«Габриель — Восточный Ветер» — звучит как название романа.
Комбинации, которые приносят ему выигрыш:
Небесное блаженство
Земное блаженство
Свита императора
Трое великих ученых
Тринадцать чудес света.
Небесное и земное блаженство, несомненно, — Снежная Мика, она же является одним из тринадцати чудес света. Свита императора, несомненно, — Ким, Ван и Рекуэрда, они же являются тремя великими учеными, которые сосут в прихожей, как в свое время выражалась мерзавка Габи — адепт немецкого атлетического порно.
Они — сосут в прихожей, а Габриель — молодец.
Он уже выиграл семь гипотетических посещений рынка в компании зелени, велосипеда и Снежной Мики, лица Кима и Вана непроницаемы, зато на Рекуэрду больно смотреть.
Он сопит и дергает себя за ухо, как тысяча румын, получивших наконец свои пятидесятицентовики; он скрежещет зубами, как тысяча родственников, получивших наконец важный ингредиент для приготовления «чего-нибудь диетического».
Под не предвещающим ничего хорошего взглядом Рекуэрды Габриель чувствует, что его внутренности самопроизвольно сворачиваются в морской узел, и это — неприятное ощущение, лучше до него не доводить.
— Могу уступить вам свой выигрыш, — говорит он толстяку, улучив момент.
— Да ну?
— Эти походы, честно сказать, совсем меня не интересуют.
Рекуэрда растроган; важно не то, что на прогулки с Микой потребуется время (а как раз его у полицейского вечно не хватает), а то, что ее не будет сопровождать никто другой из числа азиатов. Давно известно, что между русскими и азиатами гораздо больше точек соприкосновения, чем между русскими и европейцами, и неизвестно, чем может обернуться прогулка с одним из косорылых.
Выдавленными глазами, оторванными яйцами и порцией дерьма на обед, думает Габриель, но озвучить свои мысли не решается.
— Ты хороший парень, хоть и торгуешь книжонками, — заявляет Рекуэрда, хлопая Габриеля по плечу. — Может, выпьем по пивку вечером?.. Поговорим по душам. Я знаю одно выдающееся местечко. Там, правда, народу битком, но для старины Рекуэрды всегда отыщется табличка «столик заказан».
— Пользуетесь служебным положением?
— Пользуюсь хорошим отношением к себе.
«Выдающееся местечко» — не что иное, как большой
зал «Троицкого моста». Несмотря на выхолощенность и неизобретательность интерьера, народу в нем действительно битком — с некоторых пор. Когда Снежная Мика впервые появилась в «Фиделе и Че», у русской и средиземноморской кухни были проблемы с клиентами, теперь эти трудности в прошлом. События развивались у Габриеля на глазах, достаточно было понаблюдать за противоположной стороной улицы. Сначала в двери «Троицкого моста» входило не больше пяти — семи человек за вечер (трое, а то и четверо покидали заведение через несколько минут). Потом число посетителей увеличилось до десяти (не выходил никто); потом — до двадцати, тридцати, сорока; потом у дверей стала образовываться очередь, как в какой-нибудь новомодный клуб с диджеями, приглашенными с Ибицы. Как на благотворительную вечеринку с участием Мела Гибсона. Как на кастинг тупейшего из тупейших реалити-шоу с заявленными в нем элементами спонтанной эротики. Очередь становилась все длиннее и длиннее, несмотря на уже успевшую истрепаться табличку «perdone, no hay mesas libres»,[42] — затем все же стала рассасываться: самые сообразительные пришли к выводу, что не мешало бы заказывать столики заранее.
Все это гастрономическое паломничество смутно напоминает Габриелю историю с теткой-Соледад и слухами, бежавшими впереди нее.
Возможности рассказать историю Мике, предупредить русскую, до сих пор не представилось. И совершенно неясно, насколько поклонение блюдам, приготовленным Снежной Микой, безопаснее торопливого отпущения смертных грехов, которым промышляла Соледад.
…Рекуэрду, оккупировавшего лучший столик у окна, не узнать, хотя на нем все тот же мятый летний пиджак, —
он прихорошился, привел себя в относительный порядок.
Вместо обычной поношенной футболки — рубаха с галстуком. И пусть рубаха выглядит не особенно свежей, а ослабленный и лоснящийся галстучный узел не развязывался со времен покупки — Рекуэрда все равно постарался. Причесал волосы и брови, удалил щетину из труднодоступного места на подбородке (не иначе как пришлось прибегнуть к помощи пинцета или восковых полосок), отбелил зубы содой и даже спрыснулся одеколоном.
