– Когда это случилось, сколько месяцев прошло после закрытия склада?
В здании со стеклянной крышей было холоднее, чем во дворе, и пожилая женщина предложила:
– Не хотите погреться в моей комнатке?.. Когда это было, мне сейчас трудно сказать. Точно не весной, на деревьях еще не появилась листва. Вероятно, в конце зимы.
– А когда вы увидели его в следующий раз?
– Много позже, в самый разгар лета. Больше всего меня поразил тот факт, что на нем были ботинки такого цвета… «цвета детской неожиданности». Почему вы так странно на меня смотрите?
– Не обращайте внимания. Продолжайте.
– Это было совершенно не похоже на него. Я привыкла видеть на нем только черную обувь. Он вошел ко мне в комнатку и положил на стол маленький белый пакетик, перевязанный позолоченной лентой. В нем была плитка шоколада. Он сел вот на этот стул. Я приготовила месье Луи чашку кофе и побежала в магазин на углу, чтобы купить немного кальвадоса. А он в это время присматривал за всем.
– И что он вам рассказал?
– Ничего особенного. Он выглядел счастливым оттого, что может вдохнуть воздух столь любимого им места. Это было заметно.
– Он хотя бы намекал, как сложилась его новая жизнь?
– Я спросила у него, всем ли он доволен, и он ответил «да». В любом случае у него больше не было строгого рабочего расписания, потому что он пришел ко мне утром, часов в десять или в одиннадцать. В другой раз он появился во второй половине дня, и я заметила, что на нем светлый галстук. Я тогда еще пошутила, сказав, что он начал молодиться. Но месье Луи никогда не был человеком, который может рассердиться или обидеться. Затем я спросила его о дочери, с которой никогда не встречалась, но чью фотографию он мне впервые показал буквально через несколько месяцев после ее рождения. Очень редко мужчина так гордится своим отцовством. А месье Луи всем рассказывал о своей дочери и вечно носил в кармане ее фотографии.
Полиция обнаружила в бумажнике покойного только один снимок Моники, на котором она была запечатлена еще ребенком. Никаких новых фотографий.
– Это все, что вы знаете?
– А что еще я могу знать, с утра до вечера сидя взаперти? С тех пор как торговый дом Каплана ликвидирован, да еще и парикмахер со второго этажа переехал, в здании стало совсем безлюдно.
– Вы ему говорили об этом?
– Да. Мы болтали обо всем: о жильцах, которые покидали дом один за другим, о судебных процессах, об архитекторах, которые время от времени появляются здесь и трудятся над планами пресловутого кинотеатра, пока стены дома потихоньку разрушаются.
В ее словах не было горечи. Но комиссар тем не менее понял, что консьержка покинет это здание последней.
– Как это произошло? – в свою очередь спросила женщина. – Он очень страдал?
Ни мадам Турэ, ни Моника не задали этот вопрос.
– Нет, доктор утверждает, что месье Турэ умер мгновенно.
– А где это случилось?
– В двух шагах отсюда, в тупике у бульвара Сен-Мартен.
– Около ювелирного магазина?
– Да. Кто-то следовал за ним по пятам, а когда стемнело, всадил ему нож в спину.
Еще накануне вечером Мегрэ позвонил из дома в лабораторию криминалистической службы; звонил он туда и этим утром. Нож оказался самым обычным, какой можно найти в любом магазине скобяных изделий. Он был совершенно новым, отпечатки пальцев снять не удалось.
– Бедный месье Луи! Он так любил жизнь!
– Он был веселым человеком?
– По крайней мере не из тех, кто привык грустить. Я не знаю, как вам это объяснить. Он со всеми был очень любезен, всегда старался уделить внимание, сказать пару милых пустяков. Но он не пытался понравиться, не требовал, чтобы его ценили.
– Он интересовался женщинами?
– Никогда в жизни! Однако если бы захотел, то мог бы заиметь не одну подружку – уж больно удачным в этом смысле было его место работы. Кроме месье Макса и старого бухгалтера, месье Луи был единственным мужчиной на складе, а женщины-упаковщицы не отличались особой строгостью нравов.
– Он пил?
– Бокал вина, как и все. Время от времени рюмочку ликера после кофе.
– Где он обычно обедал?
