— Она всегда говорила, дескать, просто стыд, что ему пришлось умереть именно в этот момент, — сказал Пуддж. — Она успела разглядеть его карты: три дамы и пара семерок. Я так считаю, что если уж не везет, так не повезет ни в чем.
— Красиво здесь, — сказал я, окинув взглядом густой лес, ближние холмы и нависавшие вдали горы. — И тихо. Вы никогда не думали переехать сюда, как она когда-то?
— Это наше кладбище, Гейб, — ответил Анджело. — Здесь похоронена Ида. И Ангус — под вон тем большим дубом со стороны гор. Здесь же зарыты и все собаки, которые у нас когда-то были. И когда придет время, мы с Пудджем тоже будем лежать здесь. Об этом должен будешь позаботиться ты — проследить, чтобы нас похоронили там, где мы хотим покоиться.
— Я знаю, малыш, что тебе очень не хочется об этом думать, — сказал Пуддж и, наклонившись, положил мне руку на плечо. — Но мы хотим быть уверены, что это будет сделано. Мы должны лежать вместе с такими же, как мы.
— Собаки это тоже касается, — добавил Анджело. — Здесь все ее предки, и она будет чувствовать себя дома.
Я поднял голову — на дальнем краю поляны Ида в свое удовольствие резвилась в высокой траве, то вихрем носилась, гоняясь за чем-то невидимым, то укладывалась перевести дух. Собака явно наслаждалась, вырвавшись с людных городских улиц.
— А как насчет меня? — спросил я, глядя на играющую собаку.
— Для тебя здесь место найдется. — Анджело поднялся и мимо меня направился вниз по склону холма к стоявшему в отдалении «Кадиллаку». — Если ты захочешь.
— У тебя впереди целая жизнь, и ты сможешь принимать самые разные решения, а потом менять их, — сказал Пуддж. — Но если дорога, которую ты в конце концов выберешь, приведет тебя сюда… Что ж, тебе здесь будут рады.
— Спасибо, — ответил я ему.
Тогда я благодарил совершенно искренне.
— То было очень опасное время, — сказал я. Я сидел на краю кровати Анджело, опершись локтями на колени, и смотрел на Мэри, сидевшую чуть поодаль. — Я пропускал много уроков в школе, не потому, что Пудджу и Анджело что-то требовалось от меня, а потому, что считал, что должен быть поблизости на тот случай, если такая потребность вдруг возникнет.
— Да, было бы куда лучше, если бы вы могли вести нормальную жизнь, — сказала Мэри. Она откинулась на спинку стула и положила ногу на ногу. — Юноше следует думать о свиданиях с девушками и волноваться из-за своих прыщей, а не из-за гангстерской войны, планы которой составляются в его спальне.
— А вот из-за двойной жизни я никогда не беспокоился, — сказал я. — Так что все свелось к нескольким пропущенным танцулькам и тренировкам футбольной команды. Но не думаю, что тогда я сильно переживал из-за этого. Анджело и Пуддж хотели, чтобы я жил самой нормальной жизнью, на какую был способен, но мне вдали от них было невообразимо скучно.
— Ваши друзья боялись их? — Мэри поднялась, прошла мимо меня и вновь встала у окна.
— Некоторые боялись. Они не говорили этого впрямую, но это можно было понять по их поведению. Кое-кто, напротив, набивался мне в друзья только для того, чтобы таким образом познакомиться с Анджело или Пудджем — вероятно, своими кумирами. Таких я старался избегать.
— А как складывались отношения с девочками? — Мэри задала этот вопрос, лукаво взглянув на меня через плечо. — Были у вас тогда подружки?
— В этом отношении я больше походил на Анджело, чем на Пудджа, — ответил я, пожав плечами. Почему-то я почувствовал некоторое смущение. — Отдельные девочки мне нравились, и я был бы рад пригласить их куда-нибудь, но ни разу этого не сделал. Вероятно, потому, что однажды обжегся на этом и не хотел, чтобы такое повторилось еще раз. А может быть, мне просто не хватало уверенности в себе.
— Вы когда-нибудь разговаривали об этом с кем-нибудь из них? — поинтересовалась Мэри. — Обращались за советом или что-нибудь в этом роде?
Я наклонился и налил в чашку воды.
— Было много вещей, о которых мы никогда не говорили. Семья Анджело, моя жизнь до знакомства с ними, другие люди в их жизнях. Мы обсуждали только то, что, по их мнению, мне нужно было знать. Во всех остальных областях мы как будто существовали раздельно. У меня потом сложилось впечатление, что соблюдение такого положения было исключительно важно для того, чтобы мы могли оставаться вместе.
— Кто-нибудь из них упоминал обо мне? — продолжала расспрашивать меня Мэри. Теперь она стояла прямо передо мной.
Я помотал головой.
