Теперь к портрету доктора Риво Мегрэ добавил новые штрихи. Сотрудники отзывались о нем как о большом мастере. Оказывается, он буквально горел на работе.
Честолюбие? Весьма вероятно! И все же он не хотел перебираться в Париж, где место для него было обеспечено.
– Ты что-нибудь понимаешь? – спросила мадам Мегрэ, когда они остались одни.
– Я? Подними, пожалуйста, шторы… Совершенно ясно, что он профессиональный хирург. Он не мог бы так долго обманывать свое окружение, ведь он работает не в кабинете, один на один с пациентом, а в больнице…
– Но его не знают в университетах…
– Подожди, закончим сначала с одним делом. Сейчас я ожидаю Ледюка, у которого наверняка возникнут проблемы со спутницей. Ты не слышала, прибыл ли поезд? Если это поезд из Бордо, есть шансы, что…
– И на что ты надеешься?
– Увидишь! Подай-ка мне спички…
Он чувствовал себя гораздо лучше. Температура опустилась до 37,5, и у руки почти полностью восстановилась подвижность. А самым хорошим признаком было то, что он просто не мог больше оставаться в постели. Он то и дело переворачивался, поправлял подушки, приподнимался, вытягивался…
– Я попрошу тебя сделать несколько звонков…
– Кому?
– Мне нужно знать, где находится каждый из интересующих меня персонажей. Сначала позвони прокурору. Когда услышишь его голос, сразу положи трубку…
Пока жена выполняла это задание, Мегрэ смотрел на площадь, коротко попыхивая трубкой.
– Прокурор у себя!
– Теперь позвони в больницу. Спроси доктора.
Доктор находился на работе!
– Теперь остается позвонить на его виллу. Если трубку возьмет жена, попроси позвать к телефону Франсуазу. Если же трубку возьмет Франсуаза, скажи, чтобы подошла мадам Риво…
Ответила жена доктора. Она сообщила, что сестры нет дома, и поинтересовалась, что ей передать.
– Положи трубку!
Таким образом, несколько заинтригованных непонятными звонками людей должны были заняться выяснением того, кто им звонил.
Через пять минут принадлежащий гостинице автобус вернулся с вокзала с тремя пассажирами и парнем, которому был поручен багаж. Потом подъехал почтальон на велосипеде, доставивший мешок с почтой.
После раздавшегося за углом характерного сигнала клаксона появился «форд» Ледюка. Мегрэ разглядел пассажира на заднем сиденье. Еще кто-то сидел рядом с водителем.
Первым из машины выбрался бедняга Ледюк, оглядевшийся по сторонам с тревогой, как человек, боящийся показаться смешным. Затем он помог выйти полной даме, едва не упавшей ему в объятия. Последней из машины выпрыгнула молодая девушка, сразу же метнувшая злобный взгляд на окно номера Мегрэ.
Это была Франсуаза в кокетливом костюме нежно-зеленого цвета.
– Мне можно остаться? – спросила мадам Мегрэ.
– Конечно. А вот и они… Открой им, пожалуйста.
За дверью послышалось тяжелое дыхание, и в номер вошла полная дама, вытирая лоб платком.
– Значит, здесь находится нотариус, который, кажется, вовсе не нотариус!
Вульгарный голос. И не только голос! Кажется, ей было не более сорока пяти лет. Растолстевшая блондинка с вялым ртом. Очевидно, она еще не избавилась от претензий на красоту, потому что была накрашена так ярко, словно собиралась выйти на сцену.
При беглом взгляде на нее создавалось впечатление, что вы ее уже видели раньше. И тут же догадывались почему: она представляла собой ставший сегодня редким характерный типаж певички, когда-то выступавшей в кабаре. Губы сердечком. Перетянутая талия. Зовущий взгляд. Обнаженные молочно-белые плечи. Своеобразная раскачивающаяся походка, взгляд на собеседника, словно на зрителей с подмостков…
– Мадам Босолей? – галантно поинтересовался Мегрэ. – Присаживайтесь, прошу вас… И вы тоже, мадемуазель…
Франсуаза осталась стоять. Она была готова взорваться.
– Предупреждаю вас, что я буду жаловаться! Мне еще не приходилось сталкиваться с таким безобразием…
Ледюк топтался возле двери с весьма жалким видом; легко было догадаться, что у него не все прошло как по маслу.
– Успокойтесь, мадемуазель. Надеюсь, вы извините меня за желание повидать вашу мать…
– Кто вам сказал, что это моя мать?
Мадам Босолей ничего не понимала. Она то и дело переводила растерянный взгляд с сохранявшего полное спокойствие Мегрэ на Франсуазу, дрожавшую от бешенства.
