Чем дальше мальчик входил в ущелье, тем темнее становилось вокруг. И вдруг запах свежих гиацинтов пронзил воздух, будто где-то поблизости раскинулась целая поляна пахучих цветов. Но поляны никакой не было, только запах задурманил голову мальчику настолько, что ему отовсюду стали слышаться тихие потускневшие голоса.
— Ти-ише, не сту-учи-и ба-аш-шма-ака-ми-и…
— Что-о и-ищ-щешь-шь ты…
— Ду-уш-шами-и у-усо-опш-ших не ш-ша-али-и…
Будто тысячи, миллионы змей проснулись в горах и шипят мальчику придорожные наставления. Всё бы ничего, но откуда-то свалилась беспросветная дремота.
Терёшечка уже не шёл, оглядываясь по сторонам, а еле тащил ноги, будто пробираться ему приходилось сейчас не по ровной дороге, а через болотную вязкую топь.
Рассудок ещё не покинул мальчика и где-то за околицей сознанья пронеслась мысль, что палка всё-таки пригодилась. Если бы не на что было опираться, то, вероятно, Терёшечка давно бы рухнул в канаву возле дороги. Тем более, что в канавке рос такой шелковистый мягкий, даже пушистый мох, что не поваляться на нём было бы явным упущением. Мальчик сделал несколько вялых шажков в сторону канавки, но тут, словно стрела кипчака, голову пронзил вопль дракончика:
— Терёчище! Не вздумай засыпать! Сам погибнешь и огонь потушишь!
Следом за драконьим воплем последовал хороший подзатыльник, так что мальчик растянулся в пыли на дороге, пребольно ударившись носом о подвернувшийся камень. Очнувшись, Терёшечка сел, вытирая тыльной стороной ладони раскровавленный нос.
— Ты чё?! — завопил мальчик. — С катушек слетел? Чё дерёшься?!
— Вот и славно, что проснулся, — довольно заурчал дракончик. — Здесь нельзя засыпать. Считай, что первую ступень мистерии ты уже прошёл и благодарить не надо, обойдусь. Работа у меня такая.
— Обойдёшься, — согласился Терёшечка. — Только чё ты имя моё на всё ущелье заверещал, а? Хочешь, чтобы тени уморить меня сумели?
— Да не растормоши я тебя, — возразил дракон. — Ты живо сам превратился бы в придорожный мох на всю оставшуюся жизнь.
— Неужели я мху зачем-то нужен?
— Не мху, — уточнил дракончик. — Это лентяйное ущелье. Здесь не только сон, а ещё и депрессуха с небывалой усталостью напасть могут. От них тоже никуда не денешься. А если устоять не сумеешь, то назад никогда не воротишься. У здешних духов тоже работа такая. Смекаешь?
— Ну, хорошо, — согласился мальчик. — Пойдём дальше. А по дороге давай, если не возражаешь, имя тебе придумаем, чтобы было над чем подумать и не отвлекаться на демонические завлекалочки. Идёт?
— Ура-а-а!! — снова завопил дракончик. — Считай, что в мистерии ты ещё на одну ступеньку поднялся. Я не могу сам избрать себе имя. Это должен сделать только живой. Тогда и я когда-нибудь смогу стать живым, как и ты.
— Здорово! — обрадовался Терёшечка. — Но если ты станешь живым, то я останусь без огня?
— Нет, ты не прав, — успокоил его дракон. — Огонь в тебе уже никогда не погаснет, об этом я позабочусь, но в наш физиологический мир придёт ещё один человек твоего лагеря. Думаешь, мне здесь весело было меж прозрачными демонами место своё искать?
— А какое имя тебе дать можно?
— Человеческое, — серьёзно сказал дракончик. — Именно с ним я могу родиться в материальном миру.
— Хорошо, — кивнул Терёшечка. — Как ты относишься к русскому имени Александр?
— Какое же оно русское? — удивился дракон. — Этим именем, вроде бы, греки вовсю пользовались и Александр Великий…
— Филипп Македонский назвал своего сына Александром в честь великого троянца Париса, — перебил дракона мальчик. — Троянский царь, которого хетты именовали Алеханду, был русом. Он похитил Елену Прекрасную, из-за чего и разразилась Троянская война. В Малой Азии, в государстве Вилусия, где столицей была та самая Троя, древние русские традиции давать правителям несколько имён, сохранялись всегда. Так что Александра Македонского величали русским именем Париса-Александра. Это всё я узнал от старообрядцев, когда встал вопрос о моём втором имени.
— Александр, говоришь, — сомневаясь, произнёс дракончик, будто пережёвывая и пробуя на зуб подвернувшееся имя. — Вообще-то имя красивое.
— Конечно! — пытался убедить его Терёшечка. — Пока будешь малышом, можно называть тебя Шурик или Алекс. Идёт?
— Идёт, — наконец согласился дракон и весело подпрыгнул. — Я скоро, совсем скоро стану настоящим!
