трудовой лагерь и похищает двоих ценных политических заключенных? – воскликнула Рил, высоко задрав брови. – Детская прогулка в парке.
– Поимка равносильна смерти, – сказал Синий.
– Или хуже, – добавил Роби.
– Это как? – спросила Рил.
– Они могут запереть нас в лагере до конца дней. – Он посмотрел на Синего. – И я предполагаю, что Белый дом будет отрицать любые связи с этой миссией.
– Полагаю, предположение верно, – сказал Синий.
– Что же, хорошо знать, на чем мы все стоим, – сухо сказала Рил.
Прошло почти две недели, прежде чем Чун-Ча, в очередной раз тщательно вымыв Мин, увидела ее полностью чистой, включая уши. От въевшейся грязи под ногтями на руках и ногах тоже удалось избавиться.
После визитов к врачам раны и синяки на девочке быстро зажили. В целом ее признали полностью здоровой; иммунная система функционировала отлично. Для узницы лагеря это было настоящее чудо из-за тамошней антисанитарии. Как и на войне, больше людей погибало в лагерях от болезней, а не от ран. Бактерии были куда смертоноснее пуль и бомб.
Зубы у Мин были в плохом состоянии, но в основном их удалось спасти – Чун-Ча в свое время повезло меньше. В кресле у стоматолога девочка ни разу не поморщилась. Очевидно, она понимала, что все это делается для ее блага.
Чун-Ча постепенно расширяла ее рацион, давая Мин больше еды зараз и добавляя новые продукты, пока ее желудок не заработал нормально. Врачи сказали, что скачок роста у Мин еще не наступил и дополнительная еда поможет его ускорить.
Вопрос образования Чун-Ча взяла на себя. Мин никогда толком не училась, но тянулась к знаниям, и часы их занятий пролетали быстро. Она немного умела читать и знала цифры. Была хорошо подкована, как все заключенные, в философии и учениях северокорейских вождей. Но ей требовалось знать гораздо больше.
Чун-Ча понимала, что нельзя получить образование за неделю и даже за год, и сама не была профессиональным преподавателем. Ей предстояло устроить Мин в школу. Но сейчас та значительно отставала от детей своего возраста, и уроки стали бы для нее унижением. Поэтому пока что Чун-Ча учила ее сама, а со временем собиралась пригласить к ней репетитора. На это требовались деньги и время, но Чун-Ча запросила и получила специальную дотацию для этих целей. Она сама удивлялась, что ни о чем не просила раньше. Судя по всему, власти были готовы дать ей куда больше, чем рисоварка и немного вон.
Проводя время с Мин, Чун-Ча постоянно ждала телефонного звонка или стука в дверь с вызовом на работу. Она знала, что это случится очень скоро.
Когда она уходила на тренировки – по-прежнему ежедневные, – Мин оставалась с семьей консьержа из их дома. Поначалу она хотела постоянно находиться с Чун-Ча, куда бы та ни направлялась. Чун-Ча объяснила девочке, что это невозможно. Когда она ушла в первый раз, Мин сильно расстроилась, и Чун-Ча знала почему.
«Она не верит, что я вернусь».
Чун-Ча сняла кольцо, которое обычно носила, и протянула Мин:
– Покарауль его, пока меня не будет. Отдашь, когда я вернусь. Эта вещь мне очень дорога.
– Кольцо принадлежало кому-то из твоей семьи? – спросила Мин.
Чун-Ча солгала и сказала:
– Моей матери.
На самом деле кольцо не имело для нее никакого значения. Обычное украшение. Но ложь была так же хороша, как и правда, если позволяла добиться цели.
Как-то вечером Чун-Ча нарядила Мин в ее лучшую одежду, и они пешком дошли до метро. Сначала Мин боялась садиться в поезд, но Чун-Ча сказала ей, что это будет очень веселая поездка, а в конце они попадут в такое место, где им дадут вкусную еду. Мин без колебаний прыгнула в вагон. Ее поразило и количество людей в поезде, и то, как быстро он мчался. Когда они вышли и поднялись на улицу, она хотела знать, поедут ли они домой «на этой штуке».
Чун-Ча заверила ее, что поедут, и Мин улыбнулась.
Они прошли мимо нескольких ресторанов. Мин с любопытством поглядывала на них, но Чун-Ча смотрела прямо перед собой.
Она привела Мин в гамбургерную «Самтесун». Они выбрали столик. Чун-Ча села спиной к стене.
Ее удивило, что Мин заметила это и сказала:
– Тебе не нравится, когда люди подходят сзади, да?
– А тебе?
– Нет. Но они все равно подходят.
– Тогда ты должна что-то с этим сделать.
Они поели гамбургеров и жареной картошки. Чун-Ча позволила Мин сделать всего несколько глотков ванильного молочного коктейля, потому что волновалась, как бы от жирного ее не затошнило.
Глаза Мин широко распахнулись.
– Это лучшая еда, какую я пробовала в жизни.
– Она не корейская.
– А какая?
– Просто не корейская.
Они закончили есть и ушли. Чун-Ча и Мин погуляли по Пхеньяну, и она показала девочке столько памятников, сколько успела за пару часов. Мин так и сыпала вопросами, и Чун-Ча старалась на них отвечать.
– Высший руководитель правда трехметрового роста?
– Я никогда его не видела, так что не знаю.
– Говорят, он самый сильный человек на земле и в его голове все знания мира.
– То же самое говорили о его отце.
Несколько минут они шли в молчании.
– Ты сказала, у тебя не было в лагере семьи, – начала Чун-Ча.
– У меня нет семьи.
– Ты родилась в лагере, Мин. У тебя должна быть семья.
– Если и была, мне не говорили, кто они.
– Тебя забрали у матери?
Мин пожала плечами:
– Я всегда была в лагере одна. Ничего другого я не знаю. – Она поглядела на Чун-Ча снизу вверх. – А где твоя семья?
Девочка покрутила на пальце кольцо Чун-Ча:
– Тебе его подарила твоя мать?
Чун-Ча не ответила, и они молча пошли вперед.
* * *
Они вернулись домой на поезде. Когда Чун-Ча укладывала Мин спать, девочка вгляделась в ее лицо:
– Мои слова тебя расстроили, Чун-Ча?
– Вовсе нет. Ты ничего не сделала. Проблема во мне. Засыпай.
Чун-Ча прошла к себе в комнату, разделась и нырнула в постель. Полежала на спине, глядя в потолок.
На потолке возникали картины, которые она пыталась изгнать из памяти много лет.
Охранники пришли за ней в тот же день. Генерал Пак сказал, что она может выйти на свободу. А потом генерал Пак ушел. Женщина отвела Чун-Ча в сторонку и сказала, что свободу надо заслужить.
– Твои мать и отец – враги нашей страны. Разум твоих брата и сестры тоже отравлен, Чун-Ча. Ты же это понимаешь, да?
Чун-Ча медленно кивнула. Она не помнила, чтобы любила родителей. Они постоянно ее