— Нет, никогда. Но вы, несомненно, были где-то рядом. Слишком уж много вам известно об этой войне между бандами, даже такие вещи, о которых и я никогда раньше не слышал.
— Я действительно была рядом. — В ее голосе зазвучала какая-то новая твердость. — Все это, с начала до конца, происходило на моих глазах.
— И что же вы делали? — в свою очередь спросил я.
— Заботилась о вашей безопасности, — ответила Мэри.
Темно-синий «Мерседес — Бенц» резко свернул за угол 111-й улицы и 1-й авеню, взвизгнув тормозами, остановился перед забитой посетителями пиццерией, и все четыре двери разом распахнулись. Из машины вышли три молодых чернокожих парня в длинных пальто с пистолетами в руках и встали возле открытых дверей, дожидаясь, пока наружу выберется четвертый, главный из пассажиров. Малыш Рики Карсон — невысокий и очень коренастый, — слез с заднего сиденья, опустил воротник своего пальто, поправил манжеты и, не поднимая головы, слегка прихрамывая, начал подниматься на невысокое крыльцо. Внутрь он вошел один, трое сопровождающих, все так же державших оружие на виду, стали по сторонам от входа, спинами к окнам пиццерии, с таким видом, будто их чрезвычайно интересовали снующие по улице прохожие. Двое крупных мужчин преградили было путь Рики. Он не стал демонстрировать ничего более угрожающего, чем ухмылка.
— Пропустите его, — сказал хозяин, стоявший возле сияющей чистотой духовки из нержавеющей стали.
Малыш Рики Карсон кивнул вышибалам, неохотно уступившим дорогу, и направился к мужчине, стоявшему у духовки. Хозяин заведения был высоким и грузным, но носил избыточный вес без всякого труда. Одет он был в черные слаксы, купленные по дорогому фирменному каталогу,
и тоже черную рубашку, застегнутую на все пуговицы. Выбритая наголо голова сияла в свете горевших под потолком ламп. Вблизи можно было уловить исходящий от него запах дорогого импортного одеколона. Его звали Джон Раманелли, и жители близлежащих улиц не без основания боялись его. Раманелли занимал видное место в команде Анджело и Пудджа и контролировал участок Восточного Гарлема, где родился сорок два года назад и который все еще считал своим домом. Он никогда не носил оружия и не имел судимостей, если не считать непродолжительной отсидки в детской колонии.
Раманелли внимательно смотрел на приближавшегося к нему Карсона и даже вышел ему навстречу из-за прилавка.
— Что-то далеко ты приехал за пиццей, — сказал Раманелли. — Неужели в вашем районе сгорели все пиццерии?
— Мы много в чем разбираемся, но, если честно, черные люди ничего не понимают в пицце, — ответил Карсон, глядя прямо в глаза Раманелли. — Спроси кого хочешь, и тебе скажут, что пепперони — это игрок первой базы из «Янки».
— Это нетрудно уладить, — вроде бы шутливо сказал Раманелли, хотя скованные жесты и напряженное тело все же выдавали тщательно скрываемую им сильную тревогу. — У меня на полках нет никаких призов за танцы, если ты понимаешь, что я имею в виду.
Раманелли кивнул тощему мужчине с большой лысиной, стоявшему по другую сторону прилавка, и тот поспешно схватил лепешку с подноса, рядом с которым стояла стопка пустых коробок, и сунул ее в верхнее отделение трехъярусной духовки.
— Одна минута, и ты получишь замечательную пиццу, — сказал Раманелли Карсону. — Подать что-нибудь запить?
— Не сейчас, — ответил Карсон, не сводя взгляда с Раманелли.
— А как насчет твоих ребят? — Раманелли посмотрел мимо Карсона на троих бандитов, стоявших перед его магазином. — Может быть, они захотят перекусить, перед тем, как стрелять?
Карсон сделал вид, будто не слышал вопроса, когда же лысый повар подвинул к нему горячую пиццу на бумажной тарелке, поднял руку, и тарелка застыла на середине стойки.
— Я слышал, что ты имеешь здесь десяток кусков в неделю, — сказал он, — и все это никак не связано с теми соусами, которые ты подаешь к пицце.
— Неужели ты ищешь место бухгалтера? — с легкой издевкой произнес Раманелли.
— Сколько ты отстегиваешь Вестьери? — спросил Карсон. Он сложил вдвое тонкую лепешку пиццы и откусил большой кусок; облачко пара вырвалось из его губ, словно сигарный дым.
— Ешь пиццу. — Раманелли отвернулся от Карсона. — Сколько захочешь, столько тебе подадут. За мой счет. С удовольствием угощу тебя. Когда наешься, забирай своих paisans, садись в «бенц» и отправляйся играть в своей песочнице. И больше никогда здесь не показывайся. Не послушаешься, значит, следующую пиццу положат тебе в гроб.
