Сказав это, он вдруг осекся, посмотрел по сторонам и, нервно затянувшись сигаретой, замолк.
Наконец мне удалось задать единственный, волнующий меня вопрос — когда именно было запрещено включать днем установку, на что получил короткий ответ — сегодня.
Разговор сам собой иссяк, он потушил сигарету и собрался уходить. Вдруг он побледнел, и через мгновение я увидел на его лице смертельный страх. Я оглянулся. За моей спиной стояли двое — Сабина и мужчина средних лет со спокойным, доброжелательным лицом.
— Знакомься, папа, — сказала она, подходя с отцом ко мне, — Эмиль, журналист. Он очень интересуется твоей работой.
Подав мне руку, ее отец внимательно посмотрел на меня, потом, улыбнувшись, предложил подняться в его кабинет. Я повернул голову, чтобы извиниться перед моим собеседником, но его не было. Очевидно, он успел прошмыгнуть в одну из многочисленных дверей.
Поднявшись в кабинет, мы оказались в большой светлой комнате, вдоль стен которой тянулись сплошные стеллажи с книгами. Напротив двери стоял большой письменный стол. Я обратил внимание на то, что поверхность стола была идеально чиста, ни одной бумажки. Вообще весь кабинет был тщательно убран. Сразу создавалось впечатление, что хозяин кабинета — человек аккуратный и педантичный.
— Так что вам, молодой человек хотелось бы знать? — с улыбкой произнес профессор. — Мы, физики, давно уже не являемся объектом внимания прессы.
— Мне хотелось бы побольше узнать о вашей научной работе, — напрямую ответил я.
Еще раз обаятельно улыбнувшись, он указал рукой на кресло, приглашая сесть.
Профессор оказался незаурядным рассказчиком, говорил он обо всем с юмором, не забывая в шутливой форме пройтись и по своей персоне. Из его рассказа я понял, что область его научных интересов — особо слабые электромагнитные поля. Его научная работа долгое время не интересовала руководство института, но помог случай. В институт приехал какой-то высокопоставленный чиновник от науки, и эта тема заинтересовала его. И настолько, что уже на следующий день все нашлось — и оборудование, и деньги, и сотрудники.
В результате буквально за несколько месяцев в его лаборатории был собран новый тип генератора особо слабых электромагнитных полей, доработкой которого они сейчас и заняты.
— А для чего нужны эти генераторы? — спросил я, неучтиво прервав его рассказ.
— Для всего, — внимательно посмотрев на меня, с улыбкой ответил он, — в том числе и для воздействия на живую природу, так как живая ткань сама является источником слабых электромагнитных полей. Как бы ни назывались эти поля, — продолжал он, — по сути своей это ничто иное, как хорошо известные электромагнитные поля. Просто будучи порожденными живой природой или биологическим существом, вследствие их изменчивости и сложности, они порой трудно определяемы и изучаемы. Вот для этого нами и был создан аппарат, способный создавать широкий спектр слабых полей и, вызывая ответную реакцию, классифицировать и определять эти поля.
— Скажите, а на человека с помощью этого аппарата можно как-нибудь влиять? — спросил я профессора.
— Конечно, но это запрещено, — ответил он, — поскольку реакция такого сложного существа, каким является человек, труднопредсказуема и, вполне возможно, может оказаться губительной для него самого. Хотя в некоторых странах подобные опыты проводились. В настоящее же время о подобных опытах ничего не известно, кроме того, в большинстве стран приняты жесткие законы, запрещающие подобные эксперименты.
Я почувствовал, что разговор на эту тему ему неприятен, но с другой стороны, мне показалось, что он ждал подобного вопроса.
— Извините, а что у вас находится на первом этаже? — спросил я его.
Реакция его было неожиданной. Слегка побледнев, но тем не менее спокойным голосом он ответил, что на первом этаже находится его лаборатория. Но туда вход посторонним запрещен.
Я понял по интонации, что он раздражен и, судя по всему, я полностью потерял его расположение. Ну, а поскольку терять мне было уже нечего, я задал ему свой последний вопрос:
— Скажите, случайно не у вас в связи с работой какой-то аппаратуры помешался один из дипломников?
— Да, именно у нас, — ответил он подняв на меня ставшие вдруг сразу холодными глаза. — Более того, — продолжал он, — этот молодой человек в то время находился под следствием, кажется он был замешан в ограблениях.
Встав из-за стола и тем самым давая понять, что разговор закончен, он пожал мне руку и, потрепав по щеке дочь, выразил сожаление, что не может больше уделить нам времени. Но выразил надежду, что это не последняя наша встреча.
