кивнула головой Сапожникова. — Вася ведь рассказал, что тот немецкий коллекционер умер вскоре после того, как обнаружил медальон с этим гербом. Знаете, это, конечно, смешно, что старуха боится за жизнь. Но, заметьте, я не боюсь смерти. Я именно боюсь за жизнь. Все эти сны… И потом, если отвечать на ваш вопрос, то я ничего не хотела и не хочу, а вот зачем Ромка вас втянул, я не знаю. Его-то это никак не касается.
— Да, пожалуй, — кивнул Гридин. — А вы многим эту историю рассказывали?
Сапожникова хмыкнула:
— Все от начала и до конца я рассказала только вам. Все-таки было бы как-то странно рассказывать дочерям о том, что у их мамы был роман. Все обстоятельства, о которых я сейчас рассказывала, для них будут выглядеть иначе. Тем более что все мои грехи я искупила за эти годы. За эти долгие годы!
Она вздохнула, вытащила сигарету, потом, передумав, обратилась к Гридину:
— Хотите кофе?
Гридин хотел кофе, но еще больше он хотел сделать перерыв, точнее, паузу в разговоре. Он почему-то испытывал некое волнение, готовясь к тому, чтобы спросить о Родионе. Волнение это возрастало и потому еще, что сама Сапожникова ни словом не обмолвилась о том, что оставила в Лебяжске сына.
Сама же Екатерина Кирилловна между тем была совершенно спокойна, отхлебывая кофе и аккуратно сбивая пепел легкими постукиваниями по сигарете.
Гридин пил кофе не спеша, все еще не зная, какой вопрос он задаст. Потом понял, что никакие размышления тут не помогут. Тут надо действовать, что называется, не раздумывая, и он сказал, глядя прямо в глаза Сапожниковой:
— Есть еще одно очень важное… обстоятельство, о котором вы, видимо, ни с кем не разговаривали. И я о нем узнал совершенно неожиданно.
Сапожникова поднялась, чтобы отнести чашки, вернулась, села.
Лицо Сапожниковой оказалось в полосе солнечного света, и Гридин увидел, что она не спокойна, как ему показалось сначала, а просто закаменела, будто предчувствовала приближение какой-то неведомой опасности, но отказывалась верить в самое страшное, хотя и не знала, что же может быть этим «самым страшным».
— Екатерина Кирилловна, почему вы мне ничего не сказали о Родионе?
— О ком?
Ответила она спокойно, и удивление ее было неподдельным. Гридин на миг смешался, еще раз подумав, что Суховы могли ошибаться. Но жребий уже был брошен.
— Почему вы не сказали, что у вас был сын от Сухова?
— Что? Что вы сказали?
Сапожникова выскочила из-за стола, подлетела к Гридину и нависла над ним!
— О чем вы говорите?!
— Да, вы успокойтесь, прошу вас.
— Успокоиться? — Казалось, ей сейчас станет плохо. — Успокоиться, когда вы меня спрашиваете о каком-то сыне? Что за бред?
— Екатерина Кирилловна, не обижайтесь и не горячитесь. О том, что у вас и Георгия был сын Родион, я узнал только вчера от Суховых и сразу же отправился к вам, чтобы узнать об этом больше. И я просто должен был задать этот вопрос вам, понимаете?
— Нет! Никаких вопросов, пока не объясните, откуда эта нелепица!
— Зря вы так, Екатерина Кирилловна, право слово. Я еще сомневался, но сейчас, по вашей реакции, вижу, что так и есть: ваш это сын. Но вы и сами напуганы этим известием. Да, и обида какая-то в вас видна.
— Ну, вот что! — Сапожникова явно была в затруднении. Она была заинтригована и в то же время была готова завершить всю дискуссию. — Мне эти ваши фантазии надоели. Ничего я больше от вас знать не хочу, и никакие ваши услуги мне не нужны, пока вы мне все не объясните.
— Напрасно вы так, Екатерина Кирилловна, поверьте, напрасно. Я, конечно, уйду сразу же, но если вы меня приглашали из-за какой-то серьезной проблемы, а не просто так, подумайте, стоит ли нам расставаться. Возможно, вы многое от меня утаили по разным причинам, но сейчас подумайте еще раз.
— Да с чего вы все это взяли-то? — Глаза Сапожниковой все так же глядели строго, но голос чуть изменился, в нем был слышен интерес.
— А тут и брать не надо. Родион родился двадцать второго апреля тысяча девятьсот сорок пятого года. Вы оттуда уехали, по вашим же словам, в середине мая. Не могли же вы не заметить беременность Суховой и рождение ребенка?! Не могли. Значит — что? Значит, промолчали умышленно. А в чем тут может быть умысел? Да, собственно, что вам скрывать, если это ребенок Суховых? Ну, мало ли! Если верить только вашему рассказу, то могло ведь быть и так: Жорж ваш, как вы сами рассказывали, возродился и зачал с женой своей ребенка, о котором оба так мечтали. Ну и слава богу! Вы бы только радовались, да ребенка этого чуть ли не своим называли. Называли бы открыто и с гордостью. Логично? Логично! А вы об этом ни полслова. Почему?
— Ну, мало ли почему? — Сапожникова явно была в замешательстве.
— Не «мало ли», а вот почему — потому что ваш это ребенок, но что-то вас испугало в этом факте. И сейчас пугает, но интерес возрастет. Я бы сказал, прямо на глазах, — констатировал Гридин.
Ни слова не ответив, Сапожникова подошла к шкафчику, достала бутылку коньяка, наполнила небольшой стаканчик доверху и залпом выпила.
