— …Что ты знаешь о Ней? —
переспрашивает Рекуэрда, и Габриель тотчас же чувствует неприятную ломоту в запястьях, как если бы на него были надеты наручники.
— Она русская.
— Еще?
— Ее зовут Мика.
— Не совсем так.
— Не совсем, точно. Ее зовут Снежная Мика.
— Снежная Мика? — Рекуэрда удивленно поднимает брови. — Почему Снежная?
— Ну-у… Потому что она русская. А в России сплошной снег. Холодно и снег. А она — русская, значит, снежная.
— Ха-да-да! — Ибис-Рекуэрда долбит клювом по тарелке. — Здорово! Ты сам это придумал, умник?
— Сам.
— И уже сказал Ей об этом?
— Не успел.
— Почему не успел?
— Мы редко видимся.
— Насколько редко?
Это — не разговор, сплошное вытягивание сведений, но чего еще ожидать от полицейского?
— Раза два или три.
— Включая знакомство?
— Включая.
— И как же вы познакомились?
— Она зашла в магазин.
— Зачем?
— По-соседски. Ведь мой магазин напротив. А тогда ее ресторан только открылся и были проблемы с клиентами… Ну, вы понимаете.
— То есть Она тебя пригласила?
— Можно сказать, что так. Рассказала о скидках и о кухне.
— О чем еще Она тебе рассказала?
— Что у нее есть сестра и что они перебрались сюда из России, из города Санкт-Петербург. Там, кстати, родился их президент.
— Я видел их президента. Худой, но невысокого роста. Как думаешь, умник, лучше быть худым, но невысокого роста или толстым и высоким?
Рекуэрда намекает на себя, и, будь он сейчас не полицейским, а безобидным инструктором по фитнесу, Габриель сказал бы: «Лучше быть худым и высоким». Но перед ним, на ворохе жалоб в вышестоящие инстанции, восседает беспредельщик, и Габриель учтиво замечает:
— Лучше быть высоким, тогда женщина рядом с вами сможет ходить в туфлях на каблуках, а женщинам так нравятся туфли на каблуках!
— Точно?
— Точнее быть не может.
— А жиры, свисающие с боков?
— Я же говорил вам, для женщин жиры, свисающие с боков их приятелей, не так существенны, как отсутствие возможности ходить в туфлях на каблуках.
— Малышка Чус не любила каблуки.
— Моя девушка Христина тоже не любила каблуки, но они — полицейские… А это совсем другой взгляд на мир. Вы не согласны?
— Согласен, но я спросил про жиры.
— Мы ведь уже обсуждали эту проблему. Вы не толще Копполы.
— Не толще, но я не Коппола. Не мировая знаменитость. Если взять меня и Копполу, то шансов у него больше, так?
— Коппола давно женат. — Габриель, миротворец и конформист, увиливает от прямого ответа.
— А ты хитрый, умник. О чем еще вы разговаривали?
— О бриссаго. Это такие сигары. И она спросила, есть ли у меня бриссаго.
— Что ответил ты?
— Сказал, что как раз бриссаго у меня нет.
— Почему же у тебя их не оказалось? Ведь говорят, что в твоей лавчонке очень хороший выбор сигар…
— Кубинских сигар. А эти сигары — не кубинские.
— Зачем Ей вообще понадобились сигары? Она курит?
— Понятия не имею.
— Хотела купить их для кого-то другого?
— Не в курсе дела. Мне показалось, что эти бриссаго для нее — лишняя возможность вспомнить о чем-то из прошлого. Или о ком-то.
— О ком?
— Она не уточняла.
— На этом разговор закончился?
— Почти… После сигар мы немножко поговорили о книгах. Она любит их читать, но сейчас на это не остается времени. Потом я рассказал ей о своей сестре — Марии-Христине и упомянул, что она писательница.
— У тебя есть сестра, вот как.
— Я постоянно забываю об этом. И потом — мы редко видимся и не испытываем от встреч никакого удовольствия. Моя сестра совсем не такая, как ваша малышка Чус. Единственная идея, которой она одержима, — как бы загрести побольше денег и прославиться. Или — наоборот, последовательность тут не имеет значения.
— Таковы все писаки?
Габриелю хочется сказать «нет», но под тяжелым взглядом Рекуэрды он произносит прямо противоположное по значению слово.
Да.
— Ха-да-да! Так я и знал. — Рекуэрда удовлетворен. — Давно пора вывести писак на чистую воду. Бесполезные коптильщики неба — вот кто они такие.
— Но Снежная Мика выразилась в том смысле, что быть писателем — потрясающе. И что она хотела бы когда-нибудь познакомиться с настоящим писателем…
— Настоящие писатели, о! Наверное, и среди них встречаются тюленьи туши. Самые настоящие бочонки. Брикеты с салом.
