– Да ну? – с любопытством откликнулся Мартин – И когда это было написано?
– По-моему, в тысяча восемьсот сорок восьмом году. Я выписал выходные данные, подумал, что вам это может быть интересно. – Он протянул Мартину один из тех клочков бумаги (ученый люд, бог знает почему, называет их «пушинками»), которыми были всегда набиты его карманы. – Рецензент замечает, что новые постановки этой пьесы неизменно совпадают во времени с различными трагическими эпизодами: смертью, несчастным случаем, иными бедами; словом, получается нечто вроде легенды, которую любят пересказывать в связи с оперой La Forza del destino[64].
Эшвин начал выказывать некоторые признаки нетерпения.
– Вот как раз в связи с пьесой «Возвращение Дон Жуана» мы и пришли к вам, Грисуолд.
– Что-то слишком официально вы изъясняетесь. Хорошо, чем могу быть полезен?
– Уверен, что ни декан, ни ректор не одобрили бы моих действий; в то же время мы с вами работали вместе в различных комитетах, и я успел убедиться, что вы менее всего похожи на узколобого профессора.
– Спасибо. – Доктор Грисуолд полуприкрыл глаза и сплел пальцы, явно пытаясь понять, что бы все это могло означать.
– Видите ли, Грисуолд, – кажется, Эшвин впервые утратил весь свой апломб, – дело в том, что я стал детективом.
Доктор Грисуолд укоризненно улыбнулся Мартину.
– Смотрю, я даже недооценил вашего разлагающего влияния, не так ли?
– Боюсь, что так, – согласился Мартин, – но вообще-то сейчас не до шуток. Дело серьезное, и может оказаться еще важнее, чем выглядит сейчас.
– В общем, – резюмировал доктор Эшвин, – мистер Лэм обнаружил кое-какие обстоятельства, связанные с недавними смертями; это не явные, бесспорные доказательства, в суд с ними не пойдешь, но задуматься они заставляют. И если нам удастся узнать немного больше, чем мы знаем, прояснится, надеюсь, и вся картина.
– И тогда вы сможете выполнить свой гражданский долг? – заключил доктор Грисуолд. – Ну что же, всем, что знаю, готов поделиться.
– Спасибо. – Эшвин явно испытывал облегчение от того, что заставил себя признаться в новом своем увлечении. – Собственно, нам от вас нужно только одно – чтобы вы начертили схему расположения людей вокруг столика в глубине сцены в тот момент, когда разбился один из стоявших на нем бокалов.
Доктор Грисуолд с удивлением посмотрел на гостей, и Мартин быстро посвятил его в суть дела. Дослушав, доктор Грисуолд снял очки и рассеянно протер стекла.
– Ну что ж, – вздохнул он – полагаю, это мне по силам. – Он взял карандаш и бумагу и принялся чертить; делал он это медленно, то и дело останавливался, словно проверяя память.
Когда рисунок был почти готов, доктор Эшвин нарушил тишину очередным вопросом:
– А вы, часом, не знаете, как на генеральную репетицию попали Лешины?
– Так, дайте сообразить… Я столкнулся с Лешиным в библиотеке. Он сказал, что встречается с женой в аудитории, где назначена генеральная, и я решил пойти с ним, хотя у меня были билеты на сегодняшнюю премьеру. Выходит, не напрасно.
– Вы нам очень помогли в трудную минуту, – с благодарностью сказал Мартин.
– Да я не о том вовсе. – Доктор Грисуолд был явно смущен. – Просто хотел сказать, что иначе не увидел бы вашей пьесы.
– А почему все-таки Лешины пошли на генеральную, а не дождались, когда спектакль пойдет на публике? – настаивал Эшвин.
– Не знаю. Об этом у нас не было речи. Мы вообще мало разговаривали. С миссис Лешиной я едва знаком, заметил только, что между нею и мужем возник какой-то холодок. Более того, если только я не слишком сильно ошибаюсь, мне показалось, что она не ожидала его там увидеть. Хотя мне он, повторяю, сказал, что они договорились о встрече.
Мартин и Эшвин обменялись понимающим и взглядами. Все это с очевидностью означало следующее: Таня Лешина пришла на репетицию одна, имея в виду встретиться с Полом по ее окончании, хотя и не при таких трагических обстоятельствах, а Иван Лешин что-то заподозрил и последовал за женой, пригласив с собой доктора Грисуолда, возможно, чтобы избежать сцены.
Доктор Грисуолд отложил карандаш.
– Ну вот, кажется, все верно. Вообще-то у меня отличная зрительная память. – Он протянул схему Эшвину, который извлек из кармана другой лист бумаги, с вариантом Мартина.
Все трое сели на кушетку подле окна и при ярком свете апрельского солнца принялись разглядывать обе карты смерти. Доктор Грисуолд заговорил первым:
– Мартин, похоже, все у нас сходится. Полагаю, можно утверждать, что обе схемы приблизительно верны.
