каких-то признаний? Признаюсь, общение с вам подобными никак не стимулирует к положительному восприятию российской милиции.
Она картинно миновала кабинет, двумя пальчиками, брезгливо наморщившись, потянула на себя ручку двери и забарабанила каблучками по коридору.
Анатолий Борисович снял телефонную трубку.
— Бюро пропусков? Майор Трусс. Нестерова Вера Артемьевна. Задержать на два часа. Паспорт доставить в мой кабинет.
_____
Окно было занавешено розовыми с зелёным рисунком шторами, сквозь которые в комнату рвалось взбесившееся солнце. Глаза слезились — было нестерпимо больно смотреть, как две эти примитивные тряпки, меняя цветность, извиваясь и рискуя воспламениться, героически противостоят натиску раскалённого светила.
На полу возле кровати валялись перевёрнутые женские тапочки. В правом углу под потолком, прячась за старинным окладом, недобрым, укоризненным взглядом из вечности застыл почерневший лик. Асимметричное, в форме кляксы, зеркало отражало несколько ярких, похожих друг на друга картин. Овальный, о трёх изогнутых ножках стол с причудливыми фигурками по краям. Поверх — тончайшей медной вязи клеть с живым аляповато-пёстрым хохластым пленником африканской национальности…
Всё было когда-то видено, прочувствовано, знакомо и неудержимо притягивало к себе бесконечной недавней удалённостью. Для ощущения полнейшего счастья недоставало разве что небезызвестных райских кущей, а предлагающие себя взамен многочисленные комнатные растения до таковых, при всём желании, недотягивали.
Господи, не откажи в услуге — как он сюда попал?!
КАК?
КОГДА?
И ЧТО СЛУЧИЛОСЬ за эти бесконечно долгие годы?
И Господь услышал его мольбы.
Дмитрий Кораблёв лежал на широкой кровати поверх пухового одеяла. Впервые за последние сто лет сознание его, утрудившись, очевидно, автономностью существования, не отказывало памяти в совместных усилиях.
…струнная натянутость мёртвых ног. Зеркальный блеск изящных полуботинок… Сомов… Щукин…
Потолок угрожающе качнулся и завис над Кораблёвым, грозя поглотить его своей мутной белизной. «Ну же! Ещё чуть-чуть, Господи! Я так редко прошу тебя. Господи!»
Он из последних сил упёр кулаки в готовый раздавить его надвигающийся потолок и тот дрогнул, застонал предсмертно и неясными картинками стал уползать:
…похмельное утро…
…Звонок Сомова…
…рыжая незнакомка…
…Женька…
…неподвижные глаза Женьки.
…Не… ве, Не… ве…
…«Скорая помощь» и раскачивающаяся мёртвая Женька у ног.
…морг…
…пятна крови на зелёном халате…
…удар: «Отравление ядом моментального действия»…
Дальше провал.
Он закрыл глаза и неожиданно почувствовал острую боль в спине. На него со всех сторон сыпались удары — по голове, по печени, по лицу… Слов не разобрать, но что-то остервенело злобное. Кому-то он не угодил.
Но кому? И чем?
Ещё раз: утром звонил Сомов. Утром звонил Сомов. Утром…
Замелькали, налезая друг на друга: небритое лицо таксиста, освещенный пламенем дом. Нинкина дурацкая улыбка…
Утром звонил Сомов…
Сомов…
…его мёртвые ноги в до блеска начищенных ботинках. То есть — мёртвый Сомов с ногами в ботинках… Стоп… Стоп.
Кораблёв сел на кровати — пружины оглушительно заскрипели — и прислушался. Совсем рядом кто-то царапал железом по железу, послышались осторожные шаги, потом опять всё стихло.
Нервы. Галлюцинации. Ничего страшного. Зато теперь он всё помнит: Женька умерла — её убили или она покончила с собой.
Его тоже хотели убить, это без сомнения.
Квартира его сгорела — он это видел собственными глазами.
Утром звонил Сомов, назначил встречу в «Славянском базаре».
Человек с фотографии мутным пятном — «четверть суммы пеплом по Енисею».
Сомов.
Щукина и Сомов… Однажды лебедь, сом и щука… Нет — рак и щука…
Сомова убили в квартире Щукиной.
Сомова убили…
Короткий металлический щелчок заставил Кораблёва вздрогнуть. Он взглянул на дверь: массивная бронзовая ручка беззвучно поползла вниз.