— Таких среди писателей больше, чем где-либо. Таких среди писателей полно.
— Наверное, я чего-то не понимаю в этой жизни, — в голосе полицейского сквозит разочарование. — А ты сам… случаем не пишешь чего-нибудь? Те бесхребетные умники, которые нравились моей малышке, тоже пописывали втихаря, рылись в мировой заднице, пытаясь извлечь хотя бы одну многомудрую мысль. Говорили, что сочиняют романы на тысячу страниц, но никогда ничего никому не показывали.
— Я не пытаюсь извлечь ничего такого, — уходит от прямого ответа Габриель.
— …и постоянно кляли других бумагомарателей, которые хоть чего-то добились и опубликовали хоть бы одну книжонку, пусть и не в тысячу страниц, а в сто. Называли их клоунами, смердящими кусками дерьма, бездарными пачкунами и еще теми, кто ворует, что плохо лежит, забыл, как они называются.
— Плагиаторами?
— Во-во! А это всего лишь зависть, она кого угодно доведет до ручки. Все писаки завистливые.
— Как и люди. Есть завистливые люди, а есть — совсем другие. Писатели тоже бывают разными.
— Может, они и разные, но в основном мудаки. Гении с голой жопой, смотреть на них тошно. Сидели на шее у моей малышки, бесконечно кормя ее завтраками: вот, мол, напишу книжонку и нас просыплется золотой дождь. А знаешь, что получалось в результате?
— Что?
— Пшик. Нуль. Зеро. Значит, Ей нравятся писаки…
— Совсем не факт, — утешает Рекуэрду Габриель. — То есть, может, и нравятся, но не настолько, чтобы она искала их целенаправленно. Думаю, она вообще никого не ищет. Она слишком занята.
— Да. Она слишком занята. Но вы виделись и потом.
— Это была случайная встреча. Прямо на улице, когда она возвращалась с рынка.
— Не в тот ли раз, когда к Ней приклеилось двое наших китаез?
— Китаеза — один. Второй — кореец.
— Один черт, узкоглазые и узкоглазые. Я бы давно турнул их отсюда, но документы у них в порядке. Так что приходится с ними мириться, хотя они мне — нож в сердце, хуже бельма… Так вы встретились с Ней на улице — и что?
— Ничего. Я проводил ее до ресторана, нам было по пути. В тот раз мы почти не говорили, но я попал сюда. И встретил вас.
— Я помню. И нельзя сказать, чтобы я сильно обрадовался, когда увидел твою физиономию. Твою и китаез. Но потом вроде как привык. И эта игра мне нравится, все время забываю ее название.
— Маджонг.
— Маджонг, да. Китаезы — совсем не дураки.
— Кто спорит!
— Теперь — еще один вопрос, умник. Чего хотят от Нее китаезы?
— Я не знаю, — честно признается Габриель. — То есть я знаю, чего хочет кореец. А чего хочет китаец — нет.
— Ну, и чего же хочет этот, как ты говоришь, кореец?
— Он работает на турагентство в Сеуле. Снимает фоторепортажи о разных городах мира. О разных людях. Ищет самые интересные человеческие типы, самые занятные. Или просто красивые лица. Необычные.
— Все так и есть, — вздыхает Рекуэрда. — Она красивая. А ты? Чего хочешь от нее ты?
Будь осторожен, недоумок! Будь осторожен! От Снежной Мики Габриелю не нужно ровным счетом ничего, кроме как рассказать историю о тетке-Соледад, тем самым предупредив те несчастья и ту фатальность, что была заложена в его видениях. И мимолетное желание прижаться к Мике сильно-сильно, как в детстве, закрыть глаза и позабыть обо всех неурядицах — его тоже можно сбросить со счетов. Это только поначалу Габриель думал, что мог бы увлечься русской, полюбить ее, — теперь совершенно ясно:
он не влюблен.
И эту мысль просто необходимо донести до толстяка-полицейского.
— Ничего не хочу. Если вы имеете в виду ухаживания… То у меня есть девушка.
— Что ж тогда ты здесь околачиваешься?
— Моя девушка далеко. Она живет не в Испании… А мне просто нравится приходить сюда, пить кофе…
— Здешний кофе — самая большая пакость. Любой автомат, пусть он и стоит рядом с вонючим сортиром, выдаст бурду поприятнее.
— Неважно… Если ты одинок — качество кофе не имеет решающего значения при прочих, довольно симпатичных факторах.
— С чего бы тебе быть одиноким, если у тебя есть девушка?
— Я же сказал — она далеко. Но скоро, возможно, станет ближе. Я просто жду ее. Нахожусь в ожидании…
— Значит, здесь ты убиваешь время?
— Провожу его в приятной беседе, за тихими играми.
