В первый миг у меня даже возникло тягостное чувство, что побег уже состоялся. Но старинные толстые стекла на окнах поблескивали, никем не тронутые.
Мы остановились у двери, и я испытала двойственные чувства, когда услышала, как за нами закрылся засов. Не заперли ли нас вместе с Татьяной?
Я оглядела тяжелые покрывала, свисающие с кровати, и складки простыней под ними, по собственному опыту зная, где можно спрятать веревку. Мистер Холмс методично исследовал пространство справа налево. Ирен пару секунд размышляла о чем-то, а потом взглянула вверх. Я проследила, куда она смотрит, и ахнула.
Мерзавка находилась под потолком, как паук в углу! Не могу описать, какой шок вызвал у меня вид человеческого существа в столь неестественной позиции. Зрелище было не для слабонервных, и злобное выражение на лице Татьяны только усилило мой испуг.
– Нужно предупредить охранников о ее акробатических достижениях, – тихонько сказал мистер Холмс. – Она забралась с кресла на стенную панель, оттуда на канделябр, а с него на гипсовую лепнину… Мадам! – позвал он. – Не соизволите ли спуститься для беседы?
– У вас определенно неплохой лондонский акцент для немого дурачка-цыгана, – ответила она.
– Немые дурачки часто оказываются себе на уме. Спускайтесь, – сказал Холмс и шагнул вперед, чтобы помочь ей, но в тот же момент она спрыгнула сама.
Я снова ахнула, подумав, что я бы так не сумела.
Спуск потрясал воображение, словно русская была наполовину обезьяной, наполовину кошкой. Она качнулась на канделябре, приземлилась, перевернувшись в воздухе, на спинку высокого кресла, и затем спрыгнула на пол, мгновенно распрямившись.
– Браво, – сказала Ирен. – Похоже, русский балет, среди прочего, учит преодолевать гравитацию.
Татьяна глубоко поклонилась, почти коснувшись лбом потертого ковра, затем снова выпрямилась во весь свой королевский рост.
– Как вам удалось переманить моих цыган? – спросила она, не обращаясь ни к кому конкретно.
– Как и вам, – ответила Ирен, – золотыми монетами. Только у нас их было больше.
– Ах, вам пришлось потратить свои сбережения, вот жалость.
Я заметила, что примадонна намеренно удержалась от ответа, но он и без того был мне известен, как если бы она произнесла его вслух: сокровища Ирен не измерялись деньгами. Однако нельзя было показать, что атаки Татьяны достигают эффекта.
– Как поживает досточтимый Годфри? – поинтересовалась русская.
Тут в разговор вмешался Шерлок Холмс – то ли желая прекратить нападки на нас с Ирен, то ли стремясь поскорее обратиться к деталям преступлений, трудно сказать.
– Я бы желал подтвердить некоторые предположения относительно культа и вашего участия в нем, а также о роли так называемого Медведя.
– Всегда ли вы получаете желаемое, англичанин в цыганской шкуре? Это ведь ты, Кобра?
Сыщик промолчал.
– Давненько я тебя не видела в собственном обличье. Не оттого ли ты продолжаешь носить маску дикаря. Однако глаза тебя выдают.
– Они выдали и Медведя.
– У него потрясающий взгляд, не правда ли? – оскалилась шпионка. – Такому простолюдину достались столь божественные глаза… может быть, поэтому он и решил удариться в религию. Думаю, он обманулся, но кто я такая, чтобы помешать безграмотному гению отдаваться своим естественным наклонностям?
– Итак, вы следовали за ним, мадам, сначала в Лондон, затем в Париж и Прагу. Почему именно туда?
– Потому что туда стекалось его стадо. – Она с удовольствием посмеялась своим словам и повернулась к Ирен: – Думаете, я не читала о вашей статуе Свободы, посланной французами, певцами свободы, равенства и братства, но рабами политического хаоса? И в чем же тогда заслуга Америки?
– Она «дает приют голодным, оскорбленным», как говорится в стихах, – ответила я фразой из стихотворения, которое упоминала Пинк.
Ирен загадочно улыбнулась:
– Спасение для «униженных, бездомных» Европы. – Она произнесла «униженных, бездомных» так, что фраза прозвучала как почетный титул. – Смысл в том, что изгнанники одной страны – это дар другой стране. Государства, как и любое человеческое сообщество, всегда отторгают необычное, оригинальное и независимое.
– Так произошло и с моим обожаемым Медведем.
Я чуть не подавилась, услышав эти слова русской.
– Бедный крестьянин. С ранних лет проявлял необычные способности. Останавливал кровь раненым животным, например. У него было такое взаимопонимание с лошадьми, что он мог успокоить их словами. Инстинктивно чувствовал воров и много раз указывал всей деревне на преступников.