– Приблизительно, – с заметным неудовольствием повторил Эшвин.
– Если вам угодно обсудить эти рисунки с вашим доктором Ватсоном, – ответил Грисуолд, – милости просим. Обещаю хранить молчание.
– Как вы думаете, каких размеров тот стол в поперечнике? – задумчиво спросил доктор Эшвин.
– Около трех-четырех футов. Согласны, Мартин?
– Примерно.
– Тогда всякий, кто потянулся бы через стол, не мог бы остаться незамеченным. То есть нет. Не заметить-то можно, но риск слишком велик, да и не нужен. Из этого следует, что опрокинуть бокал могли только мисс Вуд или мистер Брюс.
– Мне кажется, мистер Брюс стоял для этого слишком далеко от стола, – заметил доктор Грисуолд.
– А по-моему, как раз достаточно близко, – возразил Мартин.
– В таком случае… Ага! – В выражении лица Эшвина появилось нечто похожее на удовлетворение. – Вы, мистер Лэм, стояли прямо напротив мистера Брюса и наверняка видели его, когда бокал упал на пол. А вы, доктор Грисуолд, стояли напротив мистера Лешина и должны были повернуться на звон бьющегося стекла и лишь потом увидеть Брюса. В тот момент он немного отступил от стола.
– Минуточку, минуточку! – вскинулся доктор Грисуолд. – По вашим же словам, вы предполагаете, что яд был подмешан в один бокал в тот самый момент, когда опрокинулся другой. Но бокал с ядом стоял на дальней от Брюса стороне стола, ближе к Лешину и мне.
– Вот именно! – Удовлетворенность сменилась на лице Эшвина выражением сильной досады. – Я смотрел в лицо очевидным вещам, не замечая их. Бокал не сам разбился. Его нарочно опрокинули.
– Но зачем? – удивился Мартин. – Ведь это означало бы привлечь всеобщее внимание к этим склянкам.
– А затем, чтобы быть уверенным, что мистер Леннокс выпьет бокал со стрихнином.
– А что мешало подмешать яд в оба бокала?
– Тогда мог бы пострадать кто-то третий, невинный. Маловероятно, конечно, и все же. Наш убийца – человек разборчивый.
– Ясно, – кивнул Мартин. – Вы, стало быть, думаете, что яд подмешали раньше?
– Да. Возможно, тогда, когда во время перерыва зрители ходили по сцене, перед тем как расположиться так, как это указано на ваших схемах. Не исключено, уже после того, как был разбит второй бокал.
– Вы и представить себе не можете, – доктор Грисуолд несколько раз моргнул, – насколько интересно наблюдать дедуктивный – или это индукция? – метод расследования преступления в действии, особенно если детектив применяет более или менее сходные принципы в научных разысканиях или ученых собраниях. К вам это тоже относится, Мартин. Но не будете ли вы любезны объяснить, какие из всего этого следуют выводы?
– Никаких, – с нажимом ответил Эшвин. – Боюсь, речь идет только о возможностях и вероятностях. Представляется вероятным, что бокал опрокинул Алекс Брюс (почти точно – либо он, либо мисс Вуд). А поскольку разбитый бокал – это важнейшая часть всего плана убийства, кажется вероятным, что и отравитель – это Алекс Брюс. Но только вероятным – тут уже уверенности нет. Остается возможность, пусть небольшая, что мистер Брюс или мисс Вуд просто случайно опрокинули бокал, тем самым невольно поспособствовав отравителю. Нам не хватает фактов, и где их раздобыть, я не вижу.
– А поскольку, – подхватил доктор Грисуолд, – особой срочности в их нахождении нет или, во всяком случае, я надеюсь, что нет, не вижу, почему бы вам с Мартином не выпить со мной чаю и не отвлечься на какое-то время от этой проблемы. Моя дочь Марджори должна быть с минуты на минуту, и она…
Доктор Эшвин задумчиво встал со стула. Гнала его не только перспектива чаепития в обществе кроткой юной девицы; ему хотелось остаться одному подальше даже от своего верного Ватсона и еще раз углубиться в проблему.
– Прошу прощения, – сказал он, – боюсь, мне пора. А вы, мистер Лэм, оставайтесь. Увидимся в понедельник. – И, наскоро попрощавшись, он вышел из дома.
– Эшвину нужно было что-то в этом роде, – заметил доктор Грисуолд. – Перестав переводить, он как-то увял. Отказался от шахмат, отказался от бильярда – а ведь был когда-то настоящим чемпионом в нашем университетском клубе, – да почти от всего и от всех ушел, если не считать этой девчушки, как ее там, Элизабет, кажется. Так что я рад вашему разлагающему влиянию.
– Я немного беспокоюсь за него, – сказал Мартин. – Как-то он вдруг слишком серьезно погрузился во все это дело. И эта внезапная поспешность: «Увидимся в понедельник, мистер Лэм…» Скверный оборот принимают дела, когда Холмс так резко отталкивает от себя Ватсона.
