…К одиннадцати часам, как было указано в повестке, пришла Тамара Кулагина. Гольст сразу заметил в ней резкую перемену.
Одних людей горе выбивает из привычной колеи, лишает воли. Других мобилизует, подтягивает, заставляет переоценить какие-то прежние ценности.
Гольст почувствовал: Кулагина сделала какое-то очень важное для себя открытие:
– Вы, конечно, извините, товарищ следователь, но я вам давеча не все рассказала… Ну, когда вы спрашивали о Нине и о том, какие отношения были у них с Валерианом Ипатьевичем,– начала Кулагина.
– Почему? – спросил Гольст.
– Да как вам объяснить… Знаете, между мужем и женой всякое случается. И хорошее, и плохое. Радость и ссоры. А как на самом деле – они одни только знают. Чужая семья – потемки… Не хотела я, чтобы вы подумали: вот, наговаривает на мужа сестры, а ее саму выгораживает. Но после вчерашнего я всю ночь не могла заснуть. Обо всем передумала. Скажу честно, не было у Нины от семейной жизни никакой радости. Особенно в последнее время.
– Какое именно последнее время?– уточнил Гольст.
– Да уж два года точно. Слезы да слезы. Она ведь скрытная была. Да и кому жаловаться? Только у меня и давала волю своему горюшку.
Кулагина теребила в руках носовой платочек. Но глаза у нее были сухие: все слезы, наверное, выплакала.
– А на что конкретно она жаловалась?
– В том-то и дело, что ничего путного от нее я не могла добиться. Придет, ляжет на кушетку лицом к стене и плачет. Я к ней и так и этак, а она молчит. Но, видно было, дома нелады. Несколько раз с синяками на лице приходила, на руках тоже как-то заметила.
– Вы считаете…– начал было Гольст.
– Это он ее, Дунайский! – указав куда-то рукой, зло проговорила Тамара! – А кому еще? Ведь она сидела в комнате затворницей. У муженька своего вместо прислуги да няньки была. Он, видите ли, ел только овощи да фрукты. Мясо – ни-ни…
– Вегетарианец, что ли?
– Во-во! Нина говорила, у какого-то писателя начитался, что грешно есть животную пищу.
– У Толстого?
– Наверное… Так вот, Нина приходила ко мне большей частью украдкой. А если вечером, Валериан Ипатьевич за ней заходил. Все проверял. А чего проверять-то?
– Ревновал?
– Люто!
– Может, сильно любил?
– Господи, да разве ж это любовь? – воскликнула Тамара.– Я так думаю: любишь-не-любишь, а должно быть равенство. Прошли времена, когда мы под пятой сидели! – продолжала она, все больше распаляясь.– А что? Для чего революция нас, женщин, освободила? Работаем наравне и вообще… И если мужчина может выбирать, кого любить и с кем жить, почему нам это заказано?
– А что, Нина кому-то симпатизировала?– осторожно спросил Гольст.
– Я не знаю,– ответила Тамара, опять погрустнев.– Во всяком случае, мне она ничего не говорила. Но Валериан Ипатьевич…– Она замолчала.
– Что же Валериан Ипатьевич? – переспросил Гольст.
– Он уверял, что Нина уехала с кем-то из общих знакомых… Если начистоту, то я даже обрадовалась тогда за Нину Вспомнила ее слезы, синяки. Думаю, так Валериану Ипатьевичу и надо… Он, когда пришел к нам пятнадцатого июля, намекнул, что это или Борин, был такой приятель у Дунайского, тоже врач, я вам говорила…
– Говорили,– кивнул Гольст.
– Значит, или Борин, или Хрумин Игорь Иванович. Он тоже был на вечеринке по случаю бракосочетания Нины и Дунайского. Инженер с нашего завода… Ну, если с Бориным,– одно. Он холостой и вообще приятный мужчина. А вот насчет Игоря Ивановича… Ведь у него жена и двое детей! Неужели, думаю, Нинка такая бессовестная? Семью разбила, у детишек отца отняла… И на заводе нам с Федором как после этого? Конечно, с Дунайским я ничего обсуждать не стала. А на следующий день на заводе поинтересовалась, где Хрумин. Говорят, на прошлой неделе в отпуск ушел… Ну, у меня совсем нехорошо на душе стало. Все сходится. Решила: ушел в отпуск, уехал куда-то. Без жены. Она у нас плановичкой работает… Проходит неделя, другая. Я как-то видела жену Хрумина заплаканной. Но ведь не подойдешь, не спросишь, где, мол, Игорь Иванович? Потом уже, окольными путями узнала я, что он куда-то пропал и из отпуска в срок не вернулся…
– А Борин? – поинтересовался Гольст.
– Про Борина я ничего не знаю. Только раз и видела его, на той вечеринке.
Кулагина замолчала.
– Это все, что вы хотели сообщить мне? – спросил Гольст.
– Нет, не все.– Тамара опустила глаза, словно решаясь на что-то.– Не все, товарищ следователь… Я хочу сказать, что, если говорят про какого-то иностранца, будто Нина с ним уехала, так это просто вражеская сплетня. Не могла моя сестра с буржуями связаться! Хоть золотом ее обсыпь – не могла, и все!
