— Удивительная страна, господин Хальс! Знаете, что меня поражает больше всего? Необыкновенная мания порядка, которая свойственна вашим землякам. Клянусь, я лично видел, как мостовую Брукса мыли щетками с мылом! Как вам это нравится, господин Хальс? Мыть с мылом мостовую, по которой ездят торговые повозки!
Декарт прищурил круглые птичьи глаза, короткий черный хохолок на его голове мелко задрожал. Франсу очень нравилось выражение удивления, не сходившее с лица его знаменитого заказчика. Пожалуй, нужно ухватить эту забавную черточку… А что касается мытья мостовой мылом и щетками, тут гость прав. Все приезжие поражаются чистоте голландских улиц, а голландцы, в свою очередь, поражаются их изумлению. Да разве можно доказать свою любовь к родине иначе, чем отмыв ее до блеска, украсив цветами и садами, застроив красивыми зданиями и дав каждой семье право на спокойную обеспеченную жизнь? День и ночь на улицах не замирала работа, города обустраивались, хорошели, расцветали в заботливых руках. Голландия расположена ниже уровня моря и из-за частых наводнений считалась страной, неудобной для жизни. Ну, родина есть родина, удобна она или нет. Голландцы засучили рукава и начали возводить искусственные земляные насыпи — польдеры. Только за последний год они отвоевали у моря почти пять тысяч гектаров, это ли не чудо?
Маленькая Голландия стала самой богатой страной Европы. В гавань Амстердама ежедневно приходят суда со всего света и уже оттуда развозят товар по другим странам. К услугам оптовых покупателей много банков, готовых ссужать кредитами под залог товара, начала свою работу сырьевая биржа. Все чаще сделки совершаются не на чистые деньги, а с помощью их бумажных эквивалентов: векселей, акций, облигаций и других ценных бумаг. Это не только удобно, но и безопасно, потому что купцам больше не нужно дрожать над кошелями с золотом. Поистине, Голландия стала мировым банкиром.
— Да, а виселицы вдоль дороги? — продолжал Декарт. — Друг мой, я насчитал двести виселиц по дороге в Харлем, и ни на одной из них не было свободного места! Мои спутницы — прелестные молодые барышни — как ни в чем не бывало уплетали краюшки хлеба с сыром, разглядывая то, что осталось от повешенных. У вас очень прожорливые вороны, — добавил Декарт, понизив голос, и передернул плечами. — Но объясните, друг мой, что все это означает?
— Это трупы разбойников, грабивших дилижансы, — ответил Франс, не прерывая работу. — По приказу муниципалитета их вешают на том же месте, где они промышляли. Как видите, отцы города не зря получают свое жалованье.
— Именно, именно! — с жаром подхватил Декарт. — Ваши дороги — это истинное удовольствие для путешественника: ровные, гладкие, безопасные… Мне понравилось все… конечно, кроме вида из окна. Но, впрочем, я живу в вашей превосходной стране всего три года. Возможно, еще через несколько лет я научусь воспринимать повешенных разбойников спокойно, как часть пейзажа. — Декарт остановился, с беспокойством взглянул на Франса: — Наверное, я утомил вас своей болтовней?
— Прошу вас, говорите, мсье, — отозвался Франс. — Вас интересно слушать.
Декарт вздохнул.
— Знаю, что изрядно болтлив, — признался он. — Но что поделаешь? Матушка говорила, что если я и дальше буду так расходовать воздух, то его придется ввозить во Францию из-за границы. А казна его величества — видит бог! — и без того пуста. — Декарт печально нахохлился и стал еще больше похож на большую встревоженную птицу. — Я тоскую по родине, друг мой. Жаль, что во Франции отсутствует разумная терпимость, принятая в Голландии. Оказывается, любая церковь может открыть здесь свой приход. Приходит чиновник из муниципалитета, проверяет, не противоречит ли вероучение конституции и законам Голландии, — вот и все! Уплатите в казну небольшой взнос и собирайте единоверцев, когда хотите и сколько хотите. — Декарт с восхищением покачал головой. — Невероятно! Меня приютила семья ван Форестов. Они, как вы знаете, католики.
Франс кивнул. Семья ван Форестов, пригласившая Декарта, принадлежала к самым богатым и уважаемым фамилиям Голландии.
— Вы не представляете, с каким тактом они относятся к моим чудачествам! Мне даже отвели специальную комнату для молитвы, чтобы я мог, не стесняясь, беседовать со своим Богом! Удивительно, удивительно… — Декарт обвел взглядом просторную мастерскую. — Перед отъездом из Франции меня предупредили, что голландцы относятся серьезно лишь к двум вещам: к Создателю и деньгам. Должен заметить, друг мой, что вы странный голландец. Во-первых, вы равнодушны к деньгам…
Франс оторвался от работы и с удивлением взглянул на гостя.
