— Да, — с такой же готовностью подтвердил Петельников.
— Вы уже третьи, — улыбнулся мужчина.
— А кто были другие?
— Да, наверное, ваши. Симу завтра выписывают.
— Завтра? — бессмысленно повторил Петельников.
— Хватит, месяц отболела. Да чего же мы стоим? Заходите...
— Нет-нет, спасибо, мы пойдем.
— И вам спасибо. Я рад, что Сима работает в вашем цехе. Хороший вы народ, ребята.
— Иначе нельзя, — заверил Леденцов.
Они пошли вниз, провожаемые растроганным взглядом отца.
На темной улице, при свете окон и появившейся луны, Петельникова взяло сомнение. У них осталось два адреса. В конце концов, неизвестные ему свидетели, скорее всего цыганские ребятишки, могли ошибиться в возрасте. В конце концов, замышляя преступление, эта женщина могла изменить внешность: перекрасить волосы, надеть чужой джинсовый костюм, надушиться не своими духами... В конце концов, могли ошибиться ребята из уголовного розыска и пропустить ее при своей просеивающей работе. Да и они с Леденцовым...
— А цыганка не наврала? — отозвался Леденцов на его молчание.
— Нет.
Они поднялись на второй этаж. Леденцов подавил кнопку большим пальцем, потом указательным — и так дошел до мизинца. За дверью ничего не звенело. Он приложил к ней ухо и слушал, ловя задверные звуки.
— Там ходят, товарищ капитан.
Петельников три раза стукнул ладонью в шершавое дерево, осыпав с него струпья сухой краски. Глухие шаги оборвались почти одновременно с щелчком открываемой двери...
— Ой!
Девушка запахнула халат, чуть не задув в руке свечку. Ее лицо закрывала тень — они видели только белую мучнистую щеку да растрепанный ореол волос, горевший мельхиоровым блеском.
— Я думала, что мама. Она так стучит...
— Вы Анна Бугоркова? — начал разговор Петельников.
— Да.
— Мы из милиции.
Она отступила, унося с собою свет.
— А что случилось?
— У нас к вам несколько вопросов.
Девять часов вечера, двое мужчин из милиции, женщина в халатике со свечой... Поэтому Петельников добавил мягким голосом:
— Не волнуйтесь, вас они не касаются.
Они уже стояли в передней, и две их большие тени черно колебались на стене. Анна Бугоркова почему-то смотрела не на инспекторов, а на эти тени, и в ее глазах метались крохотные свечные огоньки.
— А почему сидим без электричества? Испытываете энергетический кризис? — весело спросил Леденцов.
— Не знаю, второй день не горит.
— Вызвать электрика.
— Вызывала, не идет.
— Мужик в доме есть?
— Я мать-одиночка.
— И сколько лет ребенку?
— Четыре года девочке...
— А она тут не прописана?
— Прописана у моей мамы.
— Вот это мы и хотели выяснить, — вставил Петельников, чтобы закончить разговор.
Они могли уходить. Женщина, у которой есть один ребенок, не будет похищать второго. И почему эту Анну Бугоркову с ее девочкой цыганские ребятишки не могли принять за похитительницу? Той пять лет, а этой четыре. Да если у нее есть красное платьице...
— Леденцов, посмотри-ка пробки.
Она светила ему, заметно успокаиваясь. Леденцов тут же, в передней, нашел усик тонкой проволоки и через минуту яркий свет ослепил их и свечку. Она дунула на огонь и смущенными пальцами обежала пуговицы халата.
— Спасибо вам...
В тихую минуту, которая выпала после ее слов, они услышали ручейковый плеск с кухни.
— Что это? — спросил Петельников.
— Кран течет.
— Леденцов...
— Ключ нужен, товарищ капитан.
— А есть. Только вы запачкаете такой красивый костюм, — спохватилась она.
— Скорее выбросит, — буркнул Петельников.
Кухня оказалась просторной и уютной. Овальный стол посреди, диван под окном, желтые занавески и такой же абажур скрадывали плиту с кастрюлями. В один угол, как живой слоненок, уткнулся лохматый секретер, заставленный куклами и куколками. Над ним висела большая фотография курносой девочки с бантом, вертолетно сидящим на голове.
Повозившись минут двадцать с ключами и прокладками, Леденцов открыл кран, показывая струи разной силы.
— Ой, какое вам большое спасибо...
— Леденцов, это единственное полезное дело, которое ты сделал для общества.
— Хозяюшка, чиню обувь, белю, паяю, циклюю.
Она засмеялась, шумно уронив руки, и тут же ринулась ими к халату, который воспользовался смехом и распахнулся на две верхние пуговицы.
— А выпейте кофейку, а? Я быстро, а?
