Это была Лили. Ну, мы познакомились, а дальше… В общем, закрутилось… То да сё… Одно за другим… Но сейчас…
Лили сжала мою руку и произнесла:
– Эскамильо, милый…
Я посмотрел ей прямо в лицо и сказал:
– Слушай, я мог бы сейчас встать и попросить кого-нибудь из пассажиров поменяться со мной местами. Я этого не делаю только по одной причине: я в форме, а служба в армии обязывает вести себя с достоинством в общественных местах. Я прекрасно знаю, на что ты способна. Пожалуйста, сиди тихо. Я собираюсь читать газету.
С этими словами я развернул «Таймс». Лили расхохоталась своим особенным грудным смехом, который я некогда находил весьма привлекательным, после чего поудобнее устроилась в кресле так, чтобы ее рука касалась моей.
– Порой я начинаю жалеть, что тогда, три года назад, ты все-таки убежал от быка. Знаешь, когда я в тот день смотрела, как ты карабкаешься через забор, я даже и подумать не могла, что до такого докачусь. Ты не отвечал на мои письма и телеграммы. Я отправилась в Вашингтон, чтобы разузнать, где ты находишься, и потом поехать туда, где бы ты ни находился. И вот она я, прямо перед тобой. Я, гордая Лили Роуэн собственной персоной! Эскамильо, посмотри на меня!
– Я читаю.
– Боже всемогущий, как же тебе идет форма. Ты в ней такой суровый, такой мужественный. Разве тебя не удивляет, что мне удалось разузнать, каким рейсом ты летишь, и сесть на самолет раньше тебя? Правда, я умница?
Я промолчал.
– Отвечай, когда тебя спрашивают, – произнесла Лили. На этот раз в ее голосе послышалась резкость.
Как я уже упоминал, эта женщина была способна на все что угодно.
– Да, – отозвался я, – ты умница.
– Спасибо. Кстати, у меня хватило ума догадаться, отчего ты на меня так взбеленился. Я сказала тебе, что отказ Ирландии предоставить союзникам морские и военно-воздушные базы – фальшивка. Мой отец приехал в Штаты из Ирландии и сколотил на строительстве канализации целых восемь миллионов долларов. Да, я ирландка, и ты это прекрасно знаешь, и вот теперь ты дуешься на меня из-за того, что я тебе соврала. И еще мне кажется, ты считаешь, будто устал от меня. Я тебе надоела. Ну, что скажешь?
– Малыш, я теперь служу в армии, – промолвил я, не отрывая глаз от газеты.
– Ну да, служишь, и что с того? Я отправила тебе сорок телеграмм, предлагала немедленно приехать, быть рядом и читать тебе вслух. Было дело или нет? Затем я подумала, что с тобой могло что-то стрястись: вдруг ты заболел или еще чего случилось. И поэтому я целых три раза ездила к Ниро Вульфу: а что, если ты прислал ему хоть какую-то весточку? Кстати, что, черт возьми, с ним происходит? Вульф отказывается меня принимать. И это притом, что я ему нравлюсь.
– Ты ему не нравишься. Он вообще женоненавистник.
– Зато ему нравится, что я интересуюсь его орхидеями. Кроме того, я написала Вульфу, что у меня для него есть дело и что я оплачу его услуги из своего кармана. Но он не пожелал поговорить со мной даже по телефону.
– Что за дело? – поднял я взгляд на Лили.
– Ага, интересно? – Уголок ее рта пополз вверх.
– Иди к черту.
– Будет тебе, Эскамильо. Неужели я для тебя совсем ничего не значу?
– Угадала.
– Еще как значу. Мне нравится, как ты мгновенно принимаешь стойку, когда чуешь интересную работу. Речь идет о моей подруге… ну, может быть, не совсем подруге, а просто знакомой, девушке по имени Энн Амори. Я за нее очень переживаю.
– Что-то не бросается в глаза, как ты переживаешь за девушку по имени Энн Амори. Насколько я тебя знаю, ты способна переживать только за саму себя.
– Узнаю Арчи, – погладила меня Лили по руке. – Ну да, мне нужен был повод повидаться с Ниро Вульфом, а Энн действительно попала в беду. Ей был очень нужен совет. Она кое-что кое о ком узнала и хотела понять, что ей теперь с этим делать.
– Так что она конкретно узнала и о ком именно?
– Я не в курсе. Энн мне не сказала. Когда-то ее отец работал на моего отца, а когда он умер, я стала ей помогать. Сейчас Энн работает в Национальной лиге по разведению птиц и получает тридцать долларов в неделю. – Лили передернула плечами. – Господи боже, только подумать – тридцать долларов в неделю! Да даже если бы и в день – на такие деньги все равно не проживешь. Так вот, в один прекрасный день Энн приехала ко мне и попросила посоветовать ей хорошего адвоката; кстати сказать, была она при этом очень расстроена. Что именно у нее стряслось, она мне говорить не стала, сказала только, что узнала кое о ком нечто совершенно ужасное. Насколько я понимаю, по нескольким случайно оброненным фразам, речь шла о ее женихе. Вот я и решила, что Ниро Вульф будет ей куда полезнее любого адвоката.
