— А твой друг-полицейский в курсе?
— В курсе, но игроки в маджонг никогда не сдают друг друга.
— Ты смешной! Смешной! — Таня и сама начинает смеяться, а следом за ней улыбается Габриель. — И ты милый.
«Ты милый» звучит как приговор, не подлежащий обжалованию, любая апелляция будет отклонена. Генеральный прокурор Таня больше не улыбается:
— Ты милый. И ты красавчик.
— Нет. Настоящая красавица — ты.
— Так я тебе нравлюсь?
— Конечно. А где твой «Боливар»?
— Опс! Вот он!..
Это не полноценный «Боливар», а лишь две трети от него. На то, чтобы раскурить сигару, у Тани и десяти секунд не уходит. После чего она полностью скрывается в дыму. Но это не бессмысленный дым, какой время от времени выпускает Габриель, — между Таней и ее дымом существует связь, он похож на собачонку при хозяйке. Или на собаку покрупнее. На ретривера, путем нехитрых манипуляций с ножницами обращенного в подобие Алена Делона. Он похож на самого Алена Делона, когда тот еще был молодым и немыслимо голубоглазым — и любил таких же (молодых и голубоглазых) женщин.
Впрочем, глаза другого цвета тоже приветствуются. Глаза у Тани как раз другого цвета, но она и сама — другая. Не такая, как все остальные девушки. Вот и дым это признает, ластится к ней, сочиняет самые немыслимые послания, создает самые немыслимые фигуры; чтобы их расшифровать, понадобятся годы. Но и сейчас, при желании, можно кое-что прочесть:
земное блаженство
небесное блаженство
найденное сокровище
небесные близнецы.
Странно, что в клубах дыма вырисовалось именно это. Что его завитки в какой-то момент стали символами, часто встречающимися на костях для маджонга.
Что они сложились в комбинацию.
«Найденное сокровище» и «небесные близнецы» ни разу не выпадали Габриелю во время игры, а земное и небесное блаженство он относил к Снежной Мике. Теперь появилась Таня Салседо, значит, она и есть — «найденное сокровище»?
Но кто такие «небесные близнецы»?
Таня и кто-то еще? А может, Таня и Габриель? — но у Габриеля и в мыслях не было затевать роман с темпераментной кубинкой, слишком она далеко и слишком многого может потребовать, если вдруг случайно приблизится.
— Ты собираешься уехать куда-нибудь в ближайшее время? — спрашивает Таня.
— В ближайшее — нет.
— А как же твоя поездка в Тунис?
Теперь Габриель вспомнил: он что-то писал Тане про Тунис, интересно только — почему он выбрал именно его. Ах да, —
путеводитель.
Путеводитель по Тунису он выудил из интернет-рассылки крупного издательства (то ли «Пти Футе», то ли «Альфагуарра») и заказал сразу несколько экземпляров: очень красочное издание на четырех языках, с картографическим приложением и десятистраничной брошюркой-бонусом «Карфаген в Пунических войнах». Габриель польстился на картинки да еще на подробные схемы передвижения по стране, они бы очень приходились для очередного географического вранья. И потом — Тунис уравновесит Марокко, ведь перекос в сторону Марокко наблюдается уже давно. Марокко разросся до размеров целого континента, а ведь это совсем небольшое государство.
— Поездка в Тунис откладывается.
— Надолго?
— На неопределенное время.
— Ну так это просто замечательно. В том плане, что мы могли бы поехать в Тунис вместе. Ты не возражаешь?
Возражать своенравной Тане Салседо так же бесперспективно, как пытаться сделать хирургический разрез зубочисткой.
— Не возражаю. И когда же ты хочешь отправиться со мной в Тунис? — В голосе Габриеля звучат похоронные нотки, а он-то хотел выразить радость и нетерпение.
— Когда-нибудь. В будущем.
— Каком будущем?
— Ближайшем. Ну, не в самом ближайшем… А давай там и встретимся!
— Где? В Тунисе?
