становится узким, каменистым, а деревья смыкают ряды, царапая ветками по капоту автомобиля.
Именно тут — посреди безлюдной, усыпанной гравием дороги — Беа и останавливается.
— Нельзя так поступать, я этого не хочу, Беа! — взываю я к ней, когда мы выходим из машины.
— Садиться в тюрьму я не намерена, — жестко отрезает та.
Такой Беа я прежде никогда не видела. Не знаю, что за женщина сейчас передо мной, но она определенно напугана не меньше моего, даже если ее страх выражается в злобе и властности. Беа не какая-нибудь там психопатка, она хорошая, просто загнана в угол и пытается спастись. А спастись можно только так.
Беа открывает багажник, и я собираюсь с духом, ведь неизвестно, жива ли все-таки Шелби или уже нет.
Пульс не прощупывается, и уже заметно трупное окоченение: лицо застыло в ужасающей маске, а кожа изменила цвет. Шелби умерла.
И все же теперь она лежит немного иначе, чем положили ее мы. Подозрительно… Выходит, она была жива и пошевелилась в попытке выбраться? Или же ее просто сдвинуло во время поездки? Никак не могу выкинуть все это из головы.
Впрочем, ничего уже не изменишь, разве что совесть немного успокоится.
Счет времени я давно потеряла, не пойму, когда все произошло и сколько вообще мы ехали.
Дождь не прекращается ни на минуту. Пока мы несем Шелби в глубь леса, она то и дело выскальзывает. В моих мокрых руках ее лодыжки словно сардины, очень сложно их удержать. Земля рыхлая, влажная, и мы идем по ней, запинаясь о корни деревьев и утопая ногами в грязи.
Вести себя тише в таком дальнем углу уже не обязательно.
Мы проходим еще пару сотен футов, все дальше в глушь. Неподалеку слышится бурный шум воды, и первое предположение, которое приходит мне в голову, — мы бросим Шелби в реку. Однако Беа останавливается неподалеку от берега и, небрежно выпустив тело на землю, принимается прямо в перчатках рыть мягкую землю.
— Так и будешь там стоять? — обращается она ко мне.
Я аккуратно опускаю ноги Шелби на землю, встаю на колени и тоже начинаю разрывать почву ладонями, на которые так до сих пор и натянуты рукава. Шелби лежит рядом, наблюдает. Шевелю руками я неосознанно, автоматически, просто потому, что нет другого выхода. Сбежать не выйдет — ключи у Беа. Ситуацией управляет она. Так что я копаю и, содрогаясь всем телом, рыдаю. Взять себя в руки никак не получается, слишком много чувств во мне сейчас бурлит — потрясение, ужас, вина, страх…
Времени, чтобы вырыть яму подходящего размера, нужна куча. Ни ширины, ни глубины пока еще недостаточно. Лопаты у нас нет, но в какой-то момент Беа вспоминает про скребок ото льда для стекла, и мы по очереди копаем то им, то найденными ветками.
Перед тем как закапывать Шелби, Беа ее раздевает: срывает футболку, стаскивает брюки, спускает до колен трусы. После родов Шелби очевидно еще не успела сбросить вес, из-за которого так переживала. Ее большая грудь вываливается из бюстгальтера, когда Беа его стягивает.
Теперь она снимает с Шелби обувь. Как же это стыдно и оскорбительно — быть найденной вот так, голой… Последнее финальное унижение. Нет, не могу смотреть, лучше отвернусь.
— Зачем, Беа?.. — спрашиваю я.
— Полиция решит: раз голая, значит, кто-то насиловал, — и будет искать мужчину.
Мы стаскиваем Шелби в яму и забрасываем вырытой землей. Потом осматриваемся в поисках листвы, палок, чтобы прикрыть ими сверху. Со стороны в этом месте заметен холмик, правда, совсем небольшой, так что, надеюсь, никто не заметит.
Пока мы едем домой, дождь прекращается.
Не доехав до наших домов совсем немного, Беа сворачивает к краю дороги и паркуется.
— А теперь что? — спрашиваю я.
Беа глушит мотор.
— Теперь за мной.
Оставив машину, мы, перепачканные, выходим на тротуар. В грязи у меня абсолютно все — одежда, руки, обувь, даже волосы.
Беа спрашивает, есть ли у меня отбеливатель. Есть. Кровь Шелби на дороге дождь уже успел смыть, поэтому о ней никто не узнает, а вот следы у Беа в багажнике остались — нужно их убрать.
— Где он? — спрашивает Беа, ускорив шаг.
Ноги у нее длиннее моих, поэтому, чтобы поспеть за ней, мне приходится почти бежать.
— В гараже.
Там мы с Джошем храним всю бытовую химию, чтобы дети или Уайат случайно ни на что не наткнулись.
Подходим к дому. Как это странно — стоять за его дверями в такой поздний час… Даже собственный двор не узнаю.
— Сходи возьми, — командует Беа. — Я тут постою.
Во дворе у нас много деревьев — району уже несколько сотен лет, и многие из них росли здесь еще до того, как выстроились дома. Густая листва — неплохое укрытие, так что нас наверняка никто не заметит.
Свет дома не горит, фонари над крыльцом — тоже. Наверное, Джош просто забыл их для меня включить. Как обычно. Сейчас далеко за полночь. Если б Джош вдруг проснулся, точно стал бы переживать, но спит он крепко. Гораздо вероятнее, что соскочить и искать меня может кто-нибудь из детей.
Интересно, как там сейчас Джейсон. Тоже спит? Или не смыкает глаз, волнуется, думает, почему Шелби до сих пор не вернулась с пробежки?
Тайком, не зажигая свет, я проскальзываю в гараж, привычным движением достаю отбеливатель и возвращаюсь к Беа. На улице, оказывается, очень холодно, а заметила я это только сейчас, когда адреналин понемногу стал отпускать. Меня начинает пробирать дрожь, а вскоре — буквально трясти.
Взяв отбеливатель, Беа говорит:
— Дальше я сама, а ты иди прими душ и ложись спать. И не забудь — никому ни слова, ясно? Никому.
Я предлагаю Беа помочь оттереть следы. Та отказывается и перед уходом велит мне снять одежду.
— Зачем? — недоумеваю я.
— Так надо.
И вот, стоя у себя во дворе, я без тени стеснения из-за сильного шока раздеваюсь до нижнего белья и отдаю свои испачканные грязью и кровью вещи Беа.
— Куда ты их денешь?
— Избавлюсь, потому что это улика, — отвечает Беа. — Иди домой, Мередит, к мужу и детям. Иди и забудь про сегодня.
Тут она поворачивается, и я едва успеваю поймать ее за руку.
— А если не смогу? — спрашиваю я. Ведь как забыть о сегодняшнем вечере?
— Придется, — высвобождая руку, бросает Беа и уходит.
Наши дни
На гипноз вместе с вами я не иду — папа отправляет в школу. Переживает, что начну отставать из-за недавних пропусков.
День проходит отстойно — собственно,