Крикнуть он не успел. Дверь отделилась от стены.
В образовавшемся проёме с направленным на него дулом пистолета стоял… Сомов.
_____
Машина остановилась возле крошечного, осиным гнездом прилепившегося к стене дома заведения с вывеской «РЕСТОРАН-КАФЕ-БАР». Широкоплечий, грузный водитель выключил двигатель, не без труда выбрался наружу, буркнул: «Жди» и скрылся за дверью.
Сева огляделся. Район был ему не знаком, как однояйцевые близнецы, похожие друг на друга дома могли принадлежать как Тёплому Стану, так и Южному Бутову, северу Москвы и востоку Санкт-Петербурга…
«Сплошная „Ирония судьбы“, — невесело подумал Мерин. — Никакого мало-мальски примечательного ориентира, никому не расскажешь, куда ехать. Убьют и никто не узнает, где могилка моя».
Он вышел из машины — в пределах видимости ни одной живой души, ни одного автомобиля, никакого движения, ни одно окно, кроме ресторана, не освещено признаком жизни, хотя время не позднее — мёртвый город.
ЧТО ЭТО?
Видимо, сказались бессонница и усталость последних дней, потому как понимание того, что находится он в ещё не заселённой новостройке, приходило постепенно.
Чёрт, куда его завезли?
Впрочем — почему «завезли»? Куда он сам заехал?
…Звонок Александра Курбаева (так представился звонивший) застал его в квартире Веры Нестеровой чуть ли не в обнимку с Дмитрием Кораблёвым. До этого он уже в течение получаса лихорадочно объяснял плохо соображавшему «серийному убийце», что с ним произошло за эти четверо тёплых майских суток и как ему надлежит вести себя в дальнейшем, чтобы помочь милиции изобличить преступников.
Тот поначалу категорически отказывался верить, называл всё услышанное «бредом», «провокацией», «подставой», но когда Мерин прибегнул к последнему аргументу — вытащил из кармана склянку тёмного стекла, содержащую жидкость с едва уловимым характерным запахом миндаля и пояснил, что это и есть цианистый калий — яд пролонгирующего действия, которым отравили его жену, он сник, закрыл лицо руками и перестал реагировать.
Севе больших трудов стоило вывести его из состояния ступора, добиться осмысленности взгляда и заставить слышать.
И в это время позвонил Курбаев.
— …через полчаса будет ждать мой человек. Тверская, 25, «Жигули» красного цвета Т-049-ВР, приедешь один, без хвоста. Это условие. В противном случае — ни тебя, ни девки. Отказ — кончаю с рыжей. Да или нет.
— Кто это?
— Да или нет?!! — голос сорвался на истерический крик.
— Да.
В трубке зазвучали короткие гудки.
До Тверской улицы он добрался на такси минут за двадцать, у дома № 25 стоял красный жигулёнок.
— Вы от Курбаева?
— Садись.
Ехали час двенадцать минут…
…Из дверки «осиного гнезда» вышел широкоплечий, махнул ему рукой, мол — заходи.
Его обыскали, отобрали револьвер, подтолкнули в «зал», размерами напоминавший кухню малогабаритной хрущёвской пятиэтажки.
За одним из двух столиков сидел небольшого роста человек. Синяя выбритость впалых щёк и чёрные навыкате глаза выразительно указывали на его кавказское происхождение.
— Закрой дверь.
Это относилось к обыскивавшему Мерина верзиле. Тот беспрекословно исполнил приказание.
— Сядь, — это Мерину. — Говорить буду я. Ты не ставишь никаких условий и не задаёшь никаких вопросов. Курбаев — это для телефона, меня зовут Аликпер Турчак, я председатель совета директоров корпорации игровых заведений Москвы. У меня досье на половину правительства и половину Думы об их миллионных проигрышах и увлечении проститутками. Думаю, не надо большого воображения, чтобы представить мои связи наверху. Это я к тому, что нет такого деяния, за которое бы меня не оправдали — меня берегут, как ядерную кнопку. У тебя единственный шанс продолжить служение Родине — мне нужен Кораблёв…
— Где Екатерина Ели…
Мерин не договорил. Турчак вскочил на ноги и так ударил кулаком по столу, что где-то за стеной посыпалась и разбилась посуда.