— В Тунисе, да! Как называется этот цветок? — Способность Тани переключаться с темы на тему просто потрясающа.
— Я зову его веснушчатой орхидеей. Но, думаю, это не очень правильное название.
— Это очень, очень правильное название! Помнишь, я писала тебе, что еще никогда не влюблялась по-настоящему, но чувствую, что это вот-вот произойдет…
— Помню. И что?
— Это произошло. Поздравь меня.
— Поздравляю. Кто он?
— Один человек. — Таня подпирает рукой подбородок и смотрит на Габриеля не отрываясь. — Ты его знаешь.
— Знаю? Ты писала мне о нем?
— Ты его знаешь.
— Тот парень, который мечтает стать оператором?
— Кто-нибудь из тех, кто курит «Боливар»?
— Нет, нет и нет! Он курит совсем другие сигары. Ты озадачился?
— Скажем, я заинтригован, — изрекает Габриель очередную неправду.
— Вот и замечательно. Помучаю тебя немножко.
— Только немножко. Я, знаешь ли, не люблю мучаться.
— А ты по-прежнему кормишь голубей?
— Конечно.
— А как поживают твои знакомые собака и кошка?
— Они в полном здравии.
— Ты думаешь обо мне?
— Думаю.
— Как часто?
— Достаточно часто.
— Достаточно часто для чего?
— Чтобы начать беспокоиться.
— О чем?
— Уж не влюбился ли я в тебя.
— Тебя это напрягает?
— Нет.
— Мучает?
— Нет. Я ведь говорил тебе — я не люблю мучаться и потому — не мучаюсь.
— Тогда, может быть, тебя радует этот факт?
— Может быть.
Зачем он лепечет все это красотке Тане, восторженной малышке Тане? Зачем он позволил втянуть себя в глупейший разговор о любви, который — рано или поздно — все равно закончится поражением карфагенян в третьей Пунической войне. Всему виной секундное отставание слов Тани от движения ее губ. Из-за него кажется — Таня говорит совсем не то, что слышит Габриель. То же наверняка происходит и с самим Габриелем в Танином мониторе. Возможно, они вообще не говорят о любви — о чем-то нейтральном. Невинном. Не касающемся внезапно вспыхнувших виртуальных отношений между ними (или их имитации). Вот было бы здорово, если бы Таня восхищалась сейчас бессмертными, как кубинская революция, старперами из «Буэна Виста Соушэл Клаб» или втирала ему, что певица Сюзанн Вега — нечто совершенно особенное, о, нет, Сюзанн Вега вряд ли знакома Тане, она слишком стара, слишком буржуазна, требует слишком много денег в качестве гонорара и исповедует слишком ирландский вокал.
— Ты не разочарован, Габриель?
— В чем я должен быть разочарован?
— Во мне.
— Ну что ты… Я очарован до самой последней возможности.
— Я рада этому. Ты даже не представляешь, насколько рада.
— До самой последней возможности?
— Да. Мне уже пора.
— Ты не сказала, в кого влюбилась.
— Я напишу тебе. Или… сообщу, когда мы встретимся в Тунисе.
Таня шлет ему воздушный поцелуй, чересчур нежный, чересчур целомудренный, чтобы быть родом из Латинской Америки. Такие поцелуи — удел героинь из фильмов с участием Алена Делона. Но не костюмных и не криминальных, а тех, что снимались очкастыми интеллектуалами исключительно на урбанистической натуре и исключительно ручной камерой. А значит, несмотря на нежность и целомудренность, Танин поцелуй — концептуален. Экзистенциален. Эскейпичен. Призван продемонстрировать окончательный разрыв связей между человеческими индивидуумами. Ее поцелуй — холоден, и странно, что облачко пара так и не вылетело у нее изо рта.
…За прошедшие три недели Таня написала Габриелю только одно письмо, что совсем на нее не похоже. Но лучше было бы получить двадцать (с привычным для Габриеля содержанием), чем одно — в котором она, не дожидаясь Туниса, наконец-то призналась: человек, в которого я влюбилась, — это ты. Отвечай быстрее, что ты думаешь по этому поводу.
