И вот к лету 1598 года Уилл окончательно решил во всем разобраться. Достоин тот иметь, кто умеет мужественно искать. Невозможно даже за большие деньги всю жизнь играть роль то ли попугая, то ли почтового голубя. Голубем, между прочим, стать было бы почетнее, тот хоть пролетает какое-то приличное расстояние, проделывает серьезную работу. А он так вообще непонятно зачем нужен. Раньше и без этих передач рукописей обходились. Пока он их не прижал. Вот и дали ему почетную работу почтальона. Нет, хватит, я этого так не оставлю. На органы меня разбираете? Купили мое лицо и сердце за 1000 фунтов? Скальп с меня сняли, и на кого наденете? Хотите съесть мою жизнь, умники. Но я тоже не зря латынь изучал, разберусь в вашей таинственной грамматике!
– Даже если я разберусь в грамматике этой тайны, убедительность системы доказательств долго будет оставаться категорией субъективной, – тщательно сформулировал Александр.
Олег немного помолчал, потом махнул рукой:
– Хорошо, тогда пусть доказательство будет таким, чтобы оно убедило вас самого как математика. Пиар же мы будем делать своими силами.
– Но я не математик.
– Ладно. Тогда, чтобы оно убедило математика в вас.
– Понятно. Люби не себя в математике, а математика в себе,[36] – усмехнулся Алекс, перефразируя Станиславского.
– Вы поклонник театра переживания? – не удержался и показал свою образованность Олег.
– Я люблю театр и ненавижу переживания. А ваш театр заставляет меня переживать.
– Простите. – Олег понимающе помолчал. – Еще немного потерпите. Нам с вами еще нужно обсудить последний вопрос.
– Какой?
– Нам нужно… согласовать позиции.
– Вы думаете, это возможно?
– Ладно, не придирайтесь. Нам нужно договориться. С этим вы согласны?
– Тогда не тяните.
– Контракт на полмиллиона с выплатами помесячно в первые три месяца и по факту сдачи-приемки за последние три месяца мы уже подготовили. Но остается еще один нюанс…
– Что еще?
– Дело в том, что премия, которая будет выплачена за открытие, придет на ваш счет. Девять десятых вы должны будете передать голодающему народу этой страны. – Олег бросил быстрый взгляд на собеседника. Тот был непроницаем. – Из ваших десяти процентов в любом случае будет вычтен полученный вами гонорар.
– Хорошо, я согласен. Еще что-то?
– Да, пожалуй, самое болезненное. Ваша личность. Вы понимаете, что Александр Сомов погиб в Оксфорде двадцать восьмого декабря прошлого года.
Ну это мы еще посмотрим, подумал про себя Александр. Российский паспорт у него был надежно спрятан, и об этом никто не знал. А вслух произнес:
– Ну и что из этого следует?
– Алекс Вэлс куда-нибудь уедет, и он нам больше не будет нужен…
– Вы очень долго говорите.
– Но речь идет о вас.
– На меня как раз не надо тратить время.
– Вас не интересует, кем вы будете?
– Какая разница, под каким именем меня похоронят.
– Зачем же так мрачно?
– Олег, сейчас меня интересует только моя семья. О себе я позабочусь потом. Это понятно?
Олег вздохнул:
– Конечно понятно. – Он достал из сумки какую-то папку, из нее вынул бумаги и передал Александру: – Знакомьтесь.
– Я вам верю. Где подписывать?
Олег нагнулся над столом и пошелестел бумагами.
– Вот здесь.
Александр подписал. Олег разделил экземпляры и отдал половину бумаг Алексу. Тот молча сложил их пополам. Вопросительно посмотрел на Олега. Тот кивнул. Достал из сумки ноутбук, быстро включил его. Затем включил телевизор и настроил его на канал РБК, круглосуточный флюгер российской рыночной пустоты. Александр с недоумением следил за всеми его манипуляциями. Олег пощелкал мышкой.
– Пожалуйста, Александр, смотрите.
На экране ноутбука Александр увидел квартиру тещи на Большой Академической. Таня, ее мать и Никита сидели в гостиной за столом и обедали. За спиной у них работал телевизор. Наглый маленький лысый ведущий агрессивно нападал на двух гостей в костюмах, энергично размахивал руками, очевидно пытаясь убедить их в очередной глупости. Гости сочувственно кивали. Мол, мели Емеля… Логотип РБК, картинка – всё совпадало, часы на экране показывали 14:31. Александр посмотрел на свои часы. 14:31. Разницы во времени между Могандой и Москвой не было. Все точно…
– Я могу с ними поговорить?
– Конечно нет. Помилуйте.
Александр впился в экран. Таня глядела на экран, Никита разворачивал конфету, теща наливала в чашку заварку. Идиллия. За спиной у нее начался сюжет о взрыве в Домодедово.
– Как видите, мы свои обязательства выполняем. Узнали квартиру?