– Это было в Сибири, мадам? – спросил Шерлок Холмс.
– Я думала, Кобра, ты знаешь только жаркие страны, Афганистан и Индию. Что тебе известно о Сибири?
– Мне известно, что тамошние крестьяне хранят самогон в глиняных бутылях, запечатанных воском, и чтобы их открыть, нужно постучать горлышком о дерево или о стену, – точно такие же бутылки были найдены на местах ритуалов в Париже и Праге. И в Лондоне.
Я увидела напряжение на лице Ирен. Она, как и я, впервые слышала, что аналогичные ужасные ритуалы происходили и в Лондоне. Я заметила, как она искоса глянула на Шерлока Холмса: ей явно не терпелось узнать подробности его расследований в Уайтчепеле.
– Как вам удавалось снабжать Медведя и его последователей сибирской водкой в крупных городах Европы и Британии? – продолжал допрос детектив.
– Это было непросто и дорого, но чего не сделаешь, чтобы вдохновить моего Медведя.
– Получается, он ваш протеже? – спросила Ирен.
– Ах! Вы ничегошеньки не понимаете! Протеже шел бы по моим следам. Медведь в русском балете, вышло бы забавно. На самом деле «Медведь» – это кличка, которую я ему дала. Но со временем все узнают его под его настоящим именем: Григорий Ефимович.
– Григорий, сын Ефима, – с готовностью перевела Ирен.
– Значит, вы понимаете по-русски? Но разве он не душка? Ему едва за двадцать, а смотрите, чего он добился. Поставил на колени несколько европейских столиц.
Я с трудом могла смириться с мыслью, что Медведь оказался почти сверстником Пинк.
– А может быть, ему и ровно двадцать, – продолжала Татьяна. – Эти неотесанные крестьяне никогда не знают точно дату своего рождения. Год, когда зима была суровая, – что запомнится, то и остается. Я уже говорила о его талантах – целительство, и даже некоторое ясновидение. Он с первого взгляда чует характер. Некоторые зовут это вторым зрением. Но он еще молодой, а интересных способностей – хоть отбавляй. С пятнадцати лет он пьет как кит, дерется как волк, спаривается как ласка. Или как соболь.
– Раз он такой первобытный, – спокойно сказала Ирен, как будто звериные повадки служат самой обычной темой для дискуссии, – да к тому же иностранец, едва говорящий по-английски, по-французски или по-чешски, то как же он объяснялся с проститутками? Некоторые отмечают, что он грязен, неуклюж и вечно пьян. Даже уличные женщины опасаются таких.
Татьяна рассмеялась и долго не могла остановиться. Смех у нее был высокий и визгливый, какой больше подошел бы ведьме, а не красивой молодой женщине, но у нее он звучал естественно. Она запрокинула свою длинную змеиную шею и целиком предалась смеху, как некоторые предаются пьянству.
– Бедные, глупые, заурядные и слепые бабенки! Вы и ваша напыщенная секретарша. У него есть еще один чудесный дар. Мой Медведь неотразим для женщин.
– Только не для меня, – сказала я. – Мне не составило труда его отвергнуть.
– Не иначе, – бросила русская с обидной насмешкой, будто осмотрела меня с ног до головы, вывернула наизнанку и обнаружила, что я тоже поддалась чарам мерзавца. Я, порядочная женщина!
– Но скажу вам вот что, – продолжала она, неуклонно надвигаясь на меня, будто Сара Бернар, играющая роковую женщину. – Заявляю вам, мисс Хаксли, что стоит Медведю, пусть он пьян, как английский лорд, и полупьян по сравнению с сибирским крестьянином в хорошей форме, приблизиться хоть к королеве, хоть к цыганской гадалке, проститутке или двенадцатилетней девственнице, как они тут же отдадутся ему, упадут прямо в руки, как переспелый плод во время бури. – Она оказалась лицом к лицу со мной, прежде чем кто-либо успел ей помешать.
Но я не собиралась сдаваться:
– Назовите хоть одну.
– Одну – что?
– Королеву, которую он соблазнил.
– Пока ни одной. Но то ли еще будет!
– Если он до этого доживет, – вмешался Шерлок Холмс. – Отойдите назад, мадам, или мне придется вас заставить.
Татьяна развернулась к нему:
– Думаешь, тебе удастся, Кобра? Или это все же не ты? Я не так одарена, как Медведь, чтобы определить характер. Не могу сказать точно. И поэтому повинуюсь. – Она скользнула назад, как балерина на пуантах, издевательским и бесконечно грациозным пируэтом, словно на ярко освещенной сцене.