Целую тебя везде-везде.
Твоя навеки Таня
Что и требовалось доказать: чертово электронное послание уволокло Габриеля в мезосферу, где температура доходит до минус девяноста, — и он замерзает, замерзает. Сердце стынет в груди, а пальцы скрючились настолько, что и строчки не набрать в ответ.
Таня больше не жаждет общаться при посредничестве веб-камеры, одного раза было вполне достаточно, чтобы почувствовать тебя, чтобы понять, какой ты. Ты — тот, кого я ждала. Думать о тебе — вот главный труд моей жизни. Что ж, я готова трудиться 24 часа в сутки, все в роду Салседо были настоящими работягами. Я злюсь, когда меня отвлекают от мыслей о тебе, хотя иногда и приходится отвлекаться. Все мои друзья озабочены существующим положением вещей, все спрашивают — не заболела ли я, и в то же время находят, что я стала другой. Во мне появилась мягкость, а ее никогда не было раньше. Это из-за голубей, которых ты кормишь, они так и стоят у меня перед глазами, перышки у них мягкие-мягкие, как ты думаешь, бывают ли они счастливы? Если нет, то мы наверняка сделаем их счастливее, четыре руки с зерном намного лучше двух, ведь так? А я — я могла бы сделать тебя счастливее? О себе я не говорю, я уже счастлива, потому что есть ты. Пятеро парней сделали мне предложение за последнюю неделю, один из них — немец, о котором я тебе писала, еще двое — мои однокурсники по университету, еще один — работает с дедом на «Эль Лагито», еще один просто подвозил меня домой и я даже не знаю его имени, а он — моего. Но он сказал мне: «Ты могла бы составить смысл моей жизни», — мне нечего было ему ответить. А я? Я могла бы составить смысл твоей жизни? О себе я не говорю, ты и так — самый главный мой смысл. Ты, наверное, будешь смеяться, но тому парню, что подвозил меня, я рассказала о тебе. О том, как ты был радиоастрономом, — он был потрясен. И о том, что теперь ты пишешь книгу, лучшую из всех книг, — он был ошеломлен. И о том, как много ты путешествуешь пo миру, собирая впечатления, — он и слова не мог вымолвить от восторга, а потом посетовал, что нигде не был, и передал тебе привет. Он передал тебе привет! И он не единственный, кто передает тебе привет. Хочешь знать, кто еще? Зеркало в ванной, в него я смотрюсь каждое утро и каждый вечер. Цветок амариллиса, он стоит у меня на подоконнике, и я очень к нему привязана, хоть он и не такой красивый, как та веснушчатая орхидея, что ты мне подарил. Моя любимая кукла Пилар, она хорошая девочка и у меня так и не хватило духу с ней расстаться. Портрет бабушки, он висит у меня в комнате, над кроватью, рядом с портретом Фиделя и портретом Че, как же ты похож на них! Им всем, и зеркалу, и амариллису, и Пилар, и бабушке я рассказала о тебе, жаль, что бабушки нет больше с нами, уж она бы благословила мою любовь. Я говорю «мою», потому что люблю тебя. Но только от тебя зависит, станет ли моя любовь нашей. Деду ты очень нравишься, и я считаю это хорошим знаком, хоть пока и держу рот на замке— насчет того, что чувствую к тебе. Иногда мы говорим о тебе, и это чудесные разговоры, вечерние или утренние. Он знает, что мы переписываемся по Интернету, это очень удобно и быстро, но теперь я думаю, что в письмах, которые пишутся от руки, намного больше радости и тепла. Сегодня ночью я не спала и все представляла, как мы встретимся в этом волшебном, замечательном, лучшем на свете Тунисе. Мы встретимся как влюбленные или как друзья? Ответ знаешь только ты. Я решила больше не курить «Боливар», ведь я теперь совсем другая. Подойдет ли мне «8–9–8», как ты думаешь?
