— Сказано тебе, я не буду этим заниматься, — процедил я сквозь зубы. И хватит разговоров.
— Наконец-то ты решился, негодяй, — успела произнести она хриплым голосом, прежде чем я впился ей в губы.
9
Скупой, блеклый свет, лившийся с улицы Эспартерос, только начинал растворяться в шуме просыпавшегося города, когда я открыл глаза. Она стояла посередине комнаты и одевалась. Ее голое тело на фоне балконной рамы казалось блестящей бронзовой скульптурой.
В комнате ощущался дурманящий запах возбужденной женщины. Насколько я помню, ни одна женщина не оставляла после себя такого сильного запаха.
— Не вставай, — сказала она, застегивая брюки. — Я знаю, где выход.
— Здесь недалеко продают свежие пончики. Свари кофе, я быстро сбегаю.
— Ты совсем помешался на этих сентиментальных болеро, — улыбнулась она. — Зачем нам завтракать вместе?
Потом направилась к двери, открыла ее и только тогда накинула на себя пальто.
— Чао. До скорого.
И ушла.
10
— Ax ты подонок! Свинья! Что это такое? Не прикидывайся спящим! Отвечай сейчас же!
Я с трудом приоткрыл глаза, не в силах пошевелиться. В голове работал отбойный молоток, язык был как наждачная бумага.
Лола стояла посреди комнаты и чем-то размахивала.
Знойные лучи полуденного солнца лились в комнату через обе балконные двери и больно резали глаза. Джин Хусто, среди прочих поистине великолепных качеств, обладал и таким эффектом.
— Чем ты тут занимался, подлец? — Лола все еще размахивала каким-то предметом. — Бог мой, что здесь происходит?
— Не кричи, — еле слышно прошептал я. — Я тебя прошу, не кричи. Ты же видишь, что у меня голова раскалывается с похмелья.
— С похмелья, сукин сын? Мало тебе! Кого ты сюда приводил, бандит? Отвечай!
— Ты не могла бы кричать потише?
— С кем ты провел ночь, мерзавец?
Наконец мне удалось открыть глаза и сесть. Предмет, которым Лола размахивала как знаменем, представлял собой маленькие белые трусики, ушитые кружевом.
— Отвечай немедленно! — вопила Лола. — Отвечай мне!
— У меня голова трещит, я плохо соображаю. Почему бы тебе не помолчать, пока я не придумаю какое-нибудь приличное оправдание?
В доме у меня было всего две пепельницы: одна из красной керамики реклама марочного вермута, другая из стекла. Лола запустила мне в голову обе, вместе с окурками и пеплом. Мне удалось увернуться, но окурки вперемешку с осколками красной пепельницы рассыпались по постели. Внезапно Лола успокоилась и села в кресло.
— Свинья, — с чувством сказала она.
— Хватит.
— Сукин сын.
— Я тебе говорю: достаточно.
Она бросила трусики на пол.
— Интимное свидание? Птичка, залетевшая сюда, оставила тебе на память небольшую деталь своего туалета!
— Я сейчас встану и сварю кофе. Хочешь?
— Пошел ты со своим кофе…
— Договорились. — Я начал с трудом подниматься. — Кстати, как тебе пирожные с кремом?
Она вскочила, бросилась к журнальному столику, схватила бутылку из-под джина и замахнулась. Остававшийся на донышке джин вылился прямо ей на голову. Бутылка ударилась об пол, издав глухой звук. Лола снова села в кресло. Лицо ее пылало. Мне наконец удалось встать, закурить последнюю остававшуюся в доме сигарету и накинуть халат.
Лола стояла у балкона и смотрела на улицу. Легкий ветерок трепал ее волосы. Назойливый визг машин, проносившихся по Пуэрта-дель-Соль, врывался в комнату как непрошеный гость. На ней была мини-юбка цвета натуральной кожи, едва прикрывавшая крутые бедра. Я подошел к ней поближе.
— Лола…
Она обернулась.
— Все кончено. Тони.
— Не будь дурочкой, Лола.
— Твое барахло я оставлю у «Риваса». А сейчас дай мне ключи от квартиры.
— Сама возьми. Они лежат в верхнем ящике.
Она осторожно открыла и закрыла ящик, как будто боялась разбудить спящего ребенка.
— Давай поговорим спокойно, Лола.
— Мне нечего сказать тебе. Да и не хочется. Ни сейчас, ни завтра, никогда. Ты меня понял, Антонио Карпинтеро?
— Зови меня Тони.
Она пересекла комнату и открыла дверь. Потом пошарила в сумочке и бросила на пол ключ от моей квартиры.
— Я совершила ошибку, связавшись с тобой. Ты голодранец, пустое место.
