Ночью убийца с чьей-то помощью попытался избавиться от трупа…
– …Или убийц сразу было двое…
– …И бросил машину. Два объяснения: это основательно продуманные действия или хаотичные поступки перепуганного дилетанта.
– Дилетанта вычислили бы по телефону, – возразил Сергей. – Рядом с Габричевским ни разу не зафиксировали сигнала мобильного.
Илюшин небрежно обрисовал вуалевидный хвост. Головы еще не было, только чешуйчатое тело и пышный плавник.
– Или товарищ следователь держит нас в неведении, – сказал он наконец. – По своим мотивам, далеким от цели расследования. В среду Олеся Стряпухина, известная Габричевскому под именем Мирославы Камы и оказывавшая ему услуги эзотерического характера, узнает от нас о его гибели. На следующее утро она скрывается в неизвестном направлении, и показания ее помощницы позволяют с большой долей уверенности предполагать, что Стряпухина опасалась стать следующей жертвой вслед за Габричевским. Или боялась, что ее обвинят в его убийстве.
– Или поссорилась с любовником и думала, что он ей морду набьет, – флегматично заметил Бабкин.
– Вся эта вакханалия может быть никак не связана с котом…
– И скорее всего, даже не имеет к нему никакого отношения… – вставил Сергей.
– А может быть, и связана, – невозмутимо закончил Макар. – Кроме Габричевского, к Стряпухиной обращались: предположительно – Эльза Страут и неоспоримо – Любовь Яровая. Первая с ворожеей знакома давно, но не факт, что является ее клиенткой. Вероятнее всего, как раз таки не является, просто у них давнее приятельство. Вторая узнала о ворожее от Габричевского и, как любой нормальный писатель, ухватилась за возможность использовать экзотический материал.
– Мне, кстати, вот что непонятно, – вспомнил Сергей. – Зачем для перемещения от дома до вокзала потребовалось вызывать приятельницу? Что мешало заказать такси? В случае неожиданного нападения взрослый мужик явно предпочтительнее, чем невысокая барышня… Ну и если Стряпухина кого-то опасалась, вряд ли она вышла из подъезда без баллончика или, чем черт не шутит, огнестрела. Не порчей же ей отбиваться…
– Порчу она, по ее словам, не наводит, – напомнил Макар.
– Тем более!
– Ответ на этот вопрос мы можем получить только у Эльзы…
– Стряпухину найти и то легче, чем выжать что-то из этой силиконовой куклы, – в сердцах сказал Сергей.
– Биогелевой, – поправил Илюшин.
– Чего?
– Дорогостоящие грудные имплантаты делают не из силикона, а из геля на основе природного полимера – карбоксиметилцеллюлозы. Он легче силикона, грудь весит меньше, носить ее проще.
– Век живи, век учись, – буркнул Бабкин.
Илюшин задумался и пририсовал рыбе голову, почему-то с гребнем.
– Габричевский был легковозбудимым типом, издерганным, подозрительным и в то же время доверчивым. Судя по записям, которые предоставила Стряпухина, в ее таланты он верил слепо. Нам известно, что ухаживал он не за Эльзой Страут, а за Яровой. Илья считал себя великим хитрецом и манипулятором. Возможно, он надеялся с помощью писательницы выбить себе в литературном мире нечто вроде блата, протолкнуть свои сочинения в издательство. В то же время людей склада Кудесникова, бездарных, но мечтающих видеть собственные творения опубликованными, Габричевский в грош не ставил. Над Мироном он откровенно поиздевался. Выдал себя за писателя Десницкого, воспользовавшись сходством, и поставил Мирона в зависимость от своей благосклонности. Установить, о чем они говорили в день его смерти, невозможно, и мы не можем исключать, что Габричевскому надоел собственный розыгрыш и он во всем признался.
– Неуравновешенный парнишка со злорадством макнул бизнесмена носом в грязь…
Бабкин представил, как мог звучать этот разговор, и поморщился. С людьми вроде Мирона так шутить нельзя. Эта оглобля, лишенная зачатков самоиронии и чувства юмора, от Габричевского не оставила бы мокрого места… К тому же Кудесников, как по заказу, пишет книги, в которых человечество сражается с котами…
Слишком идеально складывается, чтобы быть правдой. Кота выпустил из машины убийца, как они и предполагали с самого начала. А расследованием гибели Габричевского пусть занимается следственный комитет.
Конечно, остается вопрос, что Габричевский делал эти три часа с котом в машине. Что он планировал с ним делать?
Илюшин снова взял карандаш. Бабкину следовало вернуться к работе, но он, как завороженный, следил через стол за неторопливыми движениями грифеля.
На листе одно за другим начали появляться странные существа. Со временем Бабкин сумел сформулировать, что смущало его: они ни в коем случае не казались плодами воображения. «Работа с высвобождением образов из подсознания», – говорила Маша, и это все было ему понятно: образы там, подсознание, трансформация реальных объектов в фантазийные, выделение и закрепление ключевых черт личности… Это все хорошо и даже замечательно. Но объясните мне вот что, думал Сергей, как получается, что все эти выдуманные хреновины выглядят так, как если бы Илюшин просто вытащил их из какого-то другого пласта реальности. Поделиться этими мыслями он не мог ни с кем, и сам в глубине души полагал, что думать такое – не вполне нормально. Бабкин оправдывал себя тем, что у любого человека, долго пробывшего в обществе Илюшина, нормальность несколько подразмоется.
Он всегда угадывал, кого зашифровывал Макар в своих диковатых созданиях. Иногда это занимало больше времени, иногда меньше, но ответ приходил как будто извне, будто кто-то нашептывал Сергею в ухо подсказки. Ему это не нравилось. Он, говоря начистоту, предпочел бы вообще не понимать, что именно рисует Илюшин.
Аномально длинный то ли угорь, то ли подводная змея с декоративными крылышками вместо плавников – Илья Габричевский. Чучело ворона на высоком столбе, один глаз стеклянный, с бликом, вместо второго торчит ромашка, – Мирон Кудесников. Сергей не мог понять, как Макар ухитрился нарисовать ромашку зловещей, но ему это удалось. Илюшин даже сердцевину раскрасил желтым, и все равно ромашка напоминала револьверное дуло.
Стайка мелких рыбок, вместе составляющих крупную рыбу с широко разинутой пастью, – Эльза Страут. Две половинки тела, верхняя и нижняя, разделенные рельсами и сидящие каждая на своей стороне насыпи, – Олеся Стряпухина. Рисунок должен был получиться жутким, но располовиненная ворожея выглядела довольно мирно. Казалось, ее длинные ноги в шортах ведут осмысленный диалог с головой, время от времени недовольно прерываясь на проходящие поезда.
«Анна, мать ее, Каренина», – мысленно сказал Бабкин.
Распознание следующего образа заняло у него больше времени. Из тыквы выползал маленький зверек, хищный, судя по оскалу, но изящный и пушистый. Он походил на червяка в яблоке, с той разницей, что, в отличие от червяка, зверьку явно незачем было находиться в тыкве. Почему-то именно слово «незачем» послужило ключом: Бабкин вспомнил Эверест и понял, что перед ним Любовь Яровая. После нее появился не Юрий, как ожидал Сергей, а Наталья Горбенко: растопыренный лягушонок, карабкающийся по стене – колодца? бочки? А Юрий оказался огородным пугалом над полем с тыквами.
