— Ну, вот теперь точно вижу — вы! — радостно сказал он и поздоровался: — Здравствуйте, Екатерина Кирилловна, поклон вам от мужа вашего товарища генерала Сапожникова Алексея Трофимовича.
Оказалось, что в июле сорок первого муж оказался в окружении с остатками нескольких полков. Собрал всех, кого смогли разыскать, и пять дней пробивались к своим, идя вслед за наступающими немцами. После возвращения написал нам на наш адрес в Москву, но ответа, естественно, не получил, кроме своего же письма с надписью, что адресат выбыл в неизвестном направлении. Потом муж искал нас долго, используя все свои связи и знакомства. Узнав, что мы ехали в Сибирь, но оказались в этом городе, еще больше встревожился и, решив, что мы тут голодаем, отправил сюда своего солдата с «передачей для семьи». Правда, «передачей» эти два солдатских мешка, переполненных всякой снедью, называть было трудно. Кроме того, приехавший к нам от него сержант Грибанов Денис Иванович побывал в военкомате и там выправил нам какой-то особый аттестат, по которому мы совершенно законно получали с той поры весьма приличную прибавку к нашему и без того нескудному столу. Правда, несмотря на это, не реже раза в два-три месяца приезжал Грибанов и привозил «посылочки». Как уж мужу удавалось устраивать такие командировки — не знаю!
Но все это я рассказываю вот почему. Грибанов у нас оставался два дня, и все это время девочки буквально не отходили от него, расспрашивая, конечно, о папе. В школу они, естественно, в эти дни не ходили. Грибанову стелили в гостиной, и мы с Жоржем просто не решились на ночные хождения. Потом у меня начались обычные женские дела, а потом, совершенно неожиданно, Жоржа вызвали куда-то на несколько дней. И наши волшебные ночи на все это время прекратились.
Когда наконец мы смогли быть вместе, радости нашей не было предела. К утру мы уже изнемогали от усталости, но вожделения наши не уступали друг другу. И вдруг во мне шевельнулась капризная дама.
— Жорж, я хочу отдаться тебе на том самом диване. Ты помнишь, как скрипела его кожа? — обратилась я к любовнику.
Меня сразу насторожила пауза.
— Какой диван, друг мой? О чем ты?
Мне показалось, что он шутит. Неуместно и неумело, но шутит.
— Ах вот как! Мы уже забываем пикантные подробности, — я пыталась добиться своего. — Может быть, милейший Жорж, вы и меня не сразу вспомните?
— Нет, ангел мой, тебя я просто не смогу забыть никогда, — серьезно ответил он.
— Ну а диван в подвале?
— Диван в подвале? — и удивляется настолько натурально, что я стала сомневаться: а было ли это? А не впала ли я в легкое безумие удовлетворенной женщины?!
— Да, диван в подвале, — подтвердила я почти автоматически.
— Но, друг мой, ты ошибаешься. В этом доме нет подвала. Ты же знаешь, что даже запасы мы держим в сарае.
Это была правда, запасы, которыми мы питались всю зиму, в самом деле хранились в сарае.
И говорил он, глядя мне прямо в глаза, искренне.
В общем, я усомнилась и подумала, что, может быть, все это мне приснилось. Ну, мало ли что бывает! Тем более что вскоре произошел еще один случай, когда я была уверена, что все происходит со мной в реальности, а утром выяснилось, что мне все померещилось, но это уж совсем интимное. Вы и так уже бог знает что обо мне подумали!
Вот так мы и продолжали жить странной семьей. Наступила осень, потом зима, снова долгие вечера и ночи, когда мы с Жоржем уходили в какой-то иной мир. Поверьте, я вам об этом рассказываю, чтобы потом не пришлось возвращаться.
Весной сорок четвертого Жорж пришел домой раньше обычного и рассказал нам с Агнией, что к нему в школу приходил офицер из военкомата. Сообщил, что пришел запрос из Крыма. Сестра Жоржа еще в тридцатом году вышла замуж за врача и уехала к нему в Крым. У них родились два мальчика — Борис и Глеб.
Когда наши оставили Крым, Тамара, младшая сестра Жоржа, с семьей остались там. В общем, все, что удалось узнать, это то, что Тамару и ее мужа убили, кажется, крымские татары. Их детей, двух мальчиков, спасли соседи. Кажется, тоже крымские татары…
Мальчиков привезли где-то в середине июня. Господи, какие они были изможденные! Знаете, в тот момент я начала ненавидеть немцев!
Ну а окончательно ненавистью я заболела осенью того же, сорок четвертого…
Я ведь, в сущности, мало что знала о семье Суховых, хотя и жила у них, и отношения у нас с Жоржем были очень серьезные.
В конце октября снова, в который уже раз, приехал Грибанов. Когда Агния открыла ему двери, рядом с ним стояло человеческое существо, как сама Агния потом сформулировала, а в руках у Грибанова был какой-то огромный пакет, почти сразу же заверещавший.
За спиной у него угадывалась еще одна фигура, придерживавшая какие-то мешки, лежавшие на тележке.
— Вы, Агния Львовна, пожалуйста, это вот возьмите у меня, — попросил сержант как-то виновато, что ли…
Потом, когда вошли на кухню, положил мешки и сразу же взял из рук Агнии тот самый пакет. Положил его на стол и развернул. В пакете лежала солнечная девочка! Никогда я такого не видела!
Шапка непокорных курчавых золотых волос! День тот был пасмурный, и