Запах одеколона кажется Габриелю знакомым, а Рекуэрда — нет.
Обычно взрывной и резкий, Рекуэрда пребывает в легком миноре, как будто только что закончил читать сказку «Русалочка» в хорошем переводе.
— Привет, — говорит Рекуэрде Габриель. — Ударим по пивку?
— Полноценно поужинаем, — отрезает тот.
— Я вообще-то не собирался…
— Я тоже не собирался тебя приглашать.
— Что же пригласили?
— Иногда, знаешь, так и тянет поговорить с кем-нибудь. А поговорить-то здесь и не с кем.
— Здесь?
— В этом городе.
— Почему же?
— Все местные — высокомерные идиоты. Считают себя пупами земли.
— Не все, — осторожно поправляет Габриель.
— Ты себя имеешь в виду? Ты — мелочь. Никто. Заруби себе на носу.
— Хорошо.
Лучше не злить полицейского, еще лучше — повернуться и уйти, но Габриель не делает этого, ведь только что ему открылось: Рекуэрда одинок.
Подумаешь, новость! — он и сам одинок, разница лишь в том, что Габриель со вкусом обставил свое одиночество, натащил книг, натащил напольных подушек, чтобы заднице было помягче, разжился бутербродами с тунцом, энергосберегающей лампой и почтовым ящиком, который время от времени выплевывает письма Фэл: комфортнее условий и придумать невозможно! У Рекуэрды все по-другому, организовать сносный быт он не в состоянии. Да и скорлупка его одиночества так мала, что ничего, кроме туши самого толстяка, в ней не поместится.
Разве что галстук, восковые полоски для эпиляции и пинцет.
— …Что будешь лопать? — спросил Рекуэрда через тридцать секунд после того, как Габриель углубился в меню.
— Пока не знаю.
— Советую ударить по мясу. Мясо здесь отменное.
Габриелю совсем не хочется мяса, и ничего другого тоже
не хочется, он вовсе не рассчитывал на ужин, но теперь придется есть: так повелел Рекуэрда.
— Не знаю, что и выбрать…
— Ладно, закажу тебе то же, что себе.
Свинина, запеченная с грибами, каперсами и зеленью, отдельно подается плошка с тягучим ягодным соусом, в меню он значится как «arándano rojo».[43]
Исходя из того, что он знает о Снежной Мике, Габриель надеялся увидеть на тарелке самое настоящее произведение искусства: готический замок, населенный привидениями, фрагмент из Брейгеля, фрагмент из Брэдбери, затейливый парфенонский фриз, — ничего этого нет и в помине. Перед ним — вполне обычный кусок мяса с золотистой корочкой. Под корочкой просматриваются кусочки каперсов и зелень: выглядит аппетитно, но не более того.
Куда занятнее смотреть на Рекуэрду.
Он весь подобрался в предчувствии трапезы, ноздри вибрируют, глаза горят огнем. Вооружившись ножом и вилкой, толстяк отрезает от свинины приличный кусок и отправляет его в пасть. Через секунду на лице Рекуэрды появляется блаженная улыбка.
— Зря я уехал из Валенсии, — все так же улыбаясь, говорит он.
— Почему?
— Потому что люди здесь дерьмо. Если бы не моя девочка… Не моя Чус… Меня бы здесь и не было, так-то!..
Чус? Кто такая Чус? Габриель знавал лишь одну Чус, несравненную Чус Портильо. Чус сопровождает его последние двадцать лет, она нисколько не постарела, она — все та же лягушка, все та же корова, все та же абиссинская кошка. Чус пришпилена к прилавку «Фиделя и Че» и вряд ли покидала его хоть когда-нибудь, но что — если покидала? Втихаря брала билет экономкласса до Валенсии (время в пути — три часа) и отправлялась на свиданку к Рекуэрде, обмирая от сладостных предчувствий, а Габриель не уследил.
Может быть такое? — вполне.
— …Чус? Кто такая Чус?
— Моя младшая сестра. Полицейский, как и я.
— Полицейский?
— Следователь.
— Здорово! У меня тоже была девушка-полицейский. Мы довольно долго встречались, и это была настоящая любовь. Да, настоящая…
— Надо же! Птенец-переросток говорит о любви.
Птенец-переросток, вот как. Стоит ли обижаться на Рекуэрду? Стоит ли вспоминать о том, что когда-то в детстве он уже был птенцом. Мальчиком-птицей, болтающейся на руке Птицелова. Стоит ли бледнеть и обливаться потом от одного лишь мимолетного воспоминания? Наверное, стоит, но вместо этого Габриель принимается за свинину.
