— И до сих пор вы не помирились? — Кёвеш искренне удивился.
— Где там! Он ругает членов кооператива, на чем свет стоит. Насильники, мол, они и грабители, не заслуживают даже похорон по христианскому обряду. А сегодня вон
драку учинил, ты и сам слышал.
— Ну а этот Давид, как его по фамилии…
— Шайго.
— Да-да, Шайго. Он был членом кооператива или не был?
— И был, и не был. То вступит, то выйдет.
— Словом, в каких ты с ним был отношениях?
— В каких? Еще позавчера я влепил ему пару пощечин.
— Но мне ты не сказал об этом ни слова!
— К чему? Стыдно. Такими делами не хвастаются.
— Ну а как Гоор относится к внукам?
— Внуков старый Гоор теперь уже признает законными. Но меня видеть по-прежнему не желает.
Гудулич вдруг остановился и указал пальцем на противоположную сторону улицы:
— Вон он идет, взгляни.
Гоор, одетый во все черное, степенно шел по тротуару.
Гудулич и майор Кёвеш подождали, пока он пройдет, и последовали за ним.
— Нашу, с позволения сказать, усадьбу й ветер насквозь продувает, и глаз человеческий простреливает, все видно как на ладони.
Понурившись, Анна молча шла рядом со старшим лейтенантом Бурианом.
Они дошли до домика с одним окном на улицу, в котором жила Анна.
— Нашу, с позволения сказать, усадьбу и ветер насквозь продувает, и глаз человеческий простреливает, все видно как на ладони,— промолвила Анна, остановившись перед своим двором.— Я несколько раз собиралась обнести ее деревянным забором, но так и не собралась. Дорого, очень дорого.
Она протянула Буриану руку.
Лейтенант принял эту руку.
— А как же письмо? — спросил он.
— Какое письмо? Ах, да, конечно.
Медленным движением, словно раздумывая, как ей поступать дальше, Анна открыла калитку и впустила офицера во двор. В доме их встретила мать Анны. Став у двери, она смотрела, как дочь копается в комоде, а сопровождавший ее офицер, присев на край стула, внимательно оглядывает комнату.
«Хорошо, что я прибралась вовремя»,— подумала старушка.
— Что ты ищешь, Аннушка? — спросила она.
— Да тут, одно письмо.
Мать молча кивнула. Что спрашивать! Ведь если бы Анна хотела сказать, чье письмо она ищет, то сказала бы.
— Сколько вам лет, тетушка Тёре?
— Пятьдесят семь.
Гость ограничился кивком головы. Что можно ответить на такой вопрос и что сказать по поводу такого ответа? Ровным счетом ничего. «Да, время бежит», или: «Вам столько не дашь, тетушка Тёре», или: «Время никого не щадит»? Пустые слова. И в комнате снова воцаряется молчание.
— Что, никак не найдешь, дочка? — спрашивает, наконец, мать.
— Не найду.
— От кого письмо-то?
— От Эммушки. То самое, где она пишет, что ждет ребенка.
Старая Тёре бледнеет и, попятившись, садится на диванчик. Она знает, что сейчас, перед этим гостем, ничем нельзя себя выдать— ни словом, ни жестом. Надо скрыть этот удар. Эммушка… Ведь ей ничего не сказали.
Однако скрыть в себе такую страшную новость она не в силах.
— Аннушка! Почему ты мне не сказала об этом?
— Зачем! Я не хотела вас огорчать, мама.
— Не хотела огорчать? Боже мой, бедная моя внучка! Бедная Эммушка.
Взгляд старой женщины устремился на потолок, словно она собиралась вознести молитву.
Анна уже сожалела, что обмолвилась про письмо.
— Я вижу, зря вам это сказала. Вам ничего нельзя говорить!
С чердака послышался какой-то шум, похожий на шаги. Старушка поспешила выручить дочь.
— Это голуби; наверное, они,— сказала она. Однако один из «голубей» вдруг явственно запрыгал, топая ногами.
— Дёзёке! Этот мальчишка опять лазает по гнездам! Прошу вас, мама, прикажите ему сейчас же сойти вниз. Скоро он вообще переселится туда жить.
— Все дети любят чердаки,— примирительно сказал Буриан.— Ведь они такие фантазеры.
Анна напряженно прислушалась.— Шум раздавался и в другом месте.
— Кажется, и малышка Идука тоже там.
— Сейчас, Аннушка,— заторопилась старая Тёре,— я им так пропишу, что они надолго забудут свои фантазии.
— Лучше всего, мама, если бы вы могли пойти с ними на ярмарку.
— Хорошо. Но кто доварит обед?
Буриан, однако, не заметил, чтобы в доме что-то готовили. Анна искоса взглянула на него.
— Не нашли письма? — спросил Буриан.
— Нет. Перевернула, кажется, все вверх дном, и нигде нет.
— Не ищите.
Буриан решил, что сам спросит у почтальона, получала ли Анна Тёре на этой неделе письмо из Будапешта.
