Ознакомительная версия.
Иногда ночами, лежа в постели, Реджи задерживала дыхание, пока легкие вот-вот не лопнут, — хотела почувствовать, каково это, представляла мать под водой и как волосы держат ее, будто неизвестные науке таинственные водоросли.
— Когда тонешь, долго умираешь? — спросила она доктора Траппер.
— Ну, от многого зависит, — ответила та. — Температура воды и так далее, но если приблизительно, минут пять-десять. Недолго.
Довольно долго.
Реджи поставила деткины тарелки в сушилку. Раковина была у окна, а окно выходило на поле у подножия Блэкфордского холма. Иногда в поле бродили лошади — а иногда никаких лошадей. Куда они девались — непонятно. Стояла зима, и лошади ходили гулять в болотного цвета попонах, точно в водонепроницаемых куртках «барбур».
Порой, если доктор Траппер возвращалась пораньше, до зимней темноты, они брали собаку и детку в поле, и детка ползал по колючей траве, Реджи гонялась за Сейди, потому что Сейди обожала, когда за ней гоняются, доктор Траппер смеялась и говорила детке: «Давай беги, беги как ветер!» — а детка смотрел на нее недоуменно — он, знамо дело, понятия не имел, что такое «бегать». Лошади, если были в поле, не приближались, будто сами бегали — они ведь должны бегать, — только втайне от всех.
Лошади были крупные, мускулистые, и Реджи не нравилось, как загибаются губы над желтыми лошадиными зубами, — она воображала, как они принимают взбалмошный детский кулачок за яблоко и откусывают его от запястья.
— Меня лошади тоже беспокоят, — сказала доктор Траппер. — Они все время такие грустные, да? Хотя собаки грустнее. — Реджи казалось, что собаки-то как раз вполне довольны жизнью, но доктор Траппер, знамо дело, находила ростки грусти повсюду. — Как грустно, — говорила она, когда листья облетали с деревьев. — Как грустно, — когда по радио передавали песню (Бет Нильсен Чэпмен).[32] — Как грустно, — когда Сейди тихонько скулила, видя, что доктор Траппер собирается уходить. Даже в деткин день рождения, когда все они были так счастливы, ели пирожные и розовое мороженое, по дороге домой доктор Траппер сказала: — Первый день рождения — как грустно, он больше никогда не будет крохой.
На день рождения Реджи подарила детке плюшевого мишку и слюнявчик с вышивкой: синие утки и надпись «Мой первый день рождения». Все первое приятно, чего не скажешь о последнем.
Часто после приступов грусти доктор Траппер встряхивала головой, словно что-то из нее выбрасывала, улыбалась и говорила:
— Однако мы не падаем духом. Правда, Реджи? — И Реджи отвечала:
— Да уж, доктор Т., мы не падаем.
— Зови меня Джо, — сказала ей доктор Траппер. — Трулялюшки, тру-ля-ля, муха вышла за шмеля,[33] — сказала она детке.
Реджи не рассказывала доктору Траппер о мамуле, о том, что мамуля умерла, — такой грусти доктору Т. не вынести, даже если не говорить, какая трагическая и бессмысленная это была смерть. Всякий раз, глядя на Реджи, доктор Траппер будет печалиться — это невыносимо. Поэтому Реджи сочинила себе мать. Мать звали Джеки, она работала на кассе в супермаркете, в торговом центре, куда доктор Траппер никогда не ходила. В молодости мать была чемпионкой по танцам горцев (сейчас ни за что не догадаешься). Ее лучших подруг звали Мэри, Триш и Джин. Она вечно собирается сесть на диету, у нее длинные волосы (замечательные, жалко, что Реджи их не унаследовала) — мать говорит, будет теперь забирать их наверх, слишком она стара, чтоб носить распущенными. Ей в этом году тридцать шесть, как доктору Траппер. В шестнадцать обручилась с отцом Реджи, в семнадцать родила Билли, а в двадцать овдовела. Оно и к лучшему, что мамуля все успела так рано, считала Реджи.
Джеки ужасно выходит на фотографиях — вечно корчит дурацкие рожи перед объективом. Ее любимая присказка — «да уж, странный у нас мирок», и говорится это снисходительно, будто о маленьком шалуне. Она читает Даниэлу Стил, а ее любимые цветы — нарциссы, и еще она замечательно печет пастуший пирог. Вообще-то, ни слова лжи. Кроме того, что мамуля жива.
Реджи вытирала поддон в сушилке и тут заметила, как на дальнем краю поля что-то шевелится. Солнце сегодня и носу не казало, не разглядишь в такой дали, одни размытые силуэты. Не лошадь — не лошадиный сегодня день, их загадочные жизни протекали не здесь. Кто-то, что-то — просто черное пятно — трусило вдоль изгороди. Реджи глянула на собаку — может, собачьи инстинкты что-нибудь подскажут, — но Сейди стоически сидела на полу подле детки, а тот запихивал в рот ее хвост.