– И он тебя не принял?
– Нет.
– Энн упоминала какие-нибудь имена?
– Нет.
– Где она живет?
– В центре, недалеко от тебя: Барнум-стрит, триста шестнадцать.
– А кто ее жених?
– Да не знаю я. – Лили погладила меня по руке. – Слушай, мужественный вояка, скажи-ка лучше, где мы с тобой сегодня поужинаем? Может, у меня?
– Теперь я служу в армии и в данный момент нахожусь при исполнении, – покачал я головой. – Кроме того, твои слова о базах в Ирландии – диверсия чистой воды. И вообще мне кажется, что ты работаешь на ирландскую разведку. Вынужден признать, что ты совершенно неотразима, однако мне нельзя забывать о собственной чести. Еще давно, помнишь, в палатке, в которой располагалась методистская церковь, я предупредил тебя, что мой духовный мир…
Лили перебила меня, я – ее, и пошло-поехало. Так мы провели целый час, пока самолет наконец не сел в аэропорту Ла Гуардия. Сами понимаете, бросить ее прямо там я не мог и предложил взять такси на двоих. Вместе мы добрались до Манхэттена и там, возле «Рица», где Лили жила и где, как я знал, она не станет устраивать мне скандалы, я вместе с багажом перебрался в другое такси, велев водителю ехать к Вульфу на Западную Тридцать пятую улицу.
Несмотря на встречу с Лили, настроение у меня было хорошим. Проехав по центру города и свернув на запад, я с удивлением поймал себя на странном ощущении: казалось, что я отсутствовал куда больше чем два месяца. С радостью узнавания я смотрел на дома и магазины, словно был их владельцем, хотя раньше даже не удостаивал их взглядом. Я предпочел не извещать о своем возвращении телеграммой, решив сделать домашним сюрприз. До чего же мне хотелось снова увидеть их всех: Теодора, ухаживающего в оранжерее за орхидеями; Фрица, хлопочущего на кухне вокруг кастрюль; Ниро Вульфа, сидящего в кабинете за столом и хмуро разглядывающего атлас или, ворча, почитывающего книгу. Нет, пожалуй, Ниро Вульфа в кабинете я не застану. До шести вечера он торчит в оранжерее вместе с Теодором, так что, когда я приеду, они будут именно там. Ничего, зайду на кухню, поздороваюсь с Фрицем, а потом проскользну к себе в комнату и буду ждать, когда шум лифта известит, что Ниро Вульф спускается к себе в кабинет.
Оказавшись дома, я испытал самое сильное потрясение в своей жизни.
Я отпер дверь собственным ключом, который по-прежнему оставался у меня на брелке, оставил вещи в холле, после чего зашел в кабинет и замер, не в силах поверить собственным глазам. На столе Вульфа громоздились кучи нераспечатанных писем. Я подошел поближе и увидел, что его стол, как, собственно, и мой, покрыт чуть ли не десятилетним слоем пыли. Я повернулся к двери и почувствовал, что в горле у меня появился комок. Кто-то умер: либо Фриц, либо Вульф – вопрос только, кто из них двоих. Я кинулся на кухню. Представшее передо мной зрелище свидетельствовало о том, что ни одного из них не было в живых. Иного объяснения у меня не имелось. Ряды горшков, кастрюль, сковородок и баночек со специями также были покрыты слоем пыли.
Мне стало страшно. Я рывком открыл дверцу шкафа. Внутри ни черта не было, если не считать тарелки с апельсинами и шести коробок с черносливом. Я заглянул в холодильник, и увиденное меня окончательно добило. Я обнаружил лишь четыре пучка салата, четыре помидора и тарелку с яблочным пюре. Пулей вылетев с кухни, я кинулся вверх по лестнице.
Две комнаты – одна Вульфа и другая, свободная, – располагались на втором этаже. Они пустовали, но мебель была на месте и выглядела как обычно. Ту же самую картину я обнаружил в комнатах этажом выше, одна из которых принадлежала мне. Я поднялся выше, в оранжерею. В четырех помещениях я не увидел ничего особенного, лишь сотни орхидей, многие из которых цвели. В секции с рассадой я наконец натолкнулся на признаки человеческой жизни. Говоря конкретнее, я увидел там Теодора Хорстмана. Он сидел за столом на табурете и корпел над журналом учетных записей, ведение которого прежде входило в круг моих обязанностей.
– Где Вульф? Где Фриц? Что, черт возьми, здесь происходит?
Теодор дописал слово, промокнул чернила, повернулся ко мне на стуле и проскрипел:
– А, это ты, Арчи. Привет. Их сейчас нет. Они отправились делать упражнения. Это у них называется тренировками. Такие вот дела.