Это заявление Кулагиной заинтересовало следователя. Но что-нибудь вразумительного о какой-то связи Нины с бог весть каким иностранцем узнать ему не удалось. Но на всякий случай Гольст сделал себе пометку: «Проверить через ОГПУ».
А когда разговор с Кулагиной, казалось, был уже закончен и следователь, отметив повестку, встал, чтобы распрощаться, Тамара, глядя куда-то в сторону, сказала:
– Не нравится мне, ой не нравится, как ведет себя Валериан Ипатьевич. Что же это получается: любил, значит, а через полгода забыл?
– Из чего вы это заключили? – спросил Гольст, поняв, что Кулагина еще не выговорилась до конца.
– Из того! Видели бы вы, как он поначалу убивался. Плакал. Говорил, что жить не хочет… А когда я у него перед новым годом была, что-то уж очень спокойно о Нине вспоминал.
– Может, просто скрывал свои чувства?
– Что же я, слепая? – с некоторой обидой произнесла Кулагина.– И еще… Помните, я вам рассказывала про колечко с бирюзой, что на свадьбу Нине подарила?
– Помню,– кивнул Гольст.
– Колечко-то это я видела в вазочке на буфете у Дунайского дома. А Нина никогда не расставалась с ним…
– Погодите,– насторожился Георгий Робертович,– вы не могли ошибиться? Это действительно то самое кольцо?
– Да я на чем угодно поклясться могу! – заверила Кулагина.
– Когда вы видели кольцо?
– Ну…– Она задумалась.– Давно уже. В прошлом году… И врет Дунайский, что Нина его деньги забрала! И часы! – вдруг прорвало Кулагину.– Не могла она! Уж как нам в детстве туго приходилось, но чтобы чужую копейку взять… Да, милостыню просили. Так ведь с голоду помирали! Вокруг после гражданской войны разруха. Пацаны и девчонки по базарам промышляли, воровали. А мы с сестрой никогда! Потому что маманя нас так приучила. Говорила, бог накажет… Это теперь я знаю, что бога нет. А тогда мы боялись… И никогда я не поверю, чтобы Нина у кого-то что-то взяла. Да пусть мне руку отрежут! Сегодня ночью ни на секунду глаз сомкнуть не могла. Все думала, думала. И про колечко, и про деньги эти проклятые, часы и облигации… Брешет Дунайский. И неспроста это. Чует мое сердце, что он сам…– Она осеклась, словно испугалась сказать лишнее.
– Договаривайте, договаривайте,– мягко, но на стойчиво попросил Гольст
– А что, если это он Нину, а? – тихо проговорила Тамара.
В комнате наступила гнетущая тишина. Из коридора доносился чей-то громкий разговор. Георгий Робертович внимательно посмотрел на Кулагину и вместо ответа спросил:
– Он угрожал ей?
– Нина мне об этом не говорила. Но как-то у нее вырвалось: нет житья с Валерианом, что мне делать? Я, честно говоря, даже намекнула ей: уйди, мол, если невмоготу. Ты молодая, вся жизнь впереди. Нина в ответ: а куда?
…Оставшись после допроса Кулагиной один, Гольст долго выхаживал по своему кабинету, обдумывая то, что сообщила свидетельница. Эта молодая женщина потеряла близкого человека, и ее чувства были понятны: она считала, что имела право требовать наказания убийцы. Сколько раз, встречаясь с подобными потерпевшими, Георгий Робертович убеждался, как сильно это чувство мщения. Люди готовы были обрушить свою ненависть и гнев на каждого подозреваемого человека. И как часто эти подозрения бывали несправедливыми…
То, что Тамара не жаловала мужа своей сестры, Гольст понял еще при первом их разговоре. Этот мотив неприязни звучал и вчера, когда они беседовали в машине по пути с завода в прокуратуру. Так что об объективности в отношении Кулагиной к Дунайскому говорить не приходилось. Но вот факты, которые она привела…
Взять хотя бы колечко. Вещица, судя по всему, не дорогая, но как память о матери, бабушке, сестре… Может быть, Нина оставила его впопыхах?
Дунайский в своем заявлении утверждает, что отъезд жены был крайне неожиданным. Вполне возможно, она собралась в считанные минуты, забыв кольцо дома.
«А не получилось ли так: Тамара сначала заподозрила зятя в убийстве своей сестры, а уже потом в ее голове сами по себе «вспомнились» уличающие Валериана Ипатьевича факты? А кольцо в вазочке совсем другое»,– думал Гольст.
Конкретных жалоб со стороны Нины на мужа Тамара так и не привела. Ну, были размолвки, возможно, даже рукоприкладство. Гольст допускал, что у Амировой могли вырваться слова о желании расстаться с Дунайским. Однако опять же никаких конкретных действий раньше она не предпринимала. Не было у нее, кажется, и привязанности к другому мужчине. И если Амирова действительно стала жертвой преступных действий мужа, то остается непонятным, для чего Дунайскому нужно было избавляться от жены, да еще таким страшным способом? Мотивы убийства совершенно непонятны.