— Нет уж, мистер, так не пойдет, — сказала Реджи, мягко высвободила из детского кулачка клок шерсти и взяла детку на руки.
Подошла с ним к окну, но смотреть больше было не на что. Детка вцепился ей в волосы — волосы он драл ужасно.
— Атавистический инстинкт, я так думаю, — говорила доктор Траппер. — С тех времен, когда я скакала бы по деревьям, а он бы цеплялся за мою шерсть что было сил.
Только вообразить, как доктор Траппер, такая ухоженная, в черном рабочем костюме, скачет по деревьям, — обхохочешься. Слово «атавистический» Реджи пришлось проверять по словарю. Повода употребить его пока не представилось. Реджи как раз читала букву «а», так что слово прекрасно встроилось в ее программу расширения лексикона.
В последнее время Реджи завела привычку все дольше и дольше задерживаться у Трапперов, а мистер Траппер между тем отсутствовал все чаще и чаще.
— Он что-то затевает, какое-то новое предприятие, — бодро поясняла доктор Траппер. Похоже, она радовалась, что Реджи не уезжает. Вдруг взглядывала в окно и говорила: — Господи, Реджи, темно-то как, тебе же домой пора, — но потом прибавляла: — Ненавижу эту мерзкую погоду. Может, еще чаю? — Или: — Останься поужинать, а потом я тебя отвезу.
Реджи надеялась, что в один прекрасный день доктор Траппер скажет: «Зачем тебе домой? Переезжай к нам», и они станут настоящей семьей: доктор Траппер, Реджи, детка и собака. («Нил» в эти грезы о семейной жизни как-то не вписывался.)
В один из таких вечеров, когда доктор Траппер и Реджи купали детку, à propos (еще одно новое слово) вообще ничего, доктор Траппер повернулась к Реджи и сказала:
— Ты ведь знаешь, что правил нет, — а Реджи сказала:
— Правда? — потому что с ходу могла выдать целую сотню — резать виноградины напополам, надевать шапочку, когда плаваешь, не говоря уж о сортировке мусора для последующей переработки. В отличие от мисс Макдональд, доктор Траппер относилась к переработке мусора очень серьезно.
Но доктор Траппер сказала:
— Нет, не таких правил. Как проживать жизнь — таких. Нет шаблона, нет плана жизни. Никто не смотрит, правильно ли мы поступаем, нет никакого «правильно», мы сами все придумываем по ходу дела.
О чем она толкует? Реджи не совсем поняла. Ее отвлекал детка — он бухтел и плескался, точно полоумное морское чудо-юдо.
— Реджи, надо помнить одну вещь: важнее всего любовь. Понимаешь?
Ну, это нормально — чуток в духе Ричарда Кёртиса,[34] но ничего.
— Яснее некуда, доктор Т., — ответила Реджи и взяла с батареи нагретое полотенце.
Доктор Траппер вынула детку из воды — детка был скользкий, хуже рыбы, — и Реджи его закутала.
— «Зная: когда погаснет свет, Любовь остается сиять», — сказала доктор Траппер. — Красиво, да? Это Элизабет Барретт Браунинг написала своей собаке.
— Флашу, — сказала Реджи. — Вирджиния Вулф о нем книжку сочинила.[35] Я читала по теме.
— Когда все исчезает, любовь остается, — сказала доктор Траппер.
— Ну знамо дело, — сказала Реджи.
Да только что проку? Вовсе никакого.
Ad Augusta per Angusta[36]
Это у нас, значит, живописный маршрут. Уж лучше кружным путем. Джексон мысленно приподнял шляпу перед всеми тремя «Дикси Чикс».[37]
Навигатор по причинам, известным ему одному, в пяти милях от деревни работать отказался. Видимо, где-то они свернули не туда, потому что Джексон очутился на одноколейке, что лениво петляла по пустынной долине. Мобильный не ловит, а радио уже некоторое время только трещит и шипит. В плеере остался диск, забытый предыдущим арендатором, — что должно случиться, недоумевал Джексон, отчего мне так отчаянно захочется услышать человеческий голос, чтоб я стал слушать Энию?[38]
Надо было взять айпод — слушал бы песни о разбитых сердцах, искуплении и добродетелях простого люда. И зря он выбросил карту; хотя вряд ли эти дороги подчинялись картографии. Если б не столб милей раньше, дорожным знаком заверивший Джексона, что они едут куда надо, он бы уже свернул. (Впрочем, стоит ли доверять знакам?)
Угрюмая красота пейзажа будила в Джексоне уныние, которое лучше бы наружу не выпускать. Здравствуй, мрак, мой старый друг.[39] Прагматику без капли воображения, счастливому кретину жить проще. «Насчет кретина — это ты угадал», — подтвердил голос его бывшей жены Джози в голове.
Ознакомительная версия.
