Распрощавшись, оба посетителя покинули наши комнаты (теперь целиком принадлежавшие Холмсу) и, беседуя, начали спускаться по лестнице.
– Театральный народ, – прокомментировал я.
Меня удивило приподнятое настроение Холмса. Он уже открывал бутылку кларета и наполнял два стакана.
– Разве не странно, что они не знают о смерти Ирен? – спросил я.
– Странно? Вовсе нет. Ведь они живут и работают в театре, где все возможно.
– Зачем вы… консультировались с ними?
– Консультировался?
– Так они сказали.
– Вот как? Вам же известно, Уотсон, что иногда мои расследования связаны с самыми высокопоставленными особами королевства и с самыми важными вопросами, касающимися будущего империи.
– Да, действительно. Была ли ваша последняя увеселительная поездка в Европу также связана с какой-нибудь высокопоставленной особой?
– Именно. Возможно, вскоре мне придется отправиться по тому же делу еще в одно место.
– А эти два джентльмена?..
– Знают всех и все обо всех. Больше я ничего не могу сказать. А ведь совсем неплохо, что Уайльд вызвался взглянуть на вашу работу. Я бы последовал его советам.
– Он писатель, влиятельный в данное время, не так ли? Но редактор «Женского мира»… Не уверен, что наши литературные вкусы совпадают.
– Вздор, дружище! – махнул рукой Холмс. – Скажу без ложной скромности, что мои расследования, изложенные вами должным образом, будут весьма занимательным чтением.
– У меня есть еще одна рукопись, которую я озаглавил «Скандал в Богемии».
– Вы уже хвастались этим неудачным названием. Я советую вам быть более дальновидным. В том расследовании было, как говорится, «много шума из ничего». Оно не увенчало меня славой, так как леди ускользнула.
– Но ведь она мертва, – вынужден был напомнить я. – Погибла в ужасной железнодорожной катастрофе в Альпах, когда сбежала из Лондона вместе со своим новоиспеченным супругом. Вряд ли она теперь сможет возбудить против меня дело, если я обрисую ее историю в прозе.
– Искренне надеюсь, что нет. И тем не менее, Уотсон, я советую вам быть осмотрительнее с вашим вторым опусом. Быть может, он важнее первого: ведь литературный дебют должен быть подкреплен успехом следующего произведения. Как насчет сокровищ Агры? Там есть все, чего жаждет современный читатель: утраченные драгоценности, предательство, захватывающая погоня на реке, внезапная смерть и очаровательный романтический штрих. Я имею в виду ухаживание верного доктора за прелестной юной клиенткой детектива-консультанта, мисс Мэри Морстен, ныне миссис Джон Уотсон. Такого рода литература нравится публике.
– После вашей похвалы в адрес Мэри я удивлен, что детектив-консультант не стал соперником доктора, претендуя на ее руку.
– Ах, Уотсон, женитьба! Она не для меня. Могу сообщить вам следующее: самая привлекательная женщина, которую я когда-либо знал, была повешена за убийство трех маленьких детей. Она совершила это преступление с целью получить деньги по их страховке. Женщинам нельзя доверять до конца, даже лучшим из них.
– Я полагал, вы считаете Ирен Адлер самой привлекательной из всех. Разве не поэтому вы называете ее «Эта Женщина» и держите ее фотографию на каминной доске? Правда, вам, судя по всему, хотелось бы, чтобы все думали, будто это я ее самый пламенный поклонник. Возможно, ее смерть отняла у вас единственный шанс найти свою любовь.
– Боюсь, что так, Уотсон. Но у меня есть средство отвлечься.
Я знал, что он имеет в виду семипроцентный раствор кокаина. Холмс прибегает к этому средству, когда жизнь не подкидывает ему загадки, которыми он мог бы занять свой беспокойный ум. Упоминание о пагубном пристрастии друга опечалило меня. Ведь он почти что признал, что Ирен Адлер могла бы отвлечь его от вредного увлечения, если бы была жива и не вышла замуж за другого.
– У меня тоже есть свое средство отвлечься, – сказал я в надежде, что беседа о моих рассказах на какое-то время отвлечет сыщика от шприца. – Возможно, вы правы, Холмс, относительно дела о сокровищах Агры. Но произведение выйдет довольно длинным.
– Это как раз то, что надо! Чем больше, тем лучше.
В этот момент в дверь толкнулась плечом миссис Хадсон: руки у нее были заняты подносом с нашим поздним ужином.
Холмс открыл дверь и принял у домоправительницы тяжелый поднос:
– Какие кулинарные шедевры вы для нас приготовили, миссис Хадсон? Впрочем, лучше мы исследуем их сами. Спасибо вам и доброй ночи.
