этот раз. Картин в помойках не нашлось.
Поэтому Бабкин составил список тех людей, у которых Вакулин мог скрываться в первую очередь (пятнадцать человек, повеситься можно), и снова и снова пересматривал запись.
Его не оставляло ощущение, что он что-то пропустил.
Ощущение необъяснимое – поскольку количество информации, которую можно было выжать из видео, было скудным. И запись не слишком качественная, и событий, прямо скажем, происходит не так чтобы много…
Сергей включил замедленное воспроизведение.
Что здесь не так? Чего он не замечает?
Чья-то тень? Неточности со временем? Но они с Макаром провели следственный эксперимент, дважды перенеся из хранилища к черному выходу упакованную картину. Роль грузчика и вора досталась, разумеется, Сергею. Илюшин стоял с секундомером в руках и раздавал указания.
Нет-нет, со временем все в порядке. Двенадцати минут вполне хватило бы, чтобы выбить дверь в хранилище, взять картину и дотащить ее до выхода.
Тогда что же не дает ему покоя?
Сергей пересматривал видео снова, и снова, и снова и в какой-то момент отключился от происходящего на экране. Он смотрел, но не видел. Мужчина исчезал за дверью, появлялся с картиной, а Бабкин вспоминал Бурмистрова: как он сидит в окружении своих полотен, вальяжный, уверенный в собственном величии и таланте… Дачу его вспоминал. Отличная дача! Бабкин сам мечтал о такой. Внутри бы он все переделал, конечно, чучела выкинул на фиг, разбросал клетчатые пледы и натащил туда мебели из старого дома…
Правда, старый отцовский дом давно продали вместе с мебелью. Это была хибарка на курьих ножках. Воды нет. Туалет на улице. Комары-людоеды. Сергею было четырнадцать, когда они приобрели участок. Его до глубины души задевало, что даже у клубники есть усы.
Отец в том же году взялся привести в порядок сарай. Ему достался полный прицеп уже нарезанных фанерных листов, чтобы обшивать помещение изнутри. Сергей сначала помогал таскать эти листы, затем держал, пока отец прибивал их… Он хорошо помнил, как неудобно было идти по узкой тропинке от машины с листом в руках, а потом отец взял и взгромоздил фанеру себе на голову, и Сергей даже опешил от того, что это простое решение не пришло ему на ум.
Сарай они обшили на совесть. Проку от этого не было, потому что его спалили по осени, но летний день, когда они с отцом работали вместе, вспоминался ему до сих пор с таким теплом, как будто сарай был цел и служил много лет верой и правдой.
Отчего он вспомнил о сарае?
Сергей всерьез озадачился. Несколько секунд смотрел на экран, где вор опять переносил картину от двери к автомашине, но видел себя – юнца, топающего по грядкам с фанерным листом в широко расставленных руках…
Он вздрогнул и едва не опрокинул чашку.
В широко расставленных руках…
Отмотав на тот момент, где вор появлялся из здания музея, Сергей остановил запись и наклонился к экрану. Несколько секунд он изучал картинку – и наконец выпрямился.
– Вот черт!
Он оделся, закрыл за собой дверь и направился к ближайшему хозяйственному магазину.
Спящую Машу разбудили его шаги.
– Ты топаешь как слон, – сказала она, не открывая глаз.
– Я специально. Чтобы ты проснулась.
– Зачем тебе, чтобы я просыпалась? – Маша зевнула и приподнялась на подушке.
– Ты мне нужна для следственного эксперимента!
– Прямо сейчас?
Бабкин вздохнул.
– Хочу все проверить, прежде чем выдвигать версию, – сказал он, объяснив, что она должна сделать. – Прости, помочь тебе не смогу. Ты справишься с этим зеркалом?
– С божьей помощью… – пробормотала Маша. – Слушай, а почему, собственно, я потащусь вниз, а ты будешь снимать? Почему не наоборот?
