литературы — сооружению из резного дерева размером с небольшой домик в пригороде, которое делило зал на две части. Фелдер шепотом перекинулся с сотрудником парой фраз и получил тележку с папками и регистрационными книгами. Доктор подкатил ее к ближайшему столу, сел и стал раскладывать бумаги на деревянной полированной столешнице. Они пожелтели от времени или выцвели, но в остальном сохранились в безупречном состоянии. У всех документов и записей имелось нечто общее — они датировались периодом от тысяча восемьсот семидесятого до тысяча восемьсот восьмидесятого года и относились к району Манхэттена, где выросла, по ее словам, Констанс Грин.
С самого начала ее дела Фелдер задумывался об истории этой молодой женщины. Все вздор, конечно, — бред человека, потерявшего связь с действительностью. Классический случай навязчивых идей, психическое расстройство неустановленного типа.
И все же Констанс Грин не казалась человеком, полностью оторванным от реальности. Что-то в ней озадачивало — нет, интриговало — доктора.
«Я и в самом деле родилась на Уотер-стрит в семидесятые годы — только девятнадцатого века. Подтверждения тому есть в городском архиве на Сентер-стрит и еще больше — в Нью-Йоркской публичной библиотеке. Я своими глазами читала».
А что, если она пыталась дать ему разгадку — ту самую крупицу информации, которая поможет раскрыть тайну? Вдруг это своеобразный крик о помощи? Ответ Фелдер получит, только тщательно изучив архивы. Странно, конечно, — его участие в деле кончилось, а человек он занятой, с хорошей частной практикой. И все же… ему было чертовски любопытно.
Через час Фелдер откинулся на спинку стула и глубоко вздохнул. Среди вороха пожелтевших бумаг нашлись результаты переписи населения на Манхэттене, где действительно упоминалась семья, проживавшая в доме шестнадцать на Уотер-стрит.
Оставив бумаги на столе, доктор встал и отправился на первый этаж, в отделение генеалогических исследований. Поиски в поземельных книгах и архивах документов воинского учета ни к чему не привели, в листах переписи населения тысяча восемьсот восьмидесятого года не нашлось ничего. Зато в перепись тысяча восемьсот семидесятого года попал некий Гораций Грин, проживавший в округе Патнэм, Нью-Йорк. Изучение налоговых документов округа Патнэм принесло еще несколько крупиц.
Фелдер медленно вернулся в читальный зал и сел за стол. Он аккуратно открыл желтый конверт, который принес с собой, и выложил на стол его содержимое, добытое в Государственном архиве.
Итак, что ему известно?
В тысяча восемьсот семидесятом году Гораций Грин был фермером в Кармеле, штат Нью-Йорк. Жена — Честити, дочь — Мэри, восьми лет.
В тысяча восемьсот семьдесят четвертом году Гораций Грин жил в доме шестнадцать по Уотер-стрит в Нижнем Манхэттене. Род занятий — грузчик в порту. Теперь у него стало уже трое детей: Мэри — двенадцати лет, Джозеф — трех лет и Констанс — одного года.
В тысяча восемьсот семьдесят восьмом году городской департамент здравоохранения выдал свидетельства о смерти Горация Грина и Честити Грин. Причина смерти в обоих случаях — туберкулез. Трое детей — шестнадцати, семи и пяти лет — остались сиротами.
В тысяча восемьсот семьдесят восьмом году Мэри Грин предъявили обвинение в проституции. Как установил суд, она пыталась найти работу прачки или швеи, но платили ей недостаточно, чтоб она могла прокормиться и содержать брата и сестру. В том же году Мэри на неопределенный срок отправили в приют в квартале Файв-Пойнтс. Больше о ней никаких записей не было; Мэри словно сквозь землю провалилась.
В полицейских архивах за тысяча восемьсот восьмидесятый год нашлась запись о некоем Касторе Макгилликати, насмерть забившем Джозефа Грина, десяти лет, пойманного им при попытке залезть в карман. Приговор: штраф десять долларов и шестьдесят дней тяжелых исправительных работ в тюрьме; позже приговор смягчили.
Вот так. Последнее — и единственное — упоминание о Констанс Грин было в переписи тысяча восемьсот семьдесят четвертого года.
Фелдер убрал бумаги в конверт и со вздохом его закрыл. Тяжелая история. Ясно, что женщина, называющая себя Констанс Грин, ухватилась за эти обрывочные сведения о семье Грин и сделала их предметом своих маниакальных фантазий. Но почему? Из тысяч, из миллионов нью-йоркских семей — ведь есть же куда более интересные и красочные истории! — почему она выбрала именно Гринов? Быть может, они — ее предки? Однако записи о Гринах, видимо, кончались на этом поколении: не нашлось ничего, дающего основания считать, что после тысяча восемьсот восьмидесятого года остался в живых хоть кто-то из этой семьи.
Фелдер опять вздохнул и пошел на выдачу, где взял несколько дюжин местных манхэттенских газет конца семидесятых годов девятнадцатого века. Он листал их без всякой системы, равнодушно поглядывая на заголовки, объявления и рекламу. Все это, конечно, бессмысленно: он и сам не знает, что ищет, и — прежде всего — не знает, зачем ищет. Почему Констанс Грин и ее история сбили его с толку? Ведь он не…
Просматривая подшивку «Нью-Йорк дейли инкуайрер» за тысяча восемьсот семьдесят девятый год, Фелдер вдруг замер. На одной из страниц ему попался рисунок под названием «Играющие беспризорники»: квартал убогих многоквартирных домов, чумазые мальчишки играют на улице в мяч, а поодаль девочка с метлой в руке глядит на играющих. Худенькая, на грани истощения, она в отличие от других детей казалась подавленной, почти испуганной. Фелдера поразило ее лицо. Каждой своей черточкой то была вылитая Констанс Грин.
Некоторое время Фелдер смотрел на рисунок, а потом медленно закрыл газету. Лицо его стало задумчивым и серьезным.
Калтроп, штат Луизиана
Один за другим защелкали выстрелы, следом раздался грохот дробовика. Хейворд бросилась в сторону, и рядом просвистели дробинки. Хейворд перекатилась, выхватывая пистолет, но лжедоктор уже бежал к стоянке, только белый халат развевался. Снова послышались выстрелы, а потом — визг шин: коллекционный «Роллс-ройс» несся по стоянке так, что дымились шины. Из водительского окна высунулся Пендергаст, стреляя из пистолета — ни дать ни взять ковбой, который палит, сидя на несущейся галопом лошади.
У «Роллс-ройса» занесло задние колеса. Машина еще не успела остановиться, а Пендергаст уже распахнул дверь и бросился к Хейворд.
— Я в порядке! — сказала она, пытаясь подняться. — Я в порядке! Черт, смотрите — он же уходит!
Где-то на стоянке взревел мотор, машина с визгом вынеслась за поворот — задние огни слились в красную полосу — и исчезла из виду.
Пендергаст рывком поднял Хейворд на ноги.
— Некогда. Идемте.
Они вбежали в фойе больницы, где начиналась паника: охранник кричал что-то в телефонную трубку, а дежурный регистратор и еще несколько сотрудников распростерлись на полу.
Не обращая ни на
