– Ах, так! Вот, оказывается, что было у вас на уме… Наш друг Джепп сказал бы, что у вас чересчур богатая фантазия.
– Да, он постоянно обвиняет меня в стремлении все усложнять. Но это не соответствует действительности! Я всегда стараюсь выбирать как можно более простой путь. И всегда смотрю фактам в лицо.
– Но вы разочарованы? Ожидали большего от этой Анни Морисо?
Они вошли в здание отеля, где остановился Пуаро, и вдруг Фурнье бросился в глаза лежавший на стойке администратора предмет, который напомнил ему о том, что говорил маленький бельгиец утром.
– Я забыл поблагодарить вас за то, что вы указали мне на совершенную мною ошибку, – сказал он. – Я обратил внимание на мундштуки леди Хорбери и курдские трубки Дюпонов и самым непростительным образом упустил из вида флейту доктора Брайанта. Хотя всерьез я его и не подозреваю…
– В самом деле?
– Он не производит впечатления человека, способного…
Фурнье запнулся. Человек, стоявший у стойки администратора и беседовавший со служащим, повернулся к ним. Его рука лежала на футляре из-под флейты. Увидев Пуаро, он, судя по выражению лица, узнал его.
Фурнье из деликатности остался на заднем плане, тем более что Брайанту было совсем ни к чему видеть его.
– Доктор Брайант, – произнес Пуаро, поклонившись.
– Месье Пуаро.
Они обменялись рукопожатием. Женщина, стоявшая рядом с Брайантом, направилась к лифту. Сыщик проводил ее взглядом.
– Месье доктор, ваши пациенты смогут обойтись без вас некоторое время? – спросил он.
Доктор Брайант улыбнулся той приятной, несколько меланхоличной улыбкой, столь памятной Пуаро. У него был усталый, но при этом умиротворенный вид.
– У меня теперь нет пациентов, – ответил он и двинулся в сторону маленького столика. – Бокал шерри, месье Пуаро, или какого-нибудь другого аперитива?
– Благодарю вас.
Они сели за столик, и доктор сделал заказ.
– У меня теперь нет пациентов, – повторил он. – Я оставил практику.
– Неожиданное решение…
– Не такое уж и неожиданное.
Сделав паузу, пока официант расставлял бокалы, он продолжил, говоря спокойно и как будто отстраненно:
– Это необходимое решение. Я отказался от практики по собственной воле, дабы меня не лишили права заниматься ею. В жизни каждого наступает поворотный момент, месье Пуаро. Человек оказывается на распутье, и он должен принять решение. Я очень люблю свою работу, и для меня отказ от нее – душевная боль. Но в жизни существует и кое-что помимо работы, месье Пуаро… Счастье человеческого бытия.
Маленький бельгиец молчал, решив дать ему высказаться.
– Есть женщина – моя пациентка, – которую я тоже очень люблю. У нее имеется муж, приносящий ей невыносимые несчастья. Он употребляет наркотики. Если б вы были врачом, то понимали бы, что это означает. У нее нет собственных денег, и поэтому она не может уйти от него… Некоторое время я колебался, но теперь принял решение. Мы с ней собираемся уехать в Кению и начать новую жизнь. Надеюсь, она наконец узнает, что такое счастье. На ее долю выпало столько страданий…
Немного помолчав, он заговорил более оживленным тоном:
– Я ничего не скрываю от вас, месье Пуаро, поскольку рано или поздно это все равно станет достоянием общественности, и чем быстрее вы узнаете об этом, тем лучше.
– Понимаю, – сказал Пуаро. – Я вижу, вы носите с собой флейту?
Доктор Брайант улыбнулся:
– Флейта – моя неизменная спутница… Что бы ни случилось, она всегда со мной.
Он с нежностью погладил футляр, затем поднялся из-за стола и поклонился. Пуаро последовал его примеру.
– Желаю вам всего наилучшего, месье доктор, – сказал он. – А также мадам.
Когда Фурнье присоединился к своему другу, Пуаро стоял у стойки администратора и заказывал телефонный разговор с Квебеком.
Глава 24. Сломанный ноготь
– И что теперь? – спросил Фурнье. – Вас все еще занимает наследница? Определенно это ваша идея фикс.
– Отнюдь, – возразил Пуаро. – Но во всем должен быть порядок и метод. Прежде чем переходить к следующему шагу, необходимо закончить с предыдущим.
Он бросил взгляд на Джейн.
– Пожалуй, вы с мадемуазель Джейн начинайте завтракать, а я чуть позже присоединюсь к вам.
Фурнье с видимой неохотой согласился, и они с девушкой направились в столовую.
– И как она выглядит? – с любопытством спросила Джейн, когда они сели за стол.