– Потому что я выше. А ты примерно одного роста с вором. Он около метра семидесяти, плюс-минус три сантиметра.
– Откуда ты знаешь?
– Это видно на записи. Когда он тянет на себя дверь, его макушка оказывается вровень с грязным пятном на косяке. Я измерил расстояние от пятна до пола. Если только вор не подложил что-то в обувь, он как раз твоего роста.
– Постарайся снять с первого дубля, – попросила напоследок его жена и исчезла на лестнице.
Сергей уселся на подоконнике, настроив камеру на телефоне так, чтобы человек, вышедший из подъезда, был снят в том же ракурсе, что и вор, покидающий музей.
Он услышал, как хлопнула дверь. Увидел в видоискателе Машу, с трудом несущую зеркало в упаковке, которое он купил в хозяйственном. Один шаг, второй, третий…
– Стоп, снято! – громко крикнул Сергей в окно.
Просмотрел запись и снова чертыхнулся вслух. Он был прав! Елки-палки, как они ухитрились это пропустить? Как все ухитрились это пропустить?
Он позвонил Макару и без предисловий объявил:
– У меня кое-что есть.
– У меня тоже, – отозвался Илюшин. – Приезжай, я уже дома.
Макар сидел в своем желтом кресле за рабочим столом. Перед ним стояла пиала с воробьем, из которой он маленькой ложечкой зачерпывал вишневое варенье.
– Косточкой не поперхнись, – посоветовал Бабкин, придвигая свой стул. – Смотри, что мы сняли утром…
На экране телефона появилась Маша, несущая боком от подъезда упакованное зеркало.
Макар поднял бровь и собирался съязвить, но Бабкин пихнул его локтем:
– Смотри внимательно! Ты ничего не замечаешь?
– Замечаю, что ты эксплуатируешь беременную жену, – скорбно заметил Макар. – Это все твои достижения?
– Размер зеркала – шестьдесят на восемьдесят, – сказал Сергей, наблюдая за ним.
Он отдал должное Макару: тот отреагировал практически мгновенно.
– Шестьдесят на восемьдесят? – медленно повторил Илюшин и подался к экрану, пристально вглядываясь в остановленный кадр. – В самом деле?
– Ага. Я все не мог понять, что не дает мне покоя. А потом вспомнил, как мы с отцом обшивали сарай фанерой. Размер фанерных листов был именно такой, шестьдесят на восемьдесят, это я хорошо запомнил. Как-то их нелепо нарезали, отец сердился.
Сергей вывел на большой экран рядом два скрина с экрана: Маша, несущая зеркало, и вор, несущий картину.
– Проще было построить пропорцию от его роста, но мне показалось, что так нагляднее. Они с Машей одной высоты, видишь?
– Вижу. – Илюшин неожиданно засмеялся. – И наш неизвестный выносит картину размером не сто на восемьдесят, а восемьдесят на шестьдесят! Вторая картина такая же?
– В точности! Макар, он крадет не Бурмистрова! Поверить не могу, что мы все это время считали, будто видим на записи «Тигров» с «Барсом». Но это другие картины!
– Дай-ка мне каталог…
Сергей придвинул к нему каталог с выставки в Музее провинциального искусства. Илюшин неторопливо листал его, пока не остановился на одном из разворотов. Два пейзажа носили незамысловатые названия: «Осенний день» и «Осенний вечер». Эти картины Сергею уже доводилось видеть – на той выставке, куда они приезжали с Илюшиным.
– Восемьдесят на шестьдесят, оба полотна, – сказал Макар.
– Ломовцев! – выдохнул Сергей. – Вот сволочь… У тебя есть какие-нибудь догадки, что произошло? А это что еще такое?
Его вопрос относился к фотографии, которую Макар вывел на экран.
– Это прислали мне двадцать минут назад, – сказал Илюшин. – Колье, которое принадлежит клиентке Тарасевича, Лидии
