Новый удар тарелок, и оркестр заиграл:
Республика нас зовет,
Умрем или победим…
Тем временем, мадемуазель Софи Тюрнер, или Матушка Мишель, сидела за клавиром в зале над ризницей и дирижировала хором мальчиков и девочек, которые, не отрывая глаз от принесенной двумя лесорубами под присмотром Каппеля елочки для готовящегося праздника и раздачи переданных мэром подарков, повторяли старую итальянскую рождественскую песню — ноэль, знакомую и трогательную:
Вот он здесь, нежный мессия,
Вот он здесь, дитя Иисус,
Вот он здесь, в этой хижине.
В хижине с кроликами…
Почтальон, переходя от одного дома к другому, распространял каталоги праздничных подарков крупных магазинов Парижа и Нанси. Эти каталоги были предметом яростных споров между матерями семейств и их потомством, так как яркие страницы изобиловали не только изображениями кукол и механических поездов, но и моделями очаровательных платьев.
Постучав к Катрин Арно, он услышал:
— Пожалуйста, подождите минутку, господин Человек с Сумкой. Мне кажется, что мы вам должны кое-что отдать.
— Да, да, — ответил Человек с Сумкой, зная, чего ожидать.
Маленький мальчик выбрался из-под стола, над которым склонилась девочка с карандашом. Он подошел к почтальону и застенчиво протянул ему конверт, на котором красовалась погашенная немецкая марка, прикрепленная хлебным мякишем. На конверте значился адрес:
Господину Деду Морозу На Небо в Мортефоне.— Смотри-ка, — сказал Человек с Сумкой. — И о чем же просят Деда Мороза?
— Металлический конструктор, — с тревогой ответил малыш, ощущая значительность запроса. — А есть у Деда Мороза металлические конструкторы?
— Ну, год на год не приходится, — осторожно заметил почтальон.
Девочка торопливо писала:
«Дорогой Дед Мороз!
Мне бы очень хотелось получить пианино. Я хорошо веду себя в школе, у меня хорошие отметки, я вяшу моему брату роберу белый шарф на зиму на синих спицах которые мне дала тетя марсель, я хорошо ем и у меня есть красивая кукла но робер ее сломал, она закрывала гласа и у нее были настоячие рисницы и настоячие волосы и платье и фартук с грудкой в клетку красную и белую и белая юбка с желтыми бретелями и с круживами и я хотела сделать ей бусы но у меня нет бусин. А ищо я бы хотела получить самокат и засахареные каштаны. Целую. Маринетт».
— Уф! — Девочка сунула письмо в конверт, заклеила, надписала адрес: «Г-ну Деду Морозу. На Небо. В Мортефоне», и улыбнулась Человеку с Сумкой, который пожелал узнать, «о чем просят».
— Да, вот… — сказала малышка. Она скорчила гримаску, опустила голову, повернулась на каблуке, с видом одновременно смущенным, глуповатым и очаровательным, и, наконец, призналась:
— Я прошу у Деда Мороза пианино, самокат и еще засахаренных каштанов…
Человек с Сумкой возмутился:
— Послушай, ты думаешь, Дед Мороз миллионер?
От приближения праздника в воздухе словно было разлито какое-то веселье, нечто вроде радости ожидания. Уже чувствовался воображаемый запах кровяной колбасы и блинов. От желания запеть першило в горле. Звон сабо по мостовой казался серебристым. На центральной площади школьники стреляли из рогаток по воронам, с криками носившимися вокруг оголенных деревьев в черных пятнах гнезд.
До почтальона донесся голос мадемуазель Софи Тюрнер, которая, вернувшись с репетиции, громко звала: «Митси! Митси!
Митси!..» Она разыскивала своего гулящего кота. Развеселившиеся школьники горланили:
И Папаша Простак
Отвечал ей так:
«Не плачьте, Матушка Мишель,
Ваш кот пошел ловить мышей».
Разгневанная мадемуазель Тюрнер погрозила ребятам кулаком, с риском для жизни свесившись из окна над часовым и ювелирным магазином своего брата Макса. Вывеской он выбрал песочные часы, символ беспрерывно текущего времени. Из-за этой вывески Макса Тюрнера прозвали Продавцом Песка… Одного звука его имени достаточно было, чтобы угомонить и уложить спать расшалившихся малышей.