– Немного выше среднего роста, темные волосы, матовое лицо, заостренный подбородок…
– Вы как будто приводите описание в паспорте, – перебила его Джейн. – Описание в моем паспорте просто оскорбительно. Все у меня «среднее» и «обычное». Нос средний, губы обычные (как вообще можно описывать губы?), лоб обычный, подбородок обычный…
– Но необычные глаза, – заметил Фурнье.
– Серые, ничего особо примечательного.
– И кто же вам сказал, мадемуазель, что этот цвет глаз непримечателен? – спросил француз, подавшись вперед.
Джейн рассмеялась.
– Вы прекрасно владеете английским языком, месье, – сказала она. – Но все-таки расскажите мне подробнее об Анни Морисо. Она красива?
– Assez bien[48], – осторожно произнес Фурнье. – И не Анни Морисо, а Анни Ричардс. Она замужем.
– Ее муж тоже здесь?
– Нет.
– А почему?
– Потому что сейчас он в Канаде или Америке.
Фурнье принялся пересказывать ей то, что им рассказала Анни. Когда его повествование близилось к завершению, к ним присоединился Пуаро. Он выглядел несколько подавленным.
– Что случилось, mon cher?
– Я только что беседовал с матерью Анжеликой. Это очень романтично – разговаривать с человеком, находящимся по другую сторону Атлантики, на другом конце света.
– Фотография, переданная по телеграфу, это тоже романтично. И о чем же вы беседовали?
– Она подтвердила все, что миссис Ричардс рассказала нам о своей жизни. Ее мать уехала из Квебека с французом, занимавшимся виноторговлей, в то самое время, когда ребенок особенно нуждается в материнской заботе. С точки зрения матери Анжелики, мадам Жизель катилась по наклонной плоскости. Деньги она присылала регулярно, но желания навестить дочь никогда не изъявляла.
– Фактически это повторение того, что мы уже слышали сегодня утром.
– Да, только эта информация более подробна. Покинув шесть лет назад Институт Марии, Анни Морисо стала работать маникюршей, а затем получила место горничной у одной леди и уехала вместе с ней из Квебека в Европу. Письма от нее мать Анжелика получала нечасто – примерно два в год. Увидев в газете заметку о расследовании убийства Мари Морисо, она поняла, что речь, по всей вероятности, идет о матери Анни.
– Кто же был ее мужем? – спросил Фурнье. – Если, как нам теперь известно, Жизель была замужем, и к ее убийству может быть причастен муж.
– Я думал об этом. И в этом заключалась одна из причин моего звонка. Джордж Леман, муж Жизель, бросивший ее, был убит в самом начале войны.
Немного помолчав, он неожиданно спросил:
– Что я сейчас сказал – не последнюю фразу, а перед ней? У меня возникла идея, а я даже не осознал этого… Я сказал что-то важное.
Призвав на помощь память, Фурнье принялся повторять содержание всего, сказанного Пуаро за последние несколько минут, но тот лишь недовольно качал головой.
– Нет-нет, не то… Ладно, оставим это.
Повернувшись к Джейн, сыщик вступил с ней в беседу. Когда завтрак подошел к концу, он предложил выпить кофе в вестибюле. Джейн согласно кивнула и протянула руку к сумочке и перчаткам, лежавшим на столе. Взяв их, она поморщилась.
– Что такое, мадемуазель?
– Ничего, – со смехом ответила Джейн. – У меня сломался ноготь. Нужно подпилить его.
Пуаро вдруг снова опустился на стул.
– Nom d’un nom d’un nom[49], – вполголоса произнес он.
Фурнье и Джейн с удивлением посмотрели на него.
– Что это значит, месье Пуаро? – воскликнула Джейн.
– Это значит, что я понял, почему мне знакомо лицо Анни Морисо. Я видел ее прежде… в самолете в день убийства. Леди Хорбери послала ее за пилкой для ногтей. Анни Морисо была горничной леди Хорбери.
Это внезапное откровение произвело на всех троих ошеломляющий эффект. Дело принимало новый, совершенно неожиданный оборот.
Анни Морисо – казалось бы, столь далекая от произошедшей трагедии – в действительности присутствовала на месте преступления. Им потребовалось несколько минут, чтобы усвоить эту мысль.
Пуаро сделал отчаянный жест рукой. Его лицо исказила мучительная гримаса.
– Подождите немного, – сказал он. – Я должен подумать, должен понять, как это согласуется с моими теориями. Мне нужно кое-что вспомнить… Тысяча проклятий моему несчастному желудку! Меня тогда заботили исключительно собственные внутренние ощущения…
– Стало быть, она находилась на борту самолета, – задумчиво произнес Фурнье. – Теперь я начинаю понимать.
