Всеволод Мерин мотыльковым коконом полулежал на больничной койке, а полковник Скоробогатов, за неимением в не предусмотренной для посещений реанимационной палате, нависал над ним всеми своими без малого двумя метрами.
Лицо его изображало суровость.
Больной же, наоборот, светился необъяснимым счастьем, простреленный бок предательски ныл, задетое пулей лёгкое кровоточило, изменившее привычное положение ребро не позволяло колыхнуться, но он ни на что не променял бы этих минут, даже если бы для этого пришлось прострелить ещё что-нибудь.
— Честное слово — он стал, как простыня — смерть. И мне, почему-то, сразу поверил. Только за грудки взял — я от боли чуть не умер: «Не ври, сука!» А я вижу — верит. Я говорю: «Сам увидишь. Только не пей ничего, если предложит». Он вдруг схватился с места, как «Феррари» — под 140 км/час, амбалу своему на меня указал: «Отвечаешь!» и за дверь. Что там было — не знаю, но когда через час примерно вернулся… Не поверите, Юрий Николаевич, но мне этого никогда не забыть. Так его жалко стало…
…Много позже Дмитрий Кораблёв рассказывал на следствии…
— Звонок в прихожей — я посмотрел на часы — прозвучал в восемь пятнадцать. Я встал с кровати, прислушался. Через какое-то время — мне показалось очень не скоро — она спросила: «Кто там?». Хотя на двери есть «глазок».
— Это я. — Мужской голос.
И, поскольку дверь не открывали, он повторил громче:
— Я это.
— Что случилось?
— Ничего. Открой.
Тут я узнал — Турчак.
— Что случилось?!
— Открой.
— Ты с ума сошёл! Кто тебе позволил?!
— Открой, я нашёл его.
— Кого?
— Кораблёва.
Нестерова минуту, наверное, молчала, потом говорит:
— Где он? Я спрашиваю — где он? Оглох? Ты что — оглох там? Убирайся! Слышишь? Убирайся, чтобы я тебя больше здесь не видела! Идиот!! Вон отсюда!! Вон, я сказала!!!
Она, похоже, захлебнулась своим шёпотом.
Из-за двери после долгого молчания донеслось еле слышно:
— Открой. Принёс документы.
По звуку шагов я понял, что она прошла в кабинет, затем пересекла гостиную, зашла в спальню, наклонилась надо мной.
— Митя, ты слышишь меня? — Я успел добраться до кровати, закрыть глаза, но меня выдало, очевидно, сильно сбитое дыхание. Она повторила. — Слышишь? — И сказала очень внятно, раздельно, утвердительно. — Ми-тя, ты меня слы-шишь. Не вы-хо-ди из ком-на-ты. Понял?
И ушла, плотно закрыв за собой дверь.
Дальнейший диалог до меня долетал обрывками, сообщаю то, что слышал. Она заговорила.
— Ты не ушёл? Я спрашиваю — ты здесь ещё?
По-видимому, последовал утвердительный ответ: раздался звук открываемого замка и через паузу дверь опять захлопнулась.
— Кто тебе позволил прийти без звонка? Ну?
— …
— Это не ответ. Мы договорились — сама приеду. Договорились?
— …
— Давай паспорта, раз привёз.
— Ты не спросила — где он…
— Не учи меня жить, ладно? Надеюсь, в надёжном месте? Нашёл — молодец, с меня причитается. Хотя и так сполна заплачено. Нет? Мало тебе?.. Давай, что принёс… Дата стоит?
— …
— Я не проверяю, надеюсь, осложнений не будет? Не будет?!
— …
— Ну — смотри, головы не сносить. Ладно, проходи, не стой бедным родственником, отметить надо. На кухню проходи, я сейчас. Посидим. Шампанское открой в холодильнике.
Бутылка открылась шумно. Она крикнула из гостиной: «Ты что там, застрелился? Ничего не разбил?».
Потом такой диалог, почти дословно.
— Ну что? За успех, Алик? Давай. Я тебя не забуду.
— Давай из одного.
— Что?
— Из одного.
— Что «из одного»?
— Фужера.
— Ага, сейчас. Спятил? Пей, пока я добрая. А то выгоню. Пей за меня, а я за тебя. До дна.
— Поменяемся.
— Что?
— Фужерами.
— Идиот. Ну давай, давай, поменяемся, кретин черножопый, давай. Ну? Доволен? Доволен?? У-у-у, ненавижу.
Они, видимо, выпили. Долго молчали. Потом он начал что-то говорить, очень тихо. Она сказала:
— Ладно, закрой сифон, нужны мне твои ласки. Оба мы убийцы. Дай вон сигарету, за тобой на столике. Принеси зажигалку, урод, в прихожей и пепельницу.
Когда он вернулся, она сказала:
— Ну, что? Меняться будем?
Он не ответил. Видимо, выпил, потому что Нестерова сказала:
— Ты чего без тоста-то?
Он ответил.
— Я с тостом.
И пошёл к выходу.
Она осталась на кухне, крикнула:
— И до свидания не скажешь?