— Оставьте. Это не так важно.
Он встал, поклонился и вышел во двор. Уже там, за порогом, он надвинул на лоб фуражку.
Старая Тёре уговаривала детей спуститься с чердака вниз. Увидев лейтенанта, она переменила тон:
— Сколько раз вам говорить, чтобы вы не трогали голубей!
Буриан сделал несколько шагов по направлению к лестнице, приставленной к крыше. Быть может, и ему стоит взглянуть на этих голубей? Однако он изменил свое намерение, коротко попрощался и вышел на улицу.
Старая Тёре, подавленная обрушившейся на нее новостью, с трудом добралась до кухни. Теперь она еще меньше, чем прежде, понимала, зачем Анне понадобилось скрывать присутствие Эммушки.
— Мама,— шепотом, почти умоляюще сказала ей Анна,— Эммушка сегодня же вечерним поездом должна уехать в Будапешт. Но так, чтобы ее никто не видел. Лучше всего,
если она отправится на станцию сейчас, не теряя ни минуты!
— А как же младшие?
— Я пойду с ними на ярмарку сама.
— Ну и зверь же вы, Дуба!
— Это почему же?
Маргит стояла под окном дома Халмади, и уже в который раз, постучав ногтем по стеклу, повторяла жалобным, как на клиросе, голосом:
— Не прячься, Бёжи! Я знаю, что вы оба дома! Еще час назад я видела, как твой муж прошел в пристройку, а вон и мотоцикл его стоит под навесом! Дайте мне вашу стремянку, в колодец слазить. С утра воду черпаем, вот-вот опустеет, а наша слишком коротка, до дна не достанет.
На другой стороне дороги скрипел журавль колодца, качаясь вверх и вниз, словно стрела строительного крана; позванивали ведра, плескалась вода.
— Послушай, Бёжи! Гергё сейчас вычерпает всю
воду, и кому-то надо лезть вниз, чтобы найти нож, которым закололи беднягу Давида. А без стремянки никто не полезет.
— Убирайся ты в пекло, ведьма! — заорал Халмади, подняв штору и распахивая окно. Отмалчиваться теперь уже не имело смысла.— Катись отсюда к черту, старая колдунья!
— Успокойся, сосед! Я не для того прошу, чтобы сено укладывать. Вон сложили стожок, хватит нам и его. В колодец надо слазить. А Гергё на веревке боится. Про меня уж и говорить нечего: гляну вниз — голова кругом идет.
— Да пропади ты со своим сеном, накорми им свою мамашу, чертовка! — Вне себя от злости, что его разбудили, Халмади все же не удержался от улыбки и зевнул так, что хрустнули челюсти.
Сержант, все еще охранявший место происшествия, коротал время, набрав крупных камешков и обкладывая ими запретную черту, чтобы преградить путь возвращающимся с ярмарки возницам. Вычерпывание колодца велось с его личного разрешения — Маргит передала на словах приказ начальства искать нож. Занимаясь своим делом, сержант поглядывал на Гергё, черпавшего воду, и прислушивался к мольбам Маргит под окном у соседского дома. Естественно, он не имел никакого желания впутываться в перебранку.
— Если ты сейчас же не унесешь отсюда ноги, старая карга, я тебя так отделаю, что…
— Аи! Что вы хотите со мной сделать, сосед! — Вдова не на шутку испугалась.
— Ничего! — отрезал Халмади.— Оставь меня в покое. Я две недели не спал! Спать хочу, как, как…
Халмади от ярости даже не нашел сравнения и, вместо того чтобы закончить фразу, начал дергать себя за волосы, торчавшие во все стороны.
Маргит пришла в ужас от этой картины.
— Я не хотела! Ни единым словечком даже не заикнулась, что это сделали вы или вместе с Бёжи. Когда меня допрашивали, я ничего про вас не сказала, ничегошеньки. А нож должен быть в колодце, как бог свят. Но я не сказала, кто его туда бросил. Тот, кто убил, верно? Только я не сказала, кто именно.
Из угла комнаты, где, словно побитая собачонка, сидела Бёжике, послышалось:
— Дай ей лестницу, Карой. Ничего не случится, право. Не лезть же им в такую глубь на веревке…
— Ты мной не командуй! Я не желаю, чтобы ты имела хоть какое-нибудь отношение к этой истории.
Бёжи умолкла. На мгновение воцарилась тишина, и все услышали, как журавль заскрипел вдруг особенно громко и натужно — вода кончилась. С той стороны дороги донеслась отборная ругань, и из-за угла бывшей корчмы возникла фигура Гергея Дубы.
— Ну что, Маргит? Где лестница, черт тебя возьми?
Сержант прервал свое занятие и выпрямился. Халмади скрылся в глубине дома, а на его месте у окна показалась Бёжи.
— Идите сюда, Гергей, возьмите ее сами. Вон там, под навесом. Только ее немножко куры обсидели.