Уже в коридоре я уяснил себе, что меня все время раздражало. Я вдруг понял, что мой приход не был для него сюрпризом, он ждал меня и подготовился. Оставалось неясным, откуда он это знал, если его дочь ничего ему не говорила, а ей я был склонен верить.
Попрощавшись с Сабиной на остановке автобуса, я поехал в центр города. Я не думал об опасности, скорее, не хотел думать, но подсознательно чувствовал, как вокруг меня сжимается кольцо.
Погуляв с полчаса, я позвонил Фуаду. Долго никто не отвечал, потом в трубке послышался женский голос. Я попросил позвать друга, а сам невольно стал озираться вокруг. Все было спокойно.
— Да? — послышался голос Фуада.
— Здравствуй, это я, — извиняющимся голосом ответил я.
— Кто это? Ничего не слышно. Если это ты, — тут он назвал имя нашего общего приятеля, — то приезжай туда, где мы виделись в прошлый раз.
Его странный ответ меня не удивил, конечно, он прекрасно меня слышал. Меня неприятно удивило другое — неужели мы имеем дело со столь серьезным противником, что прослушивание телефона прокуратуры для них не проблема?
Минут через десять я был на так называемом нашем месте. Все та же глухая улочка возле базара, где он не слишком учтиво втолкнул меня в салон автомобиля после моих автохудожеств. На сей раз обошлось без сюрпризов.
Он стоял возле телефона-автомата и курил. Увидев меня, он повернулся и пошел в сторону базара. Я двинулся следом. На базаре, как всегда, было многолюдно. Люди стояли в очередях буквально за всем. Даже невиданно высокие цены их не останавливали. На большинстве лиц можно было прочитать растерянность, раздражение, а порой с трудом скрываемую злость.
Фуад пристроился в очередь за мясом, я соответственно встал за ним.
— Зачем ты ушел из дома? — зло прошипел он, не поворачивая головы.
— Потом объясню. Мне срочно нужны данные того парня, который сошел с ума. Ты понимаешь, о ком я говорю.
Он вышел из очереди и подошел к ларьку, где продавались всякие мелочи: пакеты, блокноты, ручки. Выбрав одну из ручек, он, как бы проверяя ее, черкнул что-то на клочке бумаги. Расплатившись за ручку, он незаметно сунул этот клочок бумаги в карман и пошел к выходу.
У выхода толпилось много народа. Там он передал мне бумажку, сказав при этом, что его телефон прослушивается, а на бумажке номер телефона сестры того парня, и растворился в толпе.
Я не стал мешкать. Поспешно покинув базар, я сел в троллейбус. Проехав пару остановок, пересел в автобус, после чего, спустившись в метро, через одну остановку оказался в центре города.
Еще в автобусе я успел запомнить телефон и там же, растерев в ладонях в пыль этот клочок бумаги, выбросил его в окно. Я не строил иллюзий, скорее всего, за мной следили, но проделав все эти манипуляции, я несколько успокоился.
Мне повезло, сестра того парня оказалась дома. По телефону мне пришлось солгать, представившись следователем, ведущим дело ее брата, которое опять попало в делопроизводство. После достаточно настойчивых просьб она согласилась на встречу.
Жила она в самом центре города. Ее дом я нашел быстро, но долго кружил возле него, не решаясь зайти.
На мой звонок дверь открыла молодая женщина с интеллигентным лицом. Несмотря на достаточно молодой возраст, глаза у нее были не молодые, уставшие. Глаза человека, потерявшего надежду на лучшее или уже примирившегося с действительностью.
Молча пропустив меня в комнату, она тщательно закрыла за собой дверь. Предложив мне сесть, она неожиданно спокойно заявила, что ее уже предупредили о моем приходе и она знает, что я не следователь. Все это она сказала каким-то будничным голосом, глядя мне прямо в глаза.
Надо признаться, что эта девушка произвела на меня странное впечатление, если не сказать большего. У меня даже мелькнула мысль — а не является ли сумасшествие их фамильной болезнью.
— Ну, если вы в курсе дела, это облегчит мою задачу, — как можно естественнее сказал я. — Я буду откровенен. Мне больше некуда обратиться. Очевидно, все остальные, кто могли бы мне помочь, по ряду причин не захотят или не смогут это сделать. Поэтому я прошу вас рассказать все, что вы знаете о брате — все мелочи, возможно, это хоть как-то прольет свет на всю историю.