Разумеется, Александр узнал тещину изящную стенку, старенький телевизор, который показывал картинку в коммунистически-красных тонах. Все живы-здоровы. Невеселы, это понятно. Они, наверное, его уже похоронили.
Они считают, что похоронили его, откупились за тысячу фунтов в год. Человек, сидевший в кресле перед камином, вытянул ноги поближе к огню и закрыл глаза. Полагают, что никто никогда не узнает, что Шекспир – это он, что это его пьесы ставятся на сцене и публикуются в книжках формата in quarto, анонимно или под псевдонимом Шекспир. Нашли безымянного хроникера своей славы. Напиши летопись войн Алой и Белой розы! Напиши историю возвышения нашего величества! А мы тебе пенсию, старый придворный шут. Промотавшееся благородство! Бросили тыщу фунтов как дряхлой собаке кость, как фунт изюма, а ты ни в чем себе не отказывай! Содержи театральные и музыкальные труппы, секретарей-помощников с литературными задатками оплачивай. Да кого угодно. Но в пределах бюджета. Только сам с голоду не окочурься, ваше сиятельство!
Но я такой оборот давно предвидел. Кто ж мне под своим именем позволит пьески публиковать? Не зря я стал заранее думать о псевдониме. А тут еще такая удача выпала! Я совершенно случайно встретил человека с фамилией Шакспер, словно сам Бог его мне послал. Shake-speare! Шекспир! Потрясающий копьем! И с моим титульным именем прекрасно согласуется. Нужно только позаботиться, чтобы это общее вовремя нашли. А об этом я позабочусь. И чтобы не сразу, а потом, лет через пятьдесят, а еще лучше – сто. Не навредить бы и себе, и сыну. И после моей смерти, чтоб не сразу догадались, сын пусть поживет спокойно, без клейма потомка ремесленника-драмодела.
Но я решил не просто взять себе псевдоним, я придумал живую маску! Пусть он и сын перчаточника, но он его вовремя пристроил в театральную труппу. Теперь многие видят: вот он, Шекспир. Автор пьес, которые вовсю ставятся в Лондоне. Ну даже если сейчас не многие в это верят, то после нашей смерти все изменится. Раз работал в театре, который ставил пьесы Шекспира, некий господин по фамилии Шекспир (а в документах труппы ее уже только так и фиксируют), то он и писал эти пьесы. А кто ж еще? С этим не поспоришь, особенно после его смерти. Пока он жив, конечно, проверить можно, он писал или не он. Но кто проверять-то будет? У всех и так на этот счет свое мнение есть, зачем проверять? К тому же этого Шакспера попросили не высовываться. И попросили убедительно.
Убедительно попросили, ничего не скажешь. Хоть он месяц и сопротивлялся, а всё равно отказаться не смог. Ну да ладно, главное – все живы-здоровы. К тому же Александру обещали показывать семью раз в неделю. Мерзавцы, камеру в квартире у тещи установили. Две камеры. В одной он здесь, в черной знойной Африке, другая там, в тещиной квартире. Сокамерники на другом конце земли. А что, известная вещь: весь мир – тюрьма! Вот только образцовая ли? Посмотрим. Они там при камере ему еженедельно отчитываться будут, что живы. А он здесь в своей шарашке со всеми условиями для работы…
Когда в семь лет прописи писал, так над ним мать стояла немой угрозой – пиши, мол. И писал. Сквозь слезы. Но всё равно красиво писать так и не научился. Зато тогда же ночью мстительно корябал пером под ковром на обоях. Вот вам ваши прописи!
А тут? Всю жизнь мечтал работать так, чтобы никто не мешал заниматься любимым делом. Совершать великие открытия. Разгадывать неразгаданное, исследовать сокровенное… И что? Вот оно, сокровенное, неразгаданное, великое, любимое… Открывай, разгадывай, работай! А мы еще тебе платить будем! А если не сделаешь того, что нам нужно, мы жену твою убьем, сына твоего убьем, не говоря уже о теще. Александр усмехнулся, вспомнив старый анекдот: «А я тебя отпускаю!» Ее, наоборот, отпустим, жить оставим, чтобы ты сильней мучился. Да и сам ты живым не выйдешь, если не отгадаешь, не откроешь, не сделаешь… Вперед, работай, вот тебе срок. Время пошло!
Какая же подлая тварь человек! Простого долга выполнить не может. Любое животное, не задумываясь, бросилось бы спасать своих. А он сидит здесь, размышляет о том, как тяжело работать из-под палки, как мерзко не по своей воле делать любимое дело. А тому легко было, когда его в тридцать шесть лет на королевскую пенсию посадили и госзаказ на шею повесили: историю писать, какую власти нужно? Ему, комедиографу и поэту, писать сухую историю, обеспечивать идеологию власти. И ведь смог же! И заказ выполнил, и талант свой не растерял. Фальстафом всю эту историю приправил. Так что давай и ты, раб собственного замысла, доказывай, что он – это и есть Шекспир.
