заново обдумывал стремительно меняющуюся обстановку. История превращалась в детектив, и в ней появилось уже три трупа. Две предыдущие смерти криминальны. Ну а смерть Сапожниковой конечно же была ускорена теми переживаниями, которые обрушились на нее.
Виноват ли в этом Гридин?
Сколько бы он ни думал, а хорошего ответа не было.
Виноват?
А, собственно, в чем? Да, он приехал к ней, задавал вопросы. Но ведь без этого он вовсе ничего бы не узнал. С ним и так разговаривали не очень охотно и совсем уж не откровенно. Значит, вина его невелика? Но старушка-то уже остывает в своей квартире на Чистых прудах.
Было тут что-то общее. Объединяющее стремительно и неуловимо общее, связывающее все происходящее в единый узел. Что-то общее было у этой старушки, с которой он совсем недавно увиделся один-единственный раз, и тех, с кем он познакомился в Лебяжске. Была какая-то зловещая непостижимость даже в том, как судьба свела их тогда, больше шестидесяти лет назад, когда Сапожникова вынашивала сына Георгия Сухова.
«Вот уж воистину скольжение между злом и добром», — подумал Гридин, и почувствовал, что засыпает. Времени на удивления и открытия уже не оставалось. Организм требовал отдыха.
До Чистых прудов он снова добрался быстро, и всю дорогу раздумывал, удобно ли в такую рань звонить, но, когда он поднимался по лестнице, позвонили ему.
— Господин Гридин? Где вы находитесь? — напористо прозвучал старческий голос.
— В настоящий момент возле ваших дверей, — усмехнулся Гридин, и дверь распахнулась.
На площадку выглянула аккуратная кукольная старушка, ну просто копия Сапожниковой.
— А я вас сразу узнала. Вас Катенька таким и описывала. Но уж для порядка позвольте паспорт.
Внимательно посмотрела, полистала, сличила с фотографией. Удостоверившись, что перед ней именно тот, кто и должен быть, соседка Алла Матвеевна двери в квартиру Сапожниковой открыла сама. Прошла на кухню, как хозяйка.
— Я кофе варю не хуже покойницы, — сказала она, и Гридина удивило, что это «покойница» у нее прозвучало очень просто и естественно.
«Впрочем, — подумал он, — наверное, чем ближе к тому, тем меньше в человеке остается искусственного, тем больше в нем естественного. И тогда виднее мера каждого. Жаль только, что сил уже не остается».
Кофе в самом деле оказался очень хорошим, и Гридин наслаждался им, слушая рассказ Аллы Матвеевны, в который она ухитрялась втиснуть такой ворох информации, что оставалось только удивляться ее памяти.
— Катя вчера утром очень плохо себя почувствовала, позвонила. Пришла я, а она и говорит: как только станет мне совсем плохо, ты сразу звони вот по этому номеру и сообщи, а уж потом звони в скорую, чтобы приезжали. А уж когда все закончится, тебе из «скорой» позвонят. А до того времени пусть он у тебя сидит и ждет, и раньше времени ничего ему не говори. Моим, говорит, пусть потом звонят, а его, то есть вас, говорит, проси, чтобы приехал немедленно. Я так и сделала и вот думаю сейчас: а где же родственники-то?
— Вы же им не позвонили.
— Ну, скорая-то должна была позвонить, ну, я не знаю, похоронное бюро какое-то, что ли. Как же они ее хоронить будут?
Видно было, что и второй бабульке эта тема уже не кажется пугающей: она говорила об этом с тем же спокойствием, с каким, наверное, говорила бы о том, что на смену дню приходит ночь. А куда денешься!..
— В общем, — заключила она, — вот вам ключи. Катя говорила, вам надо тут что-то поискать. Вы не спешите, осмотрите все внимательно, но только ничего не уносите, не сказав мне, хорошо? А то все-таки я же вроде как исполнительница воли покойной, так ведь?
Закрыв дверь, Гридин обошел квартиру. Обходил он ее долго, задерживаясь в каждом помещении, в каждом закутке. А уж в кладовке стоял минут пятнадцать, то включая свет, то выключая и стараясь представить ощущения тех, кто долгие годы жил в этой квартире, и понять свои собственные ощущения. Он и раньше намеревался это сделать, но тогда это было скорее интуитивное желание. Теперь же, когда ему передали слова Сапожниковой будто ему тут что-то надо найти, он подумал, что для нее он, Павел Гридин, остался, видимо, последней надеждой.
Он понимал, что родственники рано или поздно приедут сюда. Ну, хотя бы для того, чтобы взять шкатулку и цепь, полученные от Сухова. Те самые шкатулку и цепь, с которых началась вся история и о стоимости которых они знали. Ну а, кроме того, скорее всего, где-нибудь тут хранятся и какие-то фамильные драгоценности, переходившие от бабушек внучкам или, может быть, от маменек дочерям. Короче говоря, приедут родственники неминуемо. И двери им придется открывать. А уж тогда придется отвечать на вопросы.
Арданский, конечно, есть Арданский, он заказчик, он поймет, но у покойной есть и прямые наследницы, которые могут очень неадекватно воспринять его пребывание тут. Значит, решил Гридин, надо работать активнее, не дожидаясь появления кого бы то ни было.
Он начал со спальни, открыв сперва ящички прикроватной тумбочки старинной работы. Там не было ничего, кроме сваленных в беспорядке мелочей, которыми переполнена тумбочка любой женщины, независимо от возраста и характера. Правда, признал Гридин, у Сапожниковой даже мелочи, которые нельзя было как-нибудь систематизировать, лежали упорядоченно. Видно было, что любую вещицу она сможет найти в полной тьме, с закрытыми глазами. Не «сможет», а «могла», поправил себя Гридин, и невольно представил, как хозяйка этих вещей лежит где-то в морге.