— Нет. Прощай, Люба! И ты прощай, слышишь, ублюдок?
Уверен, это относилось ко мне, иначе — зачем кричать?
И хлопнула входная дверь.
Больше до прихода милиции я ничего не слышал.
… — Он вернулся через час, примерно, я его не узнал, честное слово, Юрий Николаевич, — другой человек. Прошёл к столу, сел и вдруг — я ахнул: стена перед ним пошла в разные стороны, а там — не поверите — огромный масляный лик Нестеровой Веры. Вот такой! — Мерин всем коконом вылез на поверхность одеяла и размахом забинтованных рук попытался очертить размеры увиденного. — Немыслимо! Мне даже подумалось, что я опять отключился — как живая. Он долго на неё смотрел. А потом вдруг — вот тут у меня действительно мурашки побежали — заговорил. Честное слово. С ней, со стеной заговорил. С портретом!..
…Аликпер Рустамович Турчак отпустил распахнувшего дверцу автомобиля охранника: «Свободен, Рамик, пройдусь, не ходи за мной».
— Когда, шеф?
— Завтра.
— Не понял.
В другой раз он бы его убил — что тут непонятного? Завтра есть завтра. Но сейчас тупая физиономия оруженосца вызвала улыбку.
— Уезжай, сказал, не серди земляка.
Повторять не пришлось: Рамик задом влез в джип и две машины враз растворились за углом.
И это рассмешило: никогда раньше не представлял, как срамно выглядят со стороны доморощенные эскорты.
Ходить пешком по улицам не доводилось, чтобы не соврать, лет сто: ощущение свободы, затерянности, неузнаваемости — всё это тоже наполняло радостью.
Ему было легко.
Как почти никогда.
Себе он с рождения не врал.
…Аликпер Рустамович безмолвно вглядывался в распахнутые перед ним на стене нереальные, красками обеднённые природные щедроты. «Ах, Люба, Люба, Люба, Люба… Нет, ни кистью, ни резцом, ни на холсте, ни в мраморе — никому в целом мире не дано повторить созданное нерукотворно. Нарисуй Солнце, изваяй Небо, вытки Океан, обними Вселенную — нет мощи — вот что такое Люба. За что, за какие мирские заслуги даровал ему Аллах это прикосновение».
— Ну что? — Сказал он вслух и сам не узнал своего голоса. — Давай прощаться? Наверное, уже скоро? Да? Для меня счастье — не знать, когда закончится это наше свидание. Но оно закончится, я знаю. Я ВИДЕЛ. Ах, Люба, всё бы, кажется, отдал, чтобы не видеть! Но — видел, когда за зажигалкой послала — увидел в зеркале. Тогда и умер. Думаешь, ты меня ядом этим убила? Нет. Ты меня убила тем, что захотела убить. Этим — убила. А так… Знаешь, я давно не живу, с тех пор, как тебя на катке увидел. Один миг только, в Крыму. Ты не помнишь. Никогда не мог понять — за что?! За что такое счастье неземное? — Он улыбнулся, подмигнул стенному изображению. — Не уходи, подожди, я тебе за это маленький сувенир хочу. — Щёлкнул кнопками сейфа за спиной, достал бумаги. — Вот, давно готово. Заверено. Расписаться только.
Расписался и прочитал.
«Завещание… так… так… вот — в случае моей смерти… так… утраты трудоспособности… так… всё движимое и недвижимое имущество завещаю Нестеровой Вере Артемьевне, год рождения, паспорт, адрес… Нотариус, подпись, год, число, печать».
— Всё! Теперь и моя подпись.
Он аккуратно уложил бумагу в сейф, щёлкнул ключами.
Долго молча смотрел на стенное изображение. Сказал сдавленным голосом:
— И ещё: ты этим смертным бокалом, Люба, подарила мне жизнь. И я тебе хочу — жизнь: ведь, кроме того жмурика, — ты чиста, так я понимаю, да? И живи. Я всё равно тебя дождусь.
Он достал из стола лист бумаги и стал быстро писать. Потом сложил его вчетверо, откинулся на спинку кресла, двумя руками сжал грудную клетку.
— Вот. Теперь, кажется, всё: ты мне — жизнь, и я тебе — жизнь. Да? Квиты. — Помолчал и тихо так. — Знаешь, что-то плохо. Уже, да? Так быстро?..
…— не поверите, Юрий Николаевич, мне прямо до слёз его жалко стало. Я же склянку-то эту поганую подменил. Под-ме-нил, — Мерин повторил это слово громко и раздельно, как говорят глухому, — понимаете?! Я прямо как резаный заорал: «Да вода там была, во-да-а!! А никакой не яд пролонгированный!!!»
В палату вбежала всполошенная медсестра, взмолилась:
— Товарищ полковник, Юрий Николаевич! Ну ради всех святых, меня с работы выгонят, я же права не имею никого пускать, я ж вам поверила — пять минут, посмотреть только, а он орёт — во дворе слышно…
Скоробогатов выпрямился, обнял девушку за плечи, повёл к выходу.
