– Витя, – Максимов сделал торопливый жест, – ты пообедать успел?
– Да.
– Это хорошо, потому что мы срочно выезжаем.
– Что стряслось?
– Нападение на инкассатора. Скончался на месте.
– А у меня сегодня свидание, – с досадой проговорил Веселов. – Что это такое, Петрович? Как только с женщиной договорюсь, так обязательно что-то внеочередное наваливается! Они ж будут думать, что я специально увиливаю. – Он вертел телефонную трубку в руке, пытаясь дозвониться куда-то. – Опять занято… Что у них там?.. Алло! Будьте добры Ингу…
– Игорь, долго не объясняйся, – поторопил его Максимов. – Машина уже ждёт.
– Хорошо, уже бегу… Алло, Инга? Это я… Слушай, беда у меня. Срочный выезд. Ты уж извини… Ой, ну что ты сразу начинаешь! Прекрати! Одна сходишь в этот раз… Мне некогда, пока… Да ничего я не грублю! Просто я тебе русским языком говорю, что у меня срочный выезд, а ты сразу про то, что я тебя бросаю… Хватит же! Я позвоню вечером, только поздно, когда освобожусь…
Он расстроенно посмотрел на стоявшего в двери Смелякова.
– Классная баба, но вот обидчивая до чёртиков, – посетовал Веселов. – По любому поводу слёзы пускает. Терпеть не могу женских слёз, они меня убивают… Надо с Ингой заканчивать, иначе все нервы мне вывернет наизнанку.
– Поехали, – позвал Виктор, – не то Петрович нас вывернет…
Как вскоре выяснилось, в инкассатора стреляли из револьвера. Нападавшего никто разглядеть не успел, поэтому примет никаких не было.
– Будем искать револьвер, – сказал Максимов и выразительно посмотрел на Смелякова.
Вся работа по сбору информации об оружии, хлынувшей со всей Москвы, легла на плечи Виктора. В работу оперативной группы, как это всегда бывает в чрезвычайных случаях, были вовлечены самые разные структуры. Каждый день изымалась масса незаконно хранившегося у граждан оружия, но интересовавший сыщиков револьвер так и не обнаружился. Объять одним махом все имевшиеся на вооружении револьверы было просто невозможно. Револьверы состояли на вооружении у ВОХР[20] и инкассаторов, так что предстояло проверить все подразделения вневедомственной охраны Москвы и области, каждый объект, где были вохровцы, а также другие структуры, где имелись на вооружении револьверы, изъять все револьверы для проведения баллистической экспертизы – работа колоссальная.
Под вечер третьего дня в караульном помещении железнодорожной станции «Перерва» обнаружилась недостача одного револьвера. Начальник караула, шестидесятилетний Иван Кузьмич Щукин, пришёл в ужас, когда его носом ткнули в пустой ящик.
– Где револьвер, дед?
– Да ведь на месте был. Я же принимал. Вот в книжке записано.
– Но револьвера-то нет.
– Нет.
– И где он?
– Не знаю. Должен быть. – Старик часто моргал подслеповатыми глазами и нервно подёргивался всем телом.
Долгие допросы не дали результатов. Было принято решение задержать Щукина на трое суток по статье 122 УПК по подозрению в краже револьвера.
Когда Смеляков встретился с Иваном Кузьмичом на Петровке, в ИВС, Щукин выглядел подавленным и беспомощным.
– Да не виноват я, – мямлил он свистящим голосом и шмыгал носом.
– Иван Кузьмич, давайте разбираться без суеты, – сказал Виктор. – У вас числятся трое в карауле: Терентьев, Лазарев и вы. Оружие пропало на днях, иначе вы бы уже давно спохватились. Верно я рассуждаю?
– Верно, – потряхивал седой головой Щукин.
– А когда он исчез?
– Исчез-то? Ну, ежели Терентьев должен был вчера заступать, а револьвера нема, а в прошлый раз он с ним ходил, то получается, что двое суток назад был он на месте…
– Вот смотрите, в тетради написано вашей рукой, что вы приняли у него револьвер.
– Написано, – соглашался Щукин.
– И куда же делся револьвер? Вы сами его в ящик убираете?
– Сам.
– И ключ у вас?
– У меня…
Так продолжалось долгих два дня. Наутро третьего Смеляков, изрядно измученный бестолковостью допроса, начал всё сначала.
– Иван Кузьмич, давайте поступим следующим образом. Мы сейчас отправимся к вам на работу и на месте будем шаг за шагом воспроизводить всё, что было…
Виктор заставлял несчастного старика вспоминать, какой рукой он брал оружие, куда при этом поворачивался, что говорил, что ему отвечали, кто где стоял в ту минуту…
– Не могу, не помню, – жаловался Щукин и смотрел на Виктора влажными старческими глазами. – Совсем не держит ничего голова. Если бы я, милок, знал, что оно так получится, я бы, конечно, всё запомнил, но я же не знал…
– А вы всё-таки припоминайте. Вот вернулся с поста Лазарев… А где был Терентьев? Ему же заступать после Лазарева.
Лазарев был таким же замшелым стариком, как и Щукин, поэтому помнил тоже мало. Терентьев же оказался молодым парнем и на допросе сразу сказал, что он спал до возвращения Лазарева с поста. Спал в служебном помещении.
