скромную шотландку и алые туфельки, чуть запачканные землей.
Запачканные?
Влас похлопал себя по опустевшим карманам и стремительно обернулся. Девушка уже находилась в дальнем конце бульвара, складывала коляску, убирая ее в багажник авто. Копейкин свистнул, та подняла голову и развела руками, как бы давая понять: внимательнее надо за вещами приглядывать, когда с незнакомками обнимаешься. Влас молча поднял вверх большой палец, оценивая и задумку, и актерскую игру. Подумал, а ведь в кошельке лежала его визитка, возможно, когда незнакомка доберется до изучения содержимого стыренного портмоне, она наберется еще большего нахальства и позвонит. Он бы точно ответил.
И улыбнувшись дамочке еще раз, задумчиво побрел к себе домой.
– Нет, очередь не сдвинулась. Операция запланирована на август двадцать четвертого.
– Но сейчас еще март двадцатого.
– Очень сожалею, – мельком посочувствовала секретарша, – придется подождать. И билеты до Москвы за ваш счет, – спохватившись, напомнила она.
– Какие билеты? – возмутился пациент. – У нас еще год назад открылся офтальмологический центр, аж на двести мест. По телевизору сколько раз говорили: все операции, даже по восстановлению зрения, должны перенестись…
– Никому там ничего не должны, – раздраженно ответила телефонная дама. – Центр будет готов не раньше середины десятилетия. Вы хоть были на месте? А что тогда говорите. Одни голые стены, даже электричество не провели. И не напоминайте по передовое медицинское оборудование, не уверена, что оно вообще существовало. Меньше телевизор смотрите.
– Да я слепой, черт возьми, как я могу что-то смотреть?
– Так не слушайте. Здоровье сбережете.
Трубка наполнилась гудками и замолчала. Кузьма зло брякнул ей о рычаги и долго стоял, размышляя над дальнейшими своими шагами. А ведь как раз тогда будущих пациентов, в том числе и выдающихся, вроде паралимпийцев, губернатор Спасопрокопьевской области Мешков-Торбин пригласил в свой дворец, отметить создание этого самого центра. Долго рассказывал о нем, а заодно и о доме, описывая красоты, недоступные их лицезрению, даже позволил пройтись по полам каррарского мрамора и пощупать дубовые стены. Наверное, и впрямь очень красиво, во всяком случае, сестра, которая его туда привела, осталась в полном восторге от увиденного.
Недолго думая, Данилин натыкал ее номер и, едва услышав знакомый голос, изрек:
– Зря думала, ничего не поменялось. Похоже, пора браться за старое и помять тугое, наглое вымя.
Начни Прасковья отговаривать, Кузьма наговорил бы ей кучу гадостей и наделал массу глупостей. Но та, немного помявшись, неожиданно согласилась. Напомнив снова, что брат мог бы давно на свои провести ту операцию, на что Кузьму ответил знакомо: с трех лет не вижу, могу подождать еще. Да и боязно отчаяться в случае провала. Об этом он никому не говорил, но не раз ловил себя на подобной мысли.
Выслушав доводы Прасковьи, Данилин окончательно принялся готовиться к новому делу. Ничего, что после долгого перерыва, искусство медвежатника, как езда на велосипеде – уже не разучишься. Да и все инструменты при нем. А то, что он слеп как крот – так это даже на руку. Кто может заподозрить в незрячем вора, обчистившего не один дом или квартиру? Последний раз – два года назад, как раз, когда Прасковья подарила мобильник с камерой на сорок мегапикселей. После этого ее брат вломился в три особняка, а оттуда вынес сбережений на двести восемьдесят пять тысяч евро. Во всяком случае, так его уверяли в банке, куда он пришел обменивать награбленное.
И ведь всегда принципиально грабил воров. Недаром, ему дали прозвище Мильто́н – не путать с английским поэтом. Хотя и в честь того слепца отчасти тоже, в своей работе Данилин всегда был изящен, а еще оставался твердым пуританином – оставлял себе исключительно по потребностям. Да они были велики, но остальное он непременно отдавал родным и близким нуждающимся, конечно, вовлекая их в число соучастников и обрекая на молчание, но из благих побуждений же.
Последний довод окончательно его успокоил.
– Больно хорош дворец, – заметила под конец беседы Прасковья. – Видно, из не дошедших на центр денег и обустроил.
