— Пожалуйста.
— На каком основании вы меня задерживаете? В чем вы меня обвиняете? И чем доказываете обвинение?
Я посмотрел на него внимательно, пытаясь понять, спрашивает ли он с целью уяснить для себя обстановку или это заявка к обычной волынке, уголовной увертюре, когда не взятый за руку преступник начинает петь угрожающие романсы о вмешательстве прокурора, партийных органов и советских инстанций. И я решил попробовать: все-таки он еще должен быть в шоке от неожиданности, он ведь не ждал меня и чувствовал себя уверенно.
— Вы обвиняетесь в том, что создали и возглавили преступную шайку, имеющую целью незаконное изъятие денег и ценностей у граждан мошенническим путем. Методом преступной деятельности вы избрали дискредитацию органов внутренних дел, выдавая себя за их представителей. Но для этого вам нужны были документы и оружие, конечно, в первую очередь документы. Поэтому первой жертвой своей вы избрали участкового инспектора Позднякова. Правильно все я рассказываю?
— Чушь, конечно, но просто интересно. Ведь сразу же прет противоречие! Даже если шутки ради предположить, что вы правы, то зачем же мне было нападать на Позднякова? Ни один волк не охотится в своей деревне!
— Э, нет! То волки, звери без понятия. А вы человек мыслящий, и разбойный умысел у вас был точный. Штука в том, что Поздняков вам сильно мешал своей служебной назойливостью и вы его опасались всерьез. Это раз. Зато вы очень хорошо знали привычки Позднякова, детали поведения и легко могли рассчитать для него ловушку на стадионе. Это два. Чтобы добыть удостоверение и пистолет у другого офицера милиции, вам надо было на улице его зарезать, а это не так просто и небезопасно. Поэтому, когда вы получили у Александровой лекарство метапроптизол, план созрел окончательно.
Когда я упомянул Александрову, лицо Чебакова непроизвольно дернулось — он понял, что дело совсем табак. Я как ни в чем не бывало продолжил:
— С того момента, как ваши сообщники, которых вы навели на Позднякова, чуть не отравили его, отняв пистолет и удостоверение, вы все вместе превратились в банду. И начали грабить людей, унижая их, мучая и втаптывая при этом в грязь и имя советской милиции.
— Это еще доказать надо, — сказал Чебаков.
— Не глупите, Чебаков. Неужели вы не понимаете, что, разгадав всю эту комбинацию, я уж все доказательства соберу до ногтя?
— Тогда зачем вы ведете со мной все эти беседы? — сжал он кулаки. — Хотите насладиться победой?
— Какое уж тут наслаждение — вытащить такого мерзавца на всеобщее обозрение! Смотреть страшно. А разговариваю я с вами в надежде на ваш ум, пакостный, но безусловно острый. Я думаю, что его хватит на одну догадку…
— Что же это мне надо соображать? Что чистосердечное признание смягчает ответственность? От меня не дождетесь…
— Слушайте меня внимательно, Чебаков, и гонориться не торопитесь. Лучше думайте. Это вам сейчас очень нужно. Ситуация такая: завтра или послезавтра ваши сообщники пойдут брать квартиру Липкиных. Там уже сидит с засадой капитан Поздняков, которого вам не удалось убить или выгнать с позором из милиции. Ваши бандиты вооружены его пистолетом. Если во время задержания возникнет перестрелка и кого-нибудь из моих товарищей ранят или убьют, то вам как организатору банды грозит… — я сделал паузу. — Знаете, что вам грозит?
— А почему мне? Почему вы решили, что я организатор? — Его длинные черные волосы растрепались, висели лохмами, закрывая лицо.
— Поправьте волосы, а то мне ваших глаз не видно из-за этих кустов.
Он послушно тряхнул головой, вскидывая назад патлы, нежным, ласкающим жестом пригладил прическу.
— Я все-таки надеялся, что вы сообразительнее, — сказал я ему. — Наши препирательства сейчас не имеют никакого смысла и никакой цены. Но если вы упустите время и произойдет страшное, вам уже и спорить-то незачем будет. Ваш расчет в принципе провалился…
— Какой расчет?