– Ну да, спал он, вот тут лежал. – Щукин указал на продавленный диванчик, заваленный старыми газетами.
– А Лазарев где был?
– Вот здесь перед столом остановился, как водится. Я, значит, тетрадку повернул ему… Вот-с…
– Дальше? Вы, Иван Кузьмич, вспоминайте, не торопитесь. Нам это обязательно надо выяснить.
– Понимаю, не маленький. Револьвер всё-таки!.. Положил я вот так, значит, авторучку… Нет, сперва сам расписался в получении, затем уже положил её… А револьвер вот так взял… Нет, не так… Лазарев мне протянул его, а я взял… Да, да, точно, взял и убрал в ящик…
– Покажите, как вы это сделали. И что Терентьев в это время? Сказал что-нибудь? Проснулся уже?
– Терентьев-то? Вроде проснулся… А-а-а… Вспомнил!
– Что?
– У него, кажись, ремень через плечо был. Точно ремень!
– И что?
– Так ремень же с кобурой! Он, стало быть, со своим револьвером спал, что ли? – Щукин растерянно заморгал. – Точно! Ромка с кобурой лежал на диване. Он когда с поста вернулся, я спал. Ну и он сам тоже спать улёгся. Всё, вспомнил… Я, значит, когда Назарыча, ну то есть Лазарева на пост отправил, уснул. А он, Ромка, пришёл, значит, и лёг с револьвером, потому что я спал и он не мог сдать оружие. Ключи-то от ящика у меня только…
– Получается, что вы не убрали оружие в ящик?
– Получается, что не убрал, – печально кивнул дед. – Стало быть, во всём я виноват. Спать-то мне не полагается. И с караульными на пост я должен ходить, чтобы менять их. А они сами у меня туда и обратно ходят… Кругом виноват!
– Эх, Иван Кузьмич!
– Виноват. Правильно, значит, меня и арестовали.
– Так Терентьев на пост отправился с двумя револьверами?
– Получается, что так. Я ему выдал револьвер, который мне Лазарев сдал. А Ромка, значит, и свой не сдал, и чужой прихватил… Эх, сукин сын…
Приняв к сведению всё, что удалось выжать из вконец расстроенного старика, Смеляков отправился к Роману Терентьеву.
Молодой человек вытаращил глаза.
– А я тут при чём? Нет, товарищ следователь, у Кузьмича пропал револьвер, пусть он и отвечает!
– Во-первых, гражданин Терентьев, я не следователь, а оперуполномоченный. А во-вторых, пропало не у Кузьмича, а из вашего караульного помещения. Взять мог кто угодно. И вы в том числе.
– А с чего такого я вдруг должен был его взять? Зачем мне пушка?
– А Щукину зачем?
– Мало ли…
– Вот и вы, Роман Семёнович, по той же причине могли присвоить…
– Я не брал.
– А Иван Кузьмич вспомнил, что в тот злосчастный день вы спали с кобурой, готовясь заступить в караул. То есть ваше оружие было при вас. Ведь когда вы вернулись с поста, Щукин спал.
– Да не брал я ничего! И в книге роспись Щукина есть о том, что я всё сдал.
– Верно, – кивнул Смеляков. – Но расписались вы в том, что сдали оружие, уже тогда, когда получили револьвер Лазарева, так сказать, задним числом…
– Нет, товарищ милиционер, не надо меня в это впутывать.
– А вы уже впутались. Я вынужден задержать вас на трое суток по подозрению в хищении оружия.
– На каком таком основании?
– На основании статьи 122 УПК. Так что собирайтесь. Придётся вам погостить в изоляторе временного содержания. Закон это позволяет. Тем более что из этого револьвера, по нашей информации, убит инкассатор.
– Вот чёрт! Да не знаю я ничего! – Терентьев побледнел.
В камере с Терентьевым работали два агента. Один был юркий, говорливый, молодой. Он из кожи лез вон, чтобы расположить к себе Терентьева, много рассказывал о себе и своих корешах, с которыми успел помотать срок.
– Ты, Рома, меня не бойся. Мы тут все – братишки друг другу. Откройся мне, старичок, может, я помогу чем-то. Знаешь, отсюда и маляву на волю можно перебросить, чтобы шепнуть кому надо что надо…
– Отстань.
– Не веришь, браток? Брезгуешь дружбой Кости Сахара? Зря, милый. Костя Сахар никому плохого не сделал. Ему делали, обманывали, душили, пером щекотали, всякое было. Но сам я – чистейший кристалл! Зря не веришь мне…
Второй лежал на лавке молча и почти всё время дремал. Он выглядел усталым и безразличным к окружающему миру, этот сорокапятилетний мужик, заросший седой щетиной по всему лицу. Иногда он лениво, как лев, поворачивал большую голову к слишком разговорчивому сокамернику и негромко, но весомо произносил: «Ша! Уймись, шестёрка!» – после чего Костя Сахар замолкал на некоторое время, забившись в угол. Однако терпения у него хватало не намного. Через тридцать минут он снова начинал тараторить, вызывая в Терентьеве бурное раздражение. Атмосфера изолятора давила на него, Роман чувствовал себя затравленным.