По срокам точно выходило, а насмешка губернатора над незрячими и прежде вызывала у Данилина вскипание желчи и уксуса в организме. Неудивительно, что Кузьма решительно взялся за дело. Но до места ему предстояло еще как-то добраться, а там еще и ориентироваться. Прасковью просить он еще с прошлых разов закаялся, нетренированный она человек; посему, решил привлечь в качестве зрительной помощи специалиста и старого знакомого Власа Копейкина, широко известного медвежатника, хоть и в полтора раза моложе Данилина. Молодой спец не сразу уяснил, что от него требуется, но согласился и время выискал. Спросил только, не понадобится ли от него чего-то более материального, инструментов, например. Но этого добра у Кузьмы имелось предостаточно. Хотя пуще всех наличествующих у Данилина приспособлений на черном рынке услуг ценились его руки, способные вскрыть самый хитроумный замок и удивительный слух, благодаря которому он проникал в самую суть любого механического сейфа. С электронными у домушника возникали понятные проблемы, но не привлекать же подельников к своей ювелирной работе. Мильтон всегда работал в одиночку. Ну, или так, как в этот раз.
До места его доставило такси. Конечно, он велел доехать не прям до губернаторского дворца, остановился чуть в сторонке и там уже выгрузился.
Домина губернатора располагалась в самой сердцевине города, возле екатерининских строений. И частью даже на месте одного из них – владетель области лично распорядился снести торговые ряды, чтоб воздвигнуть «Дом приемов» – как официально называлось это приземистое двухэтажное здание, созданное архитектором Заплечным в стиле рококо. Но только принимали в нем в основном на грудь – родственники, друзья, по крайности, коллеги по работе Мешкова-Торбина. То, что Данилин сотоварищи попал в сие строение, заслуга исключительно службы связи с общественностью – иначе никаких паралимпийцев, языковедов, скульпторов и просто незрячих за пушечный выстрел к дому не подпустили бы.
Не за пушечный, ибо, как ни старался Мешков-Торбин, но отхватить даже клочка земли, и без того внесенной в фонд ЮНЕСКО, не смог. Посему «Дом приемов» не находился за забором под надзором недреманной стражи, а стоял, одним боком прислонившись к соседнему строению, а другим выходя на переулок Кима Филби. Именно туда и прибыл Данилин, там освободился от такси и вызвал Копейкина.
– Иди еще метров сто прямо вдоль стены и не тряси так мобильником, – говорил онлайн-подельник, пристально вглядываясь в мельтешащую перед взором картинку с мощной фронтальной камеры. – Ты будто не мог навигатор включить.
– Я и включил, да только он, зараза, потащил куда-то за город. Наверное, к особняку Мешкова-Торбина, тот-то куда примечательней.
И верно, особняк, построенный в виде классической усадьбы девятнадцатого века, похожей на дом Шереметьевых, что в первопрестольной, находился посреди заливных лугов, полей и лесов общей площадью в десять квадратных километров. Обслуживали его около полусотни крепостных из стран ближнего зарубежья или с Европейской территории России – сибиряки славились бунташным нравом, а оттого в обслугу сиятельного губернатора никак не годились. «Дом приемов» в сравнении с постоянным местом жительства семьи Мешковых-Торбиных явно проигрывал, впрочем, это не значило, что внутри него отсутствовали ценности. Сам его подельник Копейкин не раз зарился на коллекцию живописи ранних авангардистов, включивших в себя и работы Джузеппе Арчимбольдо, но до сей поры не мог попасть внутрь. Теперь у него появилась возможность побывать внутри, пусть и без возможности хоть что-то потрогать руками – а хоть бы и для ознакомления с обстановкой.
Заходить через парадный подъезд «Дома приемов» обоим показалось кощунственным. Тем более, что его охранял новенький цифровой замок, не совсем ясно, как открывающийся. А вот вход в людскую сторожил запор попроще, дисковый, пусть и известной немецкой фирмы, но поддавшийся усилиям Кузьмы с третьей отмычки. Камеры в самом переулке заблокировал на четверть часа Копейкин, благо, в этой области так же снискал лавры. Теперь на съемке, если б та сохранилась, можно было увидеть, как Мильтон выбирается из такси и таинственным образом испаряется, телепортируясь в неведомые миры.
Понукаемый подельником, Данилин вошел в небольшой закуток, где и разоблачился – для полной сохранности своих намерений он прибыл в длиннополом пальто и шапке; спрашивается, кто же в таком виде пойдет на дело? Переложив пакет
