любая квартира, где люди жили долго, приобретает их характер, их привычки и может многое рассказать о своих обитателях и их жизни. Надо просто уметь видеть и слушать жилье. Как, впрочем, и людей, неизменно добавлял Веня.
Гридин прошелся по квартире пару раз, останавливаясь то в одной комнате, то в другой, перемещаясь из угла в угол, садясь в кресла или на диваны, но ничего не слышал. «Видимо, — подумал он, — этой квартире нечем с ним поделиться».
Уснул Гридин сразу, едва коснувшись головой подушки. И проснулся так же стремительно. Только изменившийся свет за портьерами намекал, что близится рассвет. Гридин представил, как солнечные лучи сейчас начнут пронизывать кухню, и в тот же момент пришла мысль из сна: почему же я не искал на кухне?
И уже по дороге на кухню какие-то ассоциации, кажется, пришедшие из сна, перетекли в действия. Он рывком наклонил скамеечку, на которой в прошлый раз сидела Сапожникова, прислонил ее к столу и сразу же увидел небольшую петлю из плотной серой ткани. Взявшись за петлю, он потянул на себя, и квадрат паркета стал подниматься, открывая дыру в полу. Прямо в открывшемся отверстии была видна книжка в кожаном переплете. Гридин вытащил ее наверх, засунул руку подальше, наткнулся на какой-то сверток, вытащил и его. Больше в тайнике ничего не было.
В свертке лежали золотые монеты, видимо, еще царской чеканки, и Гридин подумал, что это, скорее всего, оказалось у Катеньки давным-давно, не совсем законно и было хранимо всю жизнь. О причинах и поводах к тому Гридин думать не хотел. Монеты надо было отдать родственникам. А вот книжку он открывал с тайными надеждами и перелистывал ее страницы не спеша. Однако чтение его разочаровало. Это были, в самом деле, воспоминания стареющей женщины, которая любила и была любима. И вся последующая жизнь была пропитана ядом воспоминаний и сравнений, в которых, естественно, тот, кто был рядом, почти всегда оказывался хуже того, кто был далеко в прошлом. Иногда попадались слова извинения перед мужем, но это скорее были просто жесты своеобразной вежливости.
Один только абзац привлек внимание Гридина, да и то, как ему показалось, что в нем не было ни слова о нежностях и ласках.
Запись эта относилась уже к весне пятьдесят восьмого года, то есть ко времени, когда всё уже должно было улечься. Сапожникова писала: «После этого всю оставшуюся ночь я лежала на его плече и слушала рассказ о какой-то странной книге, где описывалась вся его родословная. Я ничего не запомнила, потому что почти ничего не слышала, наслаждаясь его голосом, умеющим передавать все. Этот голос, казалось, может существовать сам по себе, так он силен и жизнелюбив».
Родословная?
Сейчас, после разговора со Струмилиным, Гридин готов был во все это поверить, но почему надо было рассказывать любовнице о родословной? Он ведь явно не собирался жениться на ней. Впрочем, об этом можно будет подумать потом, а сейчас у него появилось важное дело, о котором он только узнал из записки Сапожниковой, которую ему на прощание передала все та же Алла Матвеевна.
26
Арданский нажал кнопку вызова и, когда секретарша вошла в кабинет, сказал:
— Все мои дела отмените. Все, что было запланировано до обеда. Сейчас придет Ледых — сразу ко мне. Больше — никого!
Ледых, едва вошел, заговорил, не дожидаясь вопросов:
— Ночью Гридин улетел в Москву.
— Как улетел? — встрепенулся было Арданский, но встрепенулся вяло, будто чего-то такого уже давно ожидал.
— Сел в самолет и улетел, — не обращая внимания на поведение босса, ответил Ледых.
— Зачем?
— Непонятно. Возвращался в гостиницу, кто-то ему позвонил. И — всё!
Помолчал и продолжил:
— Мы навели справки, установлен абонент. Между прочим, соседка Сапожниковой.
— Так! — констатировал Арданский и замолчал, погрузившись в размышления. — И что?
— Мы его приняли в Москве, проводили. И он снова приехал к вашей родственнице.
— Утром?
— Утром. Очень рано.
Теперь все становилось ясно. Утром позвонил их семейный врач, который заботился о здоровье всей семьи, получая за это такие деньги, что другими больными мог уже не заниматься, и работал в поликлинике только для того, чтобы не лишаться многих преимуществ работника бюджетной сферы.
Врачу, который дело свое делал добросовестно, позвонили ночью со станции скорой помощи, сообщили о звонке соседки, поинтересовались, поедет ли он с бригадой? Врач отказался, попросив сделать все наилучшим образом. Но звонить ночью Арданскому не стал: все равно помочь уже ничем было нельзя, а траурные процедуры перевоза тела в морг выполнят и без родственников. Утром тоже звонить не стал, понимая, что может застать нанимателя дома, где может услышать жена или теща. Вот крику-то будет! Тем более что все уже было сделано вплоть до того, что уже начали копать могилу. Вот и позвонил только после одиннадцати, зная, что к этому времени Арданский уже точно будет на работе.
Так и получилось, что звонок врача, сообщившего о смерти бабы Кати, и звонок Ледыха о том, что «есть дело», раздались один за другим в течение четверти часа.
— А сейчас он где?
— Там же.