От этих ее слов Петельников вдруг ощутил земную усталость бессонных ночей и хлопотных дней. Ему нужны силы, чтобы оторвать тело от добрейшего дивана и взгляд от лохматого слоника-секретера.
— Если товарищ капитан прикажет пить кофе, то я приказ выполню.
— Товарищ капитан, а? В конце концов, вы его заработали.
— Ну, если заработали... — улыбнулся Петельников.
Пока они мыли руки, она летучей мышью металась по квартире — стремительно и бесшумно, чтобы не задержать их и не разбудить дочку. Овальный столик уставился тарелочками, чашечками и вазочками. И цветами, теми же флоксами, которые были с ними весь вечер и теперь стояли в высокой тонкостенной вазе из простенького стекла.
Анна Бугоркова успела переодеться в белую кофточку и коричневую свободную юбку. Она вошла в кухню и приостановилась, бросив вкрадчивый взгляд на Петельникова. Как?
Открытое белое лицо. Светлые волосы пушатся, не заслоняя ни лба, ни ушей. Чуть курносая. Губы живые, готовые улыбнуться или обидеться. Фигура сильная, плотная. И глаза, что-то вопрошающие у Петельникова. Как? Хороша.
Леденцов с интересом поглядывал на бутылочку с уксусом, вроде бы бесполезную для кофе. Но тарелки с влажными и дымными пельменями все объяснили.
— Вот сметана и масло...
— Пельмени государственные? — спросил Леденцов удушенным голосом, забив ими рот.
— Сама налепила, — сказала она радостно.
Чему же радуется? Включенному свету? Исправленному крану? Или развеянному одиночеству?
— Может, вам налить винца?
— При исполнении, — выдавил Леденцов, задыхаясь.
— Не погибни, — бросил Петельников.
— Лучше от пельменей, товарищ капитан, чем от ножа бандита.
Она села на угол, к вазе, и белые флоксы прильнули к ее плечу, сливаясь с ним чистотой и какой-то слабостью. И ее глаза опять глянули на Петельникова вопрошающе — как? И он опять безмолвно ответил почти незаметной улыбкой — красиво.
— Мужчины вас засыпят, — сообщил Леденцов.
— Чем засыпят?
— Брачными предложениями, когда узнают про такие пельмени.
— Да есть ли они...
— А вы их налепите побольше.
— Я про мужчин... Есть ли они?
И она долго посмотрела на Петельникова — есть ли они? Он бессловно ответил, закрыв глаза на долгую секунду, — есть.
— В нашем райотделе одни мужики, — сказал Леденцов, накалывая последнюю пельменину.
— Знаете, почему от меня ушел муж? Я во все блюда клала зеленый горошек.
— Неужели вам нужен такой дурак? — удивился Леденцов.
— Ребенку нужен.
— Ушел... к женщине? — спросил Петельников, принимая чашку с кофе.
— Теперь мужчины уходят не к женщине, а к своей маме.
— Это был не мужчина... — отозвался Петельников.
Она опустила мягкие руки и тягуче смотрела на него, спрашивая. О чем? Мужчина ли он? Петельников не ответил ни взглядом, ни лицом — об этом не спрашивают, это видят.
— Но и женщин, случается, нет, — заметил Леденцов, берясь за вторую чашку кофе.
— О, женщины есть, — живо отозвалась она, шелохнув белые флоксы.
— Поскольку я, пардон, холостяк, то утверждаю ответственно.
— Вы плохо смотрели...
— Я-то? Все время смотрю. Иду вчера мимо бани. Вдруг впереди меня стройненькая женщина, видимая мною со спины. Белые туфли, голые лодыжки, макси-плащ, платок на голове... Преследую на предмет знакомства. Она вдруг оборачивается ко мне небритой мордой и сиплым басом рубит: «Отстань, я Вася Шустрин. Одежу спьяну в бане потерял, вот меня бабы и приодели до дому дойти...»
Она улыбнулась рассеянно, возвращаясь взглядом к Петельникову, — есть ли женщины? Он улыбнулся, не сомневаясь, — есть, вот она.
— Леденцов, нам пора.
— У нас еще один адресок.
— Уже поздно, проверь его завтра сам.
Они встали. Леденцов проворно вышел в переднюю. Видимо, поднимаясь, Петельников задел штору и открыл часть окна. И даже при свете абажура они увидели луну, вычищенную осенью, — она ярко и далеко стояла над городом.
— Луна безжизненная, пустынная и холодная...
— Да, — согласился Петельников.
— Почему же люди думают о любви, увидев ее?
— Не знаю.
— Потому что она безжизненная, пустынная и холодная.
Инспектор взял ее руку и то ли пожал, то ли погладил.
— Аня, вы хороший человек и еще будете счастливы.