Дверь с шумом захлопнулась. Удар эхом прокатился по всему дому. Я раздавил пальцами сигарету и выбросил окурок на улицу. В этот момент мое внимание привлек какой-то предмет, валявшийся на кресле. Толстый, белый.
Лола села прямо на него.
Это был конверт, оставленный Кристиной. В нем лежали десять новеньких купюр по пять тысяч песет каждая.
11
На старушке было легкое серое пальто с подложенными плечами и такого же цвета шляпка, напяленная на макушку. Она поглощала консервированные креветки, усердно работая челюстями. Бар назывался "Да здравствует Пепа" и находился на улице Руис, недалеко от площади Дос-де-Майо. Днем там подавали наскоро приготовленные дежурные блюда и бутерброды, вечером он превращался в сомнительное заведение с оглушительной музыкой. Содержали бар две женщины, и обеих звали Пепа. Одна — темноволосая, маленькая, в очках, издали ее можно было принять за школьницу, но стоило подойти поближе и присмотреться к ее ногам, едва прикрытым мини-юбкой, с сухой, как рыбная чешуя, кожей, похожим на ноги старых рыбаков, как это впечатление улетучивалось.
Вторая была блондинкой. Она как-то странно кривила рот, когда разговаривала, и, казалось, выплевывала каждое слово в отдельности. Лицо ее всегда выражало такое безнадежное отчаяние, что у клиентов появлялось невольное желание утешить бедняжку.
— Нет, нет, донья Росарио! Не надо, хватит!
— Но у меня прекрасно получается, сама посуди. — Старушка сложила ладони рупором и закричала фальцетом: — Испанцы! С этой исторической площади, свидетельницы нашего былого величия, я хочу…
— Отлично, отлично! Хватит!
— Тебе, правда, нравится, дочка?
— Очень.
Я медленно пил двойной карахильо [Кофе с коньяком], сидя у стойки напротив первой Пепы, сдвинувшей очки на лоб и крутившей в руках деревянную зубочистку.
— … туда ходят педерасты и эти сумасшедшие… ну, как их… травести. Все они приходят по своим делам и ни во что не вмешиваются.
— Случаются драки? — спросил я.
— Нет, все спокойно. У них свои интересы, я же тебе говорю.
Старушка дожевала последнюю креветку и расплатилась.
— Я подражаю Хесусу Эрминда, и у меня очень забавно получается, очень.
— Прекрасно, расскажешь в другой раз.
Старушка ушла, а Пепа-блондинка присоединилась к нам.
— Пристала, сил нет. Никак не отвяжешься.
— Она нас достала, — объяснила Пепа-брюнетка. — Решила на старости лет вернуться на сцену и выступать в пародийном жанре.
— Надоела до чертиков. А ты что здесь делаешь? Что ты у нас забыл?
— Ему нравятся артисточки, — внесла ясность черная Пепа. — Вот в чем его проблема. Правда, Тони?
— Я тут спрашивал у Пепы насчет «Рудольфа».
— Только этого не xeaiano! Еще один ненормальный.
Решил связаться с травести? Боже мой, разве сейчас есть мужчины!
— В первый раз слышу, что там собираются травести.
Ты случайно не перепутала?
— Хватит заливать… видать, захотелось попробовать.
Нечего прикидываться.
— Я не прикидываюсь.
— Это сейчас в моде, — заверила меня черная Пепа. — Все ищут острые ощущения.
— Ничего нового в этом нет. У меня был двоюродный брат, который выступал на сцене, наряженный под итальянскую певицу Глорию Лассо. Однажды ему даже удалось победить на конкурсе песни. Как-нибудь расскажу вам эту историю.
— Врешь ты все, только у тебя не очень получается.
— Ладно, давайте всерьез. В «Рудольфе» собираются только травести?
— За это я ручаюсь. Еще один карахильо?
— Нет.
Я достал сигару и стал медленно ее раскуривать.
— Послушай, Тони, — сказала блондинка, — ты, кажется, работаешь на Драпера?
— Выполняю иногда его поручения.
— А наше ты не мог бы выполнить?
Пепа-брюнетка прервала ее.
— Ты знаешь Артуро Гиндаля, хозяина кафе «Пекин», здесь, за углом?
— Гиндаль? Что-то знакомое, может, и сталкивался с ним, когда работал в полиции, но точно сказать не могу.
— Ладно, я тебе объясню, в чем дело. Это тот еще тип, подонок и сутенер. Когда-то он считался моим женихом, понимаешь? Мы с ним порвали, но он остался нам должен около ста двадцати пяти тысяч за все, что здесь выпил и съел. Платить он не желает.
— Свинья такая, — подтвердила блондинка.
— Ты бы не взялся?..
— Назовите точную сумму долга. Десять процентов мои.
— Ура! — завопила блондинка.
Брюнетка положила мне руку на плечо.
— А ты не врешь?