Между тем появился полевой страж Виркур. Жест — и мальчишки улетучились. Виркур был крив на один глаз. Этот верзила, высохший как лоза, мало обременял себя прямыми обязанностями и единственная польза от него состояла в том, что простая угроза позвать его вызывала у детей целительный ужас. Действительно, как и брат и сестра Тюрнеры, как почтальон, как Блэз Каппель, Матиас Хаген и Гаспар Корнюсс, полевой страж тоже имел два обличья — свое собственное и Деда с Розгами. Он заслужил это прозвище, во-первых, в силу своей профессии, а, во-вторых, потому что во время рождественского утренника он, завернувшись в зеленую накидку, взирал на малышню своим единственным глазом, демонстративно покачивая за спиной пучком розог и плеткой.
Как раз в этот момент группка детей тайком пробиралась по кривой лестнице, ведущей к нависшему над улицей дому Гаспара Корнюсса. Гаспар Корнюсс был фотографом. Стены его квартирки сплошь покрывали трогательные фотографии свадеб, обручений, банкетов и крестин. Но, так как эти художественные произведения не приносили достаточного для жизни дохода, Корнюсс занялся также производством открыток. Его не интересовали «живописные виды». Его изделия были сатирическими (во время избирательных кампаний), и (в течение всего года) — сентиментальными цветными открытками, на которых прекрасный молодой человек целует в лоб прекрасную девушку, или же двое влюбленных улыбаются, взявшись за руки, на берегу реки, в лодке или под деревьями. С бездной вкуса Гаспар Корнюсс наклеивал на свои открытки искусственные фиалки и анютины глазки. Самой большой его удачей стали «Святой Николай» и «Святая Екатерина»: крошечный шелковый чепчик, белый для девушек, голубой для юношей, был пришит над фразами, содержащими тонкий намек: «Вы дороги одному застенчивому человеку. Догадайтесь, кому…» или «Чего ты ждешь, чтобы жениться, прекрасный блондин?»
Но Гаспар Корнюсс, фотограф, создатель необычных открыток и добрый гений влюбленных Мортефона, которые без него не умели бы выразить свой пыл, имел еще одно, гораздо лучшее, воплощение. Этот крупный человек с глазами осьминога — огромными, выпуклыми, голубоватыми и вечно слезящимися, был Дедом Морозом. Надо сказать, по этому поводу существовали разногласия между малышами и детьми, достигшими возраста сомнений — двенадцати лет. Каждый год накануне Рождества огромный человек, старый как мир, судя по его морщинам, с белой бородой и в белом парике, завернутый в красную накидку с горностаевой опушкой и в такой же шапке, заходил в дома Мортефона и расспрашивал о поведении мальчиков и девочек. Родители отвечали:
— Дед Мороз, Кристина была ленива в этом месяце…
— Ай-ай-ай, — ворчал человек в красном. И с суровым видом записывал что-то в книжку.
— Дед Мороз, Сюзель очень мужественно перенесла коклюш…
— Да, да! — отвечал человек в красном многообещающе ласковым голосом. И делал другую пометку в другом столбце своей книжки.
Затем сказочный посетитель обычно исчезал с родителями в столовой. Сквозь дверь доносились таинственные звуки раскупориваемой бутылки, бульканье и звон стаканов.
Вечером чудесный старик вновь появлялся во время большой репетиции завтрашнего праздника. Человек с Сумкой передавал ему письма с просьбами, и он уходил. Или, вернее, становился невидимым, и, взвалив на плечи невидимую корзину, всю ночь шагал по черепице крыш, перепрыгивал с одной крыши на другую, не вспугивая даже ворон, спускался по печным трубам и раскладывал по сабо, стоящим перед очагами, вожделенные игрушки.
«Взрослые» считали, что это был не Дед Мороз, а переодетый Гаспар Корнюсс. И даже, что «накачавшись» с родителями во всех столовых, к концу своего обхода он бывал совершенно пьяным. На это «младшие» логично отвечали, что такой толстяк, как Гаспар Корнюсс, никогда бы не смог пролезть в печную трубу, а значит, Человек в красной накидке не кто иной, как Дед Мороз.
Прошло два дня. Наступил канун Рождества.
Этим утром у всех ребят, которые, проснувшись, первым делом бросились к окнам и прижали к стеклу еще сонные мордашки, вырвался один и тот же торжествующий возглас: «Снег!..»
Мальчика, который бросил первый в эту зиму снежок, звали Жюль Пудриолле. Он был сыном булочника Пудриолле, изображавшего чудовище во время праздничной процессии 6 декабря.
Снаряд попал в вывеску гостиницы «Гран-Сен-Николя». Папаша Копф выскочил из-за двери, потрясая кастрюлей.
— Я до тебя доберусь, вредитель недоделанный!
Его голову венчал великолепный белый поварской колпак. Жюль Пудриолле показал ему нос и закричал:
