У палаток они купили турецких пряников с медом и мороженого. Липкими от сладкого руками Дёзёке долго выбирал себе губную гармошку. Идука выбрала красивую серебряную цепочку на шею, на которой висела старинная монета из «настоящего» золота. В тире Дёзёке стреляя в два раскрашенных яйца и в чертика с вилами. С третьего выстрела чертик перевернулся, и стрелок получил в награду гусарский кивер. Сначала он нес свой трофей в руках, а когда они сели на карусель, нахлобучил его на голову. Все трое летели рядом — вверх-вниз, вверх-вниз. Анна то и дело вскрикивала, будто от страха, дети ей вторили, Идука и в самом деле побаивалась. Вскоре к ним присоединился Фридешке Халмади. Анна купила ему у кондитера стаканчик медового напитка.
Люди во все глаза глядели, как веселится Анна Тёре. Бютёк, всегда готовый поддержать любое веселье, заказал себе на радостях порцию горячего крема, затем взял за руку Идуку и потащил всю компанию к просторному шатру, в котором фокусник глотал змею, а потом вытаскивал изо рта малюсеньких живых кроликов. Еще сидя на карусели, Анна заметила в праздничной толпе старшего лейтенанта Буриана.
При выходе из шатра фокусника Анну окружила группа пьяных парней.
— Красавица наша! Тебя-то мы и ищем!
— Дорогая, у меня полный подвал вина, только вас ждет не дождется.
— А я уже получил от тебя в залог пощечину, Аннушка! Хочу отработать, долг платежом красен!
Среди них был и пожарник, приходивший к дому Анны. Он затянул скабрезную песенку о кушетке, которая пустует…
Пьяные все ближе подходили к Анне, преградив ей дорогу и оттолкнув в сторону детей. Бютёк попробовал, было выступить в защиту, но получил удар под ложечку и ретировался. Парни, сомкнув кольцо, уже начали плести сети из рук для несговорчивой красавицы.
— Не надо бояться! Каждый круг будет оплачен, горлица!
Буриан жестко взял под руки двух наиболее горластых «обожателей».
— Что? За что? — отступая, ааворчали парни.— Или сегодня не праздник? Выходит, даже в праздник нельзя повеселиться.
Бютёк при виде такого солидного подкрепления отвесил затрещину третьему.
А у Анны вихрем пронеслась мысль: «Прежде чем вызовут на допрос Гезу Гудулича, надо предупредить его, что именно должен он сказать о минувшей ночи».
— Ну и что же ты решил? Купить обручальные кольца?
— Именно.
К дому Гооров пристроена терраса, сплошь увитая диким виноградом. На террасе стол и скамейки, хозяйка ждет гостей. Теща Гезы Гудулича — единственный член семьи, обладающий мягким характером. Только она одна и подумала о празднике — напекла домашнего печенья, запаслась вином в оплетенной бутыли литров на пять. Красивая в молодости, тетушка Гоор осталась красивой и в старости — моложавое лицо, приветливость делали ее не похожей на бабушку. Внуки так ее и не называли.
— Я верю, что ты не виноват, Геза,— сказала она.— А Юлишка немного поостынет и вернется к тебе, вот увидишь.
Эти слова были адресованы, собственно, не Гезе, а майору Кёвешу, который в защиту интересов приятеля чуть ли не с самого порога перешел в лобовую атаку. Тем более что Юлишки, сбежавшей супруги председателя, нигде не было видно.
В ожидании Юлишки гости принялись за угощение. Вино оказалось крепким, а печенье таким вкусным, что через полчаса настроение у мужчин поднялось, и они забыли даже, кого, собственно, ждут. И если бы старый Гоор, церковный забияка, два раза не прошелся взад-вперед по террасе, они не вспомнили бы и о нем.
При первом появлении Гоора майор Кёвеш, как и подобает гостю, отставил рюмку, поднялся из-за стола и почтительным поклоном приветствовал хозяина дома, рассчитывая, видно, на рукопожатие.
Но старик, словно не замечая веселящихся гостей, с каменным лицом проследовал мимо.
Зато внимание к гостям тещи Гезы было неистощимо, ибо сама она позволила себе выпить не более стаканчика.
— Итак, вы с Гезой старые друзья? Что-то я не припомню, чтоб Геза о вас рассказывал,— заметила в разговоре тетушка Гоор.
— Это он из скромности. Уж такой скромный парень ваш Геза, просто чудо! — Кёвеш хохотал от души.— Вот он и умолчал обо мне, теперь я понимаю!
— Сдается мне, тут кроется какая-то тайна.— Тетушка Гоор шутливо погрозила пальцем обоим мужчинам.
Кёвеш с Гудуличем тем временем вьшили уже немало. Крепкое было винцо, легкое, сухое, но игристое, как огонь. И еще их подогревало сознание того, что Юлишка, конечно, наблюдает за ними через какую-нибудь щель и ловит каждое их слово. Оба это чувствовали.
По этой причине, ведя застольную беседу, они все время вертелись вокруг одной и той же истории, которая была их общим воспоминанием.
— Да, я понимаю скромность Гезы! — повторил майор.— Помню, он всегда был таким.
— Помнишь, значит? — не без ехидства ввернул Гудулич.
— Я же сказала, тут кроется тайна! — воскликнула тетушка Гоор.
— Вы угадали,— подтвердил Кёвеш.
— Вот послушайте, милая матушка,— сказал Геза.— Когда-то мы с этим мужчиной, а было это давным-давно, вместе служили в пограничной охране. И познакомился я в то время с Бетти Шмидт, миловидной голубоглазой блондиночкой. Очень она мне понравилась.и решил я…
— Купить обручальные кольца?
— Вот именно.
— Я так и сказал Беттике: ждите, через месяц я приеду с обручальными кольцами.
Кёвеш захохотал:
— Дальше, дальше! Говори дальше!
В эту минуту «тарый Гоор снова появился на ступеньках террасы. На этот раз с толстой, изрядно потрепанной черной книгой в руках, собираясь, видимо, либо учинить драку, либо прочитать проповедь нечестивцам.
Кёвеш, сидевший к двери спиной, его не заметил. Но хозяйка дома предостерегающе подняла руку:
— Только не сейчас, отец, не сейчас! Вняв жесту супруги, Гоор удалился.
— Ну, так что же вышло с кольцами? Продолжай!
— Ровно через месяц являюсь с кольцами: все, как обещал.
Более забавной истории Кёвеш не помнил за всю свою жизнь. Он буквально захлебывался от смеха.
— Приехал я, значит, и вижу: Беттики нет, а ее мать явно ко мне охладела.
— Только мать?
— Руди, прошу без оскорблений!
— Каких оскорблений? Ты спятил?
— Извини, пожалуйста, но я тогда был молод. И уж поверь мне, даже красив.
Это было для Кёвеша уже сверх всяких сил. Он прыснул, едва не захлебнувшись вином.
В эту минуту дверь в кухню отворилась и вошла Юлишка с детьми. Кроткое лицо ее было бледно, обе руки лежали на головках сыновей, а третий, поменьше, цеплялся за ее юбку.
Кёвеш, немного оторопев, поднялся и, отвесив поклон, долго стоял, прежде чем сесть на свое место.
— Здравствуйте, сударыня.
Юлишка ответила кивком головы. Когда наступившая пауза слишком уж затянулась, она жестом указала на блюдо с домашним печеньем, от которого еще поднимался легкий пар.
— Прошу вас, угощайтесь.
От этого «прошу вас», несомненно, означавшего множественное число, Гудулич пришел, наконец, в себя.
— Юлишка! Моя Юлишка!
— Погоди, ты не окончил своего рассказа. Так что же было потом? — спросила она.
Вопрос был задан ледяным тоном, в нем чувствовалась глубокая обида.
Кёвеш решил прийти на помощь Гудуличу:
— Поверьте мне, Юлишка, ваш Геза хороший человек. Семья у него всегда стояла на первом месте, и любит он ее превыше всего. Прошло уже лет пятнадцать, не меньше, а я и сейчас помню, с каким восторгом он мне рассказывал о своей невесте Юлишке. Наверное, это были вы…
Юлишка с недоверием покачала головой.
— Да-да, можете мне поверить. Однажды его послали на соседний хутор чинить сбрую, а он пробрался к вам и предложил руку и сердце. А вы будто бы ему ответили, что об этом и речи не может быть. Вы сказали: «Моя матушка ни за что не согласится, если узнает, что ты подкидыш».
— Мы с ним не были тогда на «ты».
— Хорошо, пусть так. Но из этого вышло вот что — это-то я уж отлична помню,— Геза подал мне рапорт с просьбой дать ему отпуск, чтобы он смог найти своего отца. Ведь тот, у кого есть отец, уже не подкидыш, не так ли?
— Я извел своих сводных сестер (позже я познакомился с семьей матери), выспрашивая,— подхватил Геза,— не упоминал ли кто-нибудь в их семье подходящего имени, особенно мама. И старшая вспомнила — да, слышала она такое имя, Кёрбер или Кернер. Говорили, будто он эмигрировал в Америку, а их отец и слышать о нем не хотел. Но они не получили из Америки ни одного письма, а однажды их отец рявкнул: «Даже видеть его не хочу!» И всякий раз, когда мама произносила это имя, она садилась к роялю и играла что-то грустное. Узнав об этом, я сделал вывод, что никуда он не уехал, а живет
здесь, где-то поблизости.— Гудулич отпил глоток и продолжал: — Если писем из Америки нет, значит, моего отца надо искать здесь, в Венгрии,— именно к такому заключению я пришел. 13 то время я служил в милиции, и мне нетрудно было узнать, кто из Кёрберов или Кернеров изменял свои фамилии на венгерские в тот год, когда я родился. Я наткнулся на некоего Комлоши, техника по специальности,— что тоже более или менее соответствовало моей версии,— который с согласия министра внутренних дел принял эту фамилию вскоре после моего появления на свет. Я поехал по адресу. Он жил в собственном домике с женой и двумя детьми. Узнав час, когда он приходит с работы, я стал ждать его на улице. Мне не хотелось портить ему семейную жизнь. Я только хотел сказать ему, что, кроме признания отцовства, мне ничего от него не надо. Одним словом, в тот момент, когда я тронул его за