– Я, по крайней мере, могу предположить это, поскольку вы отправились на вокзал, чтобы встретить ее…
– Мадемуазель пыталась помешать матери прийти к вам! – со вздохом произнес Ледюк, упорно рассматривая ковер.
– И как же тебе удалось справиться с этой проблемой?
Вместо Ледюка ответила Франсуаза:
– Он угрожал нам! Говорил об ордере на арест, словно мы воровки… Пусть он покажет этот ордер, или я…
И она протянула руку к телефонной трубке. Без сомнения, Ледюк превысил свои полномочия. И теперь его терзали угрызения совести.
– Я предполагал, что они могут в любой момент устроить скандал в зале ожидания!
– Минутку, мадемуазель. Кому вы хотите позвонить?
– Кому… Прокурору, конечно…
– Сядьте! И, заметьте, я не мешаю вам звонить. Наоборот!.. Но, возможно, в общих интересах вам не стоит торопиться…
– Мама, я запрещаю тебе отвечать!
– Но я ничего не понимаю! В конце концов, вы нотариус или комиссар полиции?
– Комиссар!
Ее растерянный жест должен был означать что-то вроде: «В таком случае я даже не знаю…»
Было очевидно, что женщина уже встречалась с полицией, и от этих встреч у нее осталось если не почтительное, то, по крайней мере, настороженное отношение к этой организации.
– Я все же не понимаю, почему меня…
– Вам ничто не угрожает, мадам. Сейчас вы все поймете… Я просто хочу задать вам несколько вопросов, только и всего.
– Так что, никакого наследства нет?
– Я пока точно не могу сказать…
– Это безобразие! – буркнула Франсуаза. – Мама, не отвечай ему!
Она не могла усидеть на месте. Ее нервные пальцы терзали носовой платок. Время от времени она бросала на Ледюка ненавидящий взгляд.
– Могу предположить, что по профессии вы лирическая певица?
Он знал, что эти два слова способны затронуть самую чувствительную струну в душе его собеседницы.
– Да, господин комиссар, я пела в «Олимпии» в те времена, когда…
– Мне кажется, я вспоминаю ваше имя на афишах… Босолей… Ивонн, не так ли?
– Жозефина Босолей!.. После того как медики порекомендовали мне перебраться в более теплые края, я предприняла турне по Италии, Турции, Сирии, Египту…
Ах, эти времена кабаре! Он прекрасно представлял ее на убогих подмостках в типичных для Парижа заведениях, посещавшихся преимущественно хлыщами и офицерами местного гарнизона… Закончив номер, она спускалась к публике и обходила столы с подносом в руках, иногда выпивала бокал-другой шампанского с поклонниками…
– Потом вы обосновались в Алжире?
– Ну да! Однако моя первая девочка родилась в Каире…
Франсуаза находилась на грани нервного срыва. Она могла в любой момент наброситься на Мегрэ.
– Полагаю, ее отца вы не знали?
– Простите, я очень хорошо знала его! Английский офицер, приписанный к…
– В Алжире у вас родилась вторая дочь. Это была Франсуаза…
– Правильно. И это стало концом моей артистической карьеры… Дело в том, что после родов я очень долго болела… А когда поправилась, у меня пропал голос.
– И тогда?..
– Отец Франсуазы заботился обо мне, пока его не отозвали во Францию… Он был сотрудником таможенной службы…
Подтвердилось все, о чем догадывался Мегрэ. Теперь он мог восстановить без каких-либо пробелов жизнь матери и двух дочерей в Алжире: мадам Босолей, еще сохранившая привлекательность, завела серьезных друзей. А дочери постепенно выросли…
Разве может показаться странным, что они должны были выбрать ту же дорожку, что и их мать?
Старшей было всего шестнадцать лет…
– Я мечтала, чтобы они стали танцовщицами! Потому что эта профессия далеко не так неблагодарна, как пение! Тем более за границей! Жермен стала брать уроки у одного моего приятеля, обосновавшегося в Алжире…
– Но вскоре она заболела…
– Она вам рассказывала? Да, у нее всегда было слабое здоровье… Может быть, сказалось то, что ей пришлось часто переезжать с места на место, когда она была маленькой… Ведь мне не хотелось оставлять ее с кормилицей… Я сделала для нее нечто вроде колыбельки, которую можно было повесить в купе…
В общем, весьма мужественная женщина! И теперь она прекрасно себя чувствовала! Поэтому не понимала, что могло довести ее дочь до такого состояния! Ведь Мегрэ беседовал с ней так вежливо, был таким предупредительным… Более того, он говорил на простом, вполне понятном для нее языке!