Проводив ее, сыщик склонился над подносом, потирая руки в предвкушении. Он снял салфетку, как фокусник на сцене, демонстрирующий кролика. И действительно, на блюде оказался «валлийский кролик»[19], мягкий и испускающий пар. Совершенно забыв об Уайльде, Стокере, покойной Ирен Адлер и Богемии, я воздал должное поистине королевскому угощению.
Отдал я должное и литературному совету Холмса. Действительно, длинное и кровавое произведение скорее найдет аудиторию, нежели королевские скандалы и оперные дивы в Восточной Европе.
Вероятно, мой друг был прав.
Глава пятая
Первое трансатлантическое путешествие
ДОРОГАЯ К. О.! Я ОТБЫВАЮ В НЬЮ-ЙОРК. СЛЕДИ ЗА МОИМИ ПУБЛИКАЦИЯМИ. БЛАЙ.
Прощальная записка коллеге в «Питтсбург диспатч», где, как считала Нелли Блай, ее работу недооценивали (1887)
Вскоре после того дня в мирном саду в Нёйи начался самый кошмарный период в моей жизни.
Я имею в виду атлантическое путешествие на пароходе. Это был лайнер с семью палубами, огромный, как собор, но далеко не такой устойчивый.
Впрочем, я мало что могу рассказать об этом путешествии, так как провела все время в нашей каюте, страдая от mal de mer[20]. Так называют французы мучительную, беспощадную болезнь, известную и мужчинам, и женщинам, и детям.
Разумеется, Ирен чувствовала себя как дома на бурной отеческой груди океана – точно так же, как на любых подмостках всего мира.
Она часто склонялась над моей койкой, как днем, так и ночью. Подруга приносила мне горячие бульоны и холодные компрессы, но ни то, ни другое не помогало.
По ночам она часто пела мне какие-то колыбельные без слов, убаюкивая измученные тело и душу. Я была зачарована этими звуками. Какое преступление, что преследование со стороны короля Богемии вынудило Ирен скрываться! Не опровергнув ошибочное сообщение о своей смерти, она отказалась от выступлений. Иногда мне казалось, что я слышу в ее голосе жалобный стон скрипки. Порой мои измученные глаза видели тень Шерлока Холмса, маячившую за спиной подруги. Случалось, мне мерещился старик с буйной гривой седых волос, который играл на скрипке, как цыганский скрипач в Трансильвании. Маэстро сделался зловещей фигурой, которая внушала мне страх. Разве не его инструмент, давно погребенный на дне сундука, оживил воспоминания Ирен? И в результате мы обе вынуждены предпринять это ужасное путешествие в ее прошлое! Может быть, нам еще придется очень сожалеть об этом. Во всяком случае, я уже сожалею!
– Бедная Нелл! Милая Нелл! – тихо мурлыкала Ирен, а потом бормотала самой себе: – Это моя вина! Мне следовало предусмотреть, как отзовется атлантическое путешествие на той, что пересекала только Ла-Манш, лежащий между Англией и континентом.
Я была слишком слаба, чтобы даже прикрыть веки в знак согласия. Успокаивающий голос подруги зачаровывал меня, уносил на волне памяти… Мне вспоминались собственные слабые попытки спеть колыбельную, когда мои воспитанницы болели и лежали в лихорадке. Хотя сейчас я страдала, как тюлень, выброшенный на берег, мне очень повезло: ведь моей сиделкой была известная примадонна!
Курить разрешалось только на палубе, так что даже ночью Ирен ненадолго покидала меня. Часто она расхаживала по каюте, считая, что я сплю. Обычно она так поступала только во время курения или в процессе решения какую-нибудь загадки. Однако теперь вместо табака Ирен подгоняли беспокойные мысли, и она снова начинала себя бранить:
– Это путешествие было безумием. Безумием! Нелл мучается, а я… Мое прошлое, мягко говоря, весьма пестрое, и оно непременно шокирует Нелл. Правда, я не могу припомнить и половины! Почему? Почему?! Я могу мгновенно выучить на иностранном языке либретто оперы, идущей четыре часа! Почему же собственное детство вспоминается мне в виде каких-то мимолетных картинок, и передо мной мелькают знакомые, но безымянные лица? И еще что-то… что-то ужасное… Кажется, я вот-вот вспомню – но прошлое тут же ускользает. Что же за тайна не дает мне покоя с тех пор, как я обнаружила скрипку и вспомнила о маэстро? Все, что было до Англии, расплывается, словно в окне с затуманенным стеклом. А все, что было после, ясно, как хрусталь! Почему?
Ее слова накатывали на меня, как океанские волны, вначале бурные, а потом затихающие на отмелях сознания.
Путешествие все длилось и длилось, и Ирен начала оживленно рассказывать мне о той части человечества, которая не подвержена морской болезни. Эти люди спокойно переносили бесконечную качку, при которой то падаешь в глубокие долины, то взлетаешь на крутые холмы из соленой воды. Почему-то подруга ожидала, что рассказ о том, как другие развлекаются на борту лайнера, должен меня подбодрить.
