Она улыбнулась. И улыбка оказалась располагающей и дружеской.
— Я бы прилетела и специально. Но воспользовалась оказией и аккредитовалась на поисках метеорита. Но там не оказалось ничего интересного. Поэтому я вновь вернулась к своему Мигунову
— Странный альтруизм... — буркнул Воронов.
— Согласна. Журналистам не свойственно сострадание. Но мои родители были жертвами «охоты на ведьм» в 50-х — Маккартни, «коммунистическая фильтрация», комиссия по антиамериканской деятельности, если вы в курсе*.. Им даже пришлось покинуть Штаты. И, во- вторых, я человек увлекающийся...
Она поймала недоверчивый взгляд Воронова, улыбнулась краешками губ.
— По мне не скажешь, наверное. Но это так. История Мигунова задела меня за живое. Обычный честный служака, не интриган, даже не карьерист. Выходец из низов... Именно такие чаще всего становятся жертвами политических игр. Или обычного головотяпства.
— Вы хотите сказать, что Мигунов — не шпион? — проговорил Воронов.
Маргарита Коул что-то искала в своей сумочке, наконец достала беззвучно вибрирующий телефон, сказала в него несколько слов по-английски и положила обратно.
— Разумеется, Мигунов не шпион, — сказала она в своей обычной спокойной манере.
Усомниться в ее словах было равнозначно тому, чтобы признать себя человеком недалеким, узколобым и политически ангажированным.
— Может, вы также думаете, что он не убийца?
— Он убийца, - сказала Коул. - Но не шпион. Он стал убийцей здесь, в колонии. Может, он еще кем- нибудь здесь стал, я не знаю. Научился, приспособился. Переродился. Может, он теперь извращенец. Гомосексуалист. Онанист. Короче, жертва бесчеловечного тюремного режима. Возможно, сейчас он искренне жалеет, что не был шпионом, не продавал свою Родину. Даже скорее всего. Если ему удастся выйти на свободу, он будет опасен для общества. Но таким его сделали другие.
—Он никогда не выйдет на свободу, — сказал Воронов.
—Я знаю. Может, так даже лучше для него самого...
Воронов еще раз посмотрел на часы. Теперь ему и в самом деле пора было идти. Хотя, если честно признаться, госпожа Коул его заинтересовала — как женщина в первую очередь. Он был бы не прочь поговорить с ней еще. О чем угодно. В какой угодно обстановке. Он сам удивился своим ощущениям.
Коул заметила его взгляд, спросила у Курляндской:
— Вы успели закончить свои дела?
— Да.
— Отлично. Это вам, Виталий Дмитриевич!
Она развернула квадратный сверток и вручила ему черную мужскую сумку, распространяющую восхитительный аромат настоящей кожи.
— Что это? — завороженно спросил Воронов, трогая матовый замок, «молнию» с крупными зубчиками, карабины плечевого ремня...
— Небольшой презент, Виталий Дмитриевич, — небрежно пояснила Маргарита. — «Труссарди», Италия. Эта вещь изменит ваш имидж...
Воронов никогда не принимал подарков от посторонних людей. Но сейчас он не смог бы отказаться.
— Откройте ее...
В сумке лежала пачка стодолларовых: купюр в банковской упаковке.
— Здесь десять тысяч, Виталий Дмитриевич.
Воронов удивленно посмотрел на Маргариту, на Курляндскую.
— Мы договаривались о четырех...
— Это не принципиально. Просто я хотела бы, чтобы вы, по возможности, как-то облегчили... очеловечили, что ли, условия жизни Мигунова. Телевизор, холодильник, свежие продукты...
Он задумался.
— Что ж... Такое практикуется... Руководство изолятора может принять подарки. Подписывается дарственная, заверяется у нотариуса, техника переходит на баланс СИЗО. Заключенный пользуется ею, пока он там, ну а потом оставляет... Только вы сами понимаете, что я не могу этого сделать для своего подследственного. Это выглядело бы очень странно...
— Конечно. Женя оформит все как надо, верно?
Она посмотрела на Курляндскую. Та с несколько запоздалой реакцией (Воронову показалось, что сумма в десять тысяч ее тоже немного ошеломила) кивнула головой:
— Конечно. Да. Я все сделаю, Виталий Дмитриевич, не беспокойтесь.
— Да мне, собственно, о чем беспокоиться... — сказал Воронов.
Он повертел в руке пачку долларов, сунул в сумку.
«Десять тысяч, — подумал он отстраненно, еще не в силах поверить. — Как с неба свалились... Словно по волшебству!»
— Ну, и вообще, — продолжила Маргарита, глядя прямо в глаза следователю. — Вы же можете облегчить условия его содержания?
Воронов замешкался, но все же кивнул. Самый трудный - первый шаг. Когда переступил черту запрета, все последующие даются легче.