— Да-да! Заявляю это с полной ответственностью, потому что вы не назначили гонорар за портрет и не спросили, когда я смогу вам заплатить!
Франс улыбнулся. Действительно, не назначил и не спросил!
— Это первое, — продолжал Декарт. — Что касается отношений с Создателем… — Он снова обвел долгим взглядом стены мастерской, отыскивая несуществующее распятие. — … Не вижу, нет, не вижу. — Он спохватился: — Хотя простите, мой друг, наверное, я веду себя бесцеремонно.
Франс сделал небрежный жест:
— Не извиняйтесь, мсье, вы правы. Мы с Создателем не сходимся характерами и стараемся держаться друг от друга подальше.
Декарт громко расхохотался. Хохолок на его макушке разошелся веером и мелко затрепетал.
— Браво, мсье! Так мог бы ответить настоящий француз! Нет ли в вас галльской крови?
— Мои друзья называют меня цыганом, — ответил Франс и положил кисть. — Давайте сделаем перерыв и отобедаем. Моя жена будет чрезвычайно рада с вами познакомиться.
Они спустились в столовую, где их ждала Лисбет, одетая в парадное платье, оставшееся с лучших времен. Гость галантно приложился к ручке хозяйки и отпустил приличный случаю комплимент.
— Садитесь, прошу вас, — пролепетала Лисбет, указывая гостю на стул.
Она знала, что господин Декарт очень известный человек, что он занимается наукой и философией, поэтому страшно робела. Но гость вел себя на удивление просто, и Лисбет начала потихоньку оправляться от смущения.
— Боже мой, какой стол! — воскликнул Декарт, окинув восхищенным взглядом парадную сервировку.
Лисбет потихоньку вздохнула. Вся эта роскошь — серебряные приборы, тончайший фарфор, круглые рейнские чаши на широких ножках, высокие хрустальные фужеры, украшенные узорами, — все было описано судебными исполнителями и готово к распродаже. Но гостю об этом знать не следовало. Лисбет сделала Франсине незаметный знак. Служанка начала подавать обед.
— Восхитительно! — снова воскликнул гость, втягивая носом ароматные запахи. — А где же мсье Дирк? Разве он не будет обедать с нами?
— Он просил передать вам свои извинения, — поспешно ответила Лисбет. — Дирка вызвали по срочному делу.
Она постаралась произнести это обычным тоном, но Франс помрачнел. Дирк отправился к судебному исполнителю, чтобы обговорить детали распродажи имущества Хальсов. Торги должны состоятся через неделю, откладывать дальше невозможно.
Гость уловил мучительную паузу, повисшую в воздухе, и весело обратился к Лисбет:
— Вижу, сударыня, что вы решили сделать мне сюрприз и приготовили мои любимые блюда! Не нахожу слов, чтобы выразить свое удовольствие!
Лисбет покраснела. Все утро она провела за стряпней, взяв рецепты из французского кулинарного сборника «Превосходная школа служителя чрева». Декарт отведал телячье рагу под белым соусом и даже зажмурился от удовольствия:
— Изумительно! Госпожа Хальс, так вкусно меня кормили только в доме моей матушки!
Лисбет поблагодарила гостя взглядом и покосилась на новые столовые приборы. Мужчины пользовались вилкой — странным французским приспособлением для того, чтобы не пачкать руки. Лисбет ела, как принято в Голландии: придерживала пальцами кусок мяса и разрезала его ножом. Вилка была ей в диковинку. Она старалась есть поменьше, лишь подкладывала мужчинам вкусные кусочки. Впрочем, они были поглощены беседой и не замечали смущения хозяйки. А может, делали вид, что не замечают.
— Изумительно! — повторил гость, отпивая из рейнской чаши глоток крепкого портвейна. — Вас можно поздравить, господин Хальс, ваша жена великолепная хозяйка. Но знаете, сударыня, что меня смущает? — продолжал Декарт, оборачиваясь к Лисбет. — Во многих домах, где я бывал, хозяева так дорожат чистотой своей кухни, что не осмеливаются использовать ее для приготовления пищи. Они скорее предпочтут умереть с голоду посреди своих сверкающих котлов, чем приготовят блюдо, которое нарушит эту чистоту. Мне с гордостью демонстрировали чистоту кухни, столь же холодной за два часа до обеда, как и два часа спустя!
Лисбет только пожала плечами и улыбнулась. Что же тут удивительного? Главная гордость любой хозяйки — безукоризненная чистота ее дома. Многие семьи готовят себе еду в каком-нибудь темном закутке, чтобы не нарушить идеальный кухонный порядок. Неужели у французских хозяек заведено иначе? Наверное, да. Блюда, которые приготовила Лисбет, требовали большого умения, больших расходов и оставили после приготовления большой беспорядок. Лисбет хотела спросить, неужели французские женщины каждый день учиняют на своих кухнях такой погром, но не осмелилась.