— На вашу недосягаемость. Вы исходили из того, что ваши поделыцики о вас ничего не знают и если их даже возьмут, то вам ничего не грозит — они и при желании не смогут сказать, как вас найти. А выкрутилось-то все наоборот: вы уже, считайте, в тюрьме, а они на свободе. Вы человек циничный, так что прикиньте еще раз, есть вам смысл их скрывать или нет. С учетом возможных для вас лично последствий…
Чебаков закурил сигарету, руки его тряслись. Он сделал несколько лихорадочных затяжек, сказал морщась от дыма:
— Глупо все получается, не думал я, что вы так взъедитесь. Вам-то что? Я ведь у богатых жуликов в основном отнимал…
— Ну ладно! Тоже мне Робин Гуд нашелся. Когда пойдет ваша банда к Липкину — завтра или послезавтра?
Чебаков бросил в пепельницу недокуренную сигарету, скрипнул зубами:
— Какое там завтра! Они там сегодня будут! Они полчаса назад туда поехали…
Машина, визгливо всхлипывая баллонами на поворотах, мчалась по ухабистому темному проезду, потом проскочила через мостик, слева заревел на насыпи электровоз, замелькали, запрыгали разноцветные огоньки вагонов, и я сообразил, что мы едем через Ховрино.
— Быстрее, он там один, — сказал я водителю.
Шофер ничего не ответил, только ближе наклонился к рулю, громче, пронзительнее заревел мотор, сильнее стали бить колеса по выщербленной мостовой. Чебаков неслышно сидел, совсем замер на заднем сиденье между мной и лейтенантом, которого взял с собой Чигаренков на задержание. Виталий сидел впереди и вел радиопереговоры с Петровкой. Он повернул к нам свой безукоризненный пробор, и в слабом отблеске промелькнувшего фонаря сверкнуло на кителе сразу много значков, пуговиц и медалей.
— С Петровки уже вышла машина, и сто шестьдесят седьмое отделение выслало. Но мы все равно раньше будем. Отсюда нам минуты четыре — через свалку, мимо ТЭЦ-16…
Эх, Андрей Филиппыч, капитан Поздняков, идут против тебя два вооруженных бандита. Неужели тебе судьба от пули собственного пистолета погибнуть? Нет, не верю, поспеем…
Чигаренков сказал лейтенанту:
— Надень задержанному наручники и ноги на всякий случай ремнем свяжи. Там нам некогда будет с ним нянчиться — не до него будет…
Продержись еще немного, Андрей Филиппыч, еще несколько минут! Я вдруг вспомнил с щемящей остротой, как он, сидя боком на стуле, рассказывал мне историю про храброго и верного фокстерьера, которого глупый хозяин загнал в барсучьи нору: «Так он там и остался…»
— Лихоборы, — сказал шофер.
— Нажми, нажми, — попросил Чигаренков. — Сейчас за стройплощадкой поворот направо, там проскочим на задах школы милиции.
Машина влетела в неширокую улицу, и в конце ее должен быть выезд к дому, в котором живут Липкины, где меня дожидается Поздняков и куда пошли бандиты. Проехали сто метров, показались последние дома, и «Волга» остановилась — дорога была перекопана газовой траншеей. За траншеей лежал пустырь, а за ним — дом, который мне был нужен.
Я сказал Чигаренкову:
— Посветите мне, я перепрыгну здесь, так быстрее получится, а вы поезжайте в объезд к дому.
Водитель включил большой свет, он струился голубоватыми каплями дождя. Я разбежался, изо всех сил оттолкнулся и перелетел через черноту канавы, упал, встал и в свете автомобильных фар увидел Позднякова.
Почему-то он шел не от дома, а к дому, и прямо перед ним мне видны были четкие силуэты двух мужчин. Он как-то странно приседал, широко разводя руками, словно кур загонял, и я слышал, он что-то кричал им, но слов разобрать не мог. И я бросился к нему.
Они пятились от Позднякова по асфальтовой дорожке — им бежать было некуда, да, видно, они и не собирались бежать, а пятились, чтобы выбрать момент удобнее — завалить Позднякова уже насовсем. Потом они решились: один из них пронзительно крикнул, и бросились они на Позднякова одновременно, и расстояние между нами было ерундовское — метров пятьдесят, но мне его надо было еще пробежать, и эти несколько секунд превратились в вечность. Поздняков присел и сбил одного с ног, но второй ударил его по голове, и даже отсюда, на бегу, я слышал этот надсадный мясницкий «хэк! », с которым обрушился удар на голову участкового. Поздняков удержался, не упал, широким замахом отшвырнул его. Мне было видно, как что-то черное залило лицо Позднякова, будто разбился об его голову пузырек с чернилами, и не сразу догадался, что кровь в темноте черная.