— Хорошо. Я постараюсь сделать для него, что смогу... И в рамках закона, конечно, — добавил он с некоторым усилием. — Режим, белье, лояльность администрации, лишние передачи... — И строго добавил: — Если вы рассчитывали на что-то большее, должен вас разочаровать.
— Нет. Вы меня не разочаровали. Даже напротив. Я вам очень признательна за все. До свиданья.
Она снова протянула руку. Воронов пожал ее и почувствовал в ответ смелое, почти мужское пожатие. Может, даже чуть более смелое, чем требуют приличия. И этот прямой взгляд прямо в глаза...
На работу он шел пешком - по разбитым улицам, мимо обшарпанных домов, среди плохо одетых людей, большинство из которых никогда и в руках не держали десять тысяч долларов. Да и ста долларов тоже не держали. Но он не смотрел по сторонам: только под ноги, чтобы не упасть. Шел и думал, что, видимо, понравился госпоже Коул. Произвел впечатление. Думал еще о том, как вернется домой, увешанный подарками, о том, что, видимо, в ближайшие выходные поедет к заводчикам в Новоселки смотреть щенка немецкой легавой... А может, пора задуматься о собственной машине? Какая-нибудь подержанная «лада»... Или даже «хюндайчик»...'
По крайней-мере он сможет тогда подвозить Ульку в школу. Даже в «математичку», которая на другом конце города. Это идея, кстати... Правда, тогда придется расстаться с мыслями о щенке. Или — или. Н-да... Воронов даже расстроился немного. Но потом опять вернулся к мыслям о госпоже Коул и расстраиваться перестал. Вот смелая и красивая женщина. Замужем ли она? Кольца на пальце он не заметил. Ни на левой, ни на правой руке. Хотя, собственно, какое это имеет значение... Сам- то он женат и вполне счастлив в браке. Ведь так? Наверное, так. Или почти так. А может... А может, и совсем не так...
...И все-таки, какое смелое у нее пожатие!
К этой мысли Воронов возвращался снова и снова.
* * *
г. Заозерск. СИЗО
С утра приходили двое шнырей из хозобслуги, прибили к стене кронштейн и повесили телевизор. Плоский и черный, как антрацитовая плита, с узкой, почти невидимой рамкой. Мигунов взял пульт, уселся на шконку с ногами (это тебе не «Огненный», где целый день надо стоять, ходить или сидеть на жесткой табуретке) и следующие два упоительных часа посвятил знакомству с новой техникой.
«Ю-эс-би»-интерфейс для просмотра видео, функция «3D» (там, по идее, должны прилагаться специальные очки? Ага, свистнули, выходит...), изображение высокой четкости, раздельная подсветка матрицы... И множество других примочек, о существовании которых Мигунов в своем последнем месте обитания не знал и даже не догадывался... Круто! Старая 42-дюймовая «Тошиба», которая когда-то украшала гостиную его дома на Боровском шоссе, от которой млели гости и которой он гордился, как мальчишка, — она, при всем к ней уважении, и рядом здесь не стояла...
Несколько дней он не отрывался от экрана, даже глаза стали слезиться. Да, за восемь лет многое изменилось. Не только в начинке телевизоров. Жизнь изменилась! Москву показывают — не узнать. Другой город. Понастроили небоскребов, заполонили все иностранной рекламой, запрудили улицы дорогущими автомобилями... И улицы, вроде, не те, что раньше... В чем дело? А-а-а, просто коммерческие киоски убрали! Такая малость, кажется. Мигунов никогда не обращал на них внимания — «комки» и «комки», сигареты иногда покупал там, иногда раздражался из-за нетрезвой публики, которая толпилась рядом, соображая на чекушку-другую. А вот поди ж ты...
Жалко. Чужая стала Москва. Сами улицы при этом краше не стали. Наоборот — как-то сузились, что ли, скукожились. Пробки страшные. Показали как-то в утренней передаче: шесть утра - кольцевая стоит от Можайского до Ленинградки. Это кольцевая-то с ее пятью полосами в каждую сторону! А что тогда творится на Бульварном и Садовом?.. Не-ет, раньше такого не было, раньше с утреца, затемно, можно было проскочить аж до самого центра и даже место найти на уличной парковке... Теперь нельзя, выходит. Ну и как они там живут в таком разе? Пешком ходят? На вертолетах летают? Или «мигалками» обвешиваются кто как может?..
И одеваться стали по-другому. Молодежь, старики — все напялили кофты с капюшонами, которые во времена Мигунова называли пренебрежительно «кенгурухами». В сериалах, а то и в новостях, то и дело мелькают юнцы в каких-то галифе из джинсы. Сверху широко, ширинки в полметра торчат, а начиная с икр — в обтяжку. Жуть. А еще бабы с татуировками. Малолетки — пляшут в каких-то клубах, пузо наружу а там — ласточки с розочками, змейки с драконами... Много парней, стриженных под «ноль», будто каждый третий сукин сын в уличной толпе — скинхед. При этом «голубых» и кавказцев тоже больше! Непонятно...