— Ты и сейчас настоящий, — уверил его мальчик. — Во всяком случае, ты только что, не дав мне уснуть, поступил как настоящий друг, как самый настоящий человечище!
— Да? — заулыбался дракончик. — Здорово! Человеком всё-таки быть хорошо, что ни говори.
— Хочешь быть человеком, так будь им!
Дорога извивалась среди сумрачного базальтового ущелья и вокруг не было никакой растительности, даже канавка с проросшим в ней мягким мхом осталась где-то далеко позади. И вот среди оживших клубящихся теней невдалеке от дороги показалось дерево. Впрочем, деревом это растение можно было назвать с большой натяжкой, потому что форму обыкновенного дерева с ветками и листочками выдерживала только его левая половина, правая же отсекалась чёрной вертикальной чертой, продолжающейся в пространстве и расплывающейся чуть дальше, переходя в бледное сумеречное смешение тьмы со светом. На границе тьмы со светлой частью в стволе дерева виднелось узкое вертикальное дупло, куда можно было протиснуться, но только зачем? И всё же мальчику захотелось до зуда в печёнке залезть в это дупло.
— Я знаю, это зов предков, — комментировал происходящее дракон Шурик. — Полезай, и я за тобой. Недаром же это дерево нас поджидало!
— Ты думаешь, здесь именно нас ждут? — засомневался Терёшечка. — Может, притворимся случайными прохожими?
— Да ты чего, пацан!! — взъерепенился Шурик. — Для чего мы сюда пришли? Сидел бы дома, если поджилки трясутся!
Последняя фраза, высказанная дракончиком с нескрываемой брезгливостью, подстегнула Терешечку и он решительно направился к странному дереву. Подойдя к дереву, мальчик услышал чей-то хриплый голос, как будто раздающийся из видимой густой кроны странного дерева:
И вот ты пришёл,
и тут же привратник врата откроет.
Войди сюда, в прекрасный сей Ирий.
Течёт река здесь, та,
что разделяет небесную Сваргу и Явь.
И Числобог наши дни здесь считает.
Он говорит свои числа Богам,
быть дню Сварожьему, быть ли Ночи.
И отсекает от Нави Явь.
Ибо он — явский.
Он сам в Божьем дне.
В ночи ж никого нет,
лишь Бог-Дид-Дуб-Сноп наш… [80]
— Может я и ошибаюсь, но мне кажется, этот дуб чем-то сродни Перуну, — подумал вслух Терёшечка. — Похоже, действительно придётся познакомиться с нашими предками.
— А как ты хотел, — сварливо проворчал Шурик. — Какая ж мистерия без знания кто ты и откуда. Неужели тебе самому не интересно?
— Мне-то интересно, — кивнул мальчик. — А вот что про насельников нашей страны сказать? Продали страну, пропили и до сих пор за бугор заглядывают, мол, приедет масонский дядя Сэм, дядя всех рассудит.
— Зря ты, малец, на Рассеюшку бочку катишь! — вступился за страну Шурик. — Кабы не чужие, никогда бы разрухи не было. Но и сейчас им не проглотить нашу родину, враз зубы обломают.
— Ух, ты! — восхищённо воскликнул мальчик. — Ты уже глаголешь, как самый живой человек! Более того, русский!
— Я и есть живой, ты сам говорил, — парировал Шурик.
— Ну, ладно, — отмахнулся тот. — Пошли, что ли?
Мальчик неуверенно подошёл к странному ополовиненному дереву и стал протискиваться в дупло. К счастью, ему удалось довольно легко пролезть и, проникнув вглубь, Терёшечка в первую очередь огляделся. По ту сторону, куда попал мальчик, дерево выглядело точно таким же, как будто служило только тесной калиткой меж двумя пространствами. С этой стороны из кроны тоже раздался такой же хрипловатый голос, как будто вещун работал сразу на две стороны:
Ты ступай-ка, сын мой,
до красы той вечной!
Там увидишь ты деда и бабу.
О как будет им радостно и весело увидеть тебя!
До сего дня лили слёзы они,
а теперь могут возрадоваться
о твоей вечной жизни до конца веков!
— Вот это напутствие! — усмехнулся мальчик. — Придётся предков разыскивать в царстве теней! Странно, что их нет теперь в Зазеркалье.
— Мир Зазеркалья чуть ли не весь в лапах инфернальных духов, подал голос Шурик. — В этих мирах идёт та же война, что и в твоём материальном. Поскольку Зазеркалье не такое уж белое да пушистое, на мир людей падает отражение кривого зеркала. Чем большую власть захватывают демоны, тем сильнее люди принимаются поклоняться Золотому Тельцу. И начинают жить не для одаривания друг друга радостью, состраданием, участием, помощью и любовью, а для покорения, удушения, властолюбия, зависти, убийства… словом, тоталитаризм никого из людей уже не пугает. Наоборот, внушает поклонение и уважение к безумной силе быдла.