– Он не уходил со склада даже в полдень; еду он приносил с собой, завернув ее в вощеную бумагу, я это как сейчас вижу. Он всегда ел стоя, разложив свой нехитрый обед на краешке стола, затем выходил на улицу выкурить трубочку табака, после чего снова брался за работу. Лишь время от времени он покидал здание, и тогда сообщал мне, что у него назначена встреча с дочерью. Но это случалось только в последние годы его службы, когда она стала взрослой девушкой и получила место в конторе на улице Риволи. «Почему вы никогда не приводите ее на склад, месье Луи? – спрашивала я. – Мне так хотелось бы взглянуть на вашу дочь». «Как-нибудь на днях», – обещал он. Но так никогда и не привел ее. Я вот все спрашиваю себя: почему?
– Вы потеряли из виду мадемуазель Леону?
– Нет, у меня есть и ее адрес. Она живет вместе с матерью. Леона больше не работает машинисткой; она открыла маленькую лавочку на улице Клинянкур, на Монмартре. Возможно, расскажет вам больше моего. Месье Луи ее тоже навещал. Однажды, когда я заговорила о Леоне, он сообщил мне, что она торгует товарами для новорожденных и всевозможными детскими вещами. Это странно.
– Что именно странно?
– То, что она продает детские вещи.
В комнатку консьержки за корреспонденцией потянулись первые жильцы. Они окидывали Мегрэ подозрительными взглядами, наверняка принимая его за очередного чиновника, который появился с намерением их выселить.
– Благодарю вас за информацию. Вероятнее всего, я еще вернусь.
– У вас нет предположения, кто мог сотворить подобное?
– Ни единого, – искренне ответил комиссар.
– У него украли бумажник?
– Нет. И часы тоже оставили.
– В таком случае его приняли за кого-то другого.
Чтобы добраться до улицы Клинянкур, Мегрэ надо было пересечь весь город. Он вошел в маленький бар и направился к телефонной кабине.
– Кто у аппарата?
– Жанвье, патрон.
– Ничего нового?
– Все разъехались, выполняя ваши инструкции.
Это означало, что пять инспекторов, поделив между собой районы Парижа, принялись прочесывать магазины скобяных изделий. Что касается Сантони, то ему Мегрэ поручил на всякий случай собрать данные о Монике Турэ. Он должен был быть на улице Риволи, бродя в окрестностях адвокатской конторы «Жебер и Башелье».
Если бы у мадам Турэ имелся телефон в Жювизи, то комиссар позвонил бы ей, чтобы узнать, брал ли ее супруг с собой на работу еду, завернутую в черную вощеную бумагу, в течение последних трех лет.
– Ты можешь прислать мне машину?
– Где вы находитесь?
– Улица Бонди. Шофер может подхватить меня напротив театра Ренессанс.
Следовало бы поручить Жанвье, который сегодня был свободен, опросить торговцев на бульваре Сен-Мартен. Этим уже занимался инспектор Нёвё, но в таком деле, когда положиться можно только на везение, ни один человек не будет лишним.
И если Мегрэ не сделал этого, то лишь потому, что намеревался пройтись по кварталу сам.
– У вас будут еще инструкции?
– Отправь фотографию в газеты. Пусть они продолжают представлять это дело как банальное преступление.
– Все понял. Высылаю машину.
Так как на улице было очень холодно, комиссар вспомнил об упомянутом консьержкой кальвадосе и решил выпить рюмочку. Затем, засунув руки поглубже в карманы, он пересек бульвар и отправился взглянуть на переулок, в котором был убит месье Луи.
Газетные сообщения об этом преступлении и в самом деле не привлекли внимания публики, поэтому никто из прохожих не останавливался, чтобы взглянуть на следы крови на мостовой.
Некоторое время Мегрэ постоял перед одной из витрин ювелирного магазина, внутри которого он заметил пять или шесть продавцов. Тут не торговали роскошными или уникальными изделиями. На большей части украшений, выставленных в витрине, можно было увидеть пометку: «Цена снижена». Здесь было полно всевозможных товаров: обручальные кольца, фальшивые бриллианты (хотя возможно, что и настоящие тоже), будильники, наручные и настенные часы, весьма безвкусные.
Низенький старичок, пристально наблюдавший за Мегрэ из магазина, должно быть, принял его за потенциального покупателя, потому что приблизился к двери с улыбкой на губах, явно намереваясь пригласить его войти. Комиссар предпочел удалиться. Несколькими минутами позже он уже садился в машину криминальной полиции.
– На улицу Клинянкур.
Здесь было не так шумно, как на Бульварах, но и в этом районе обитал простой люд. Лавка с вывеской «Розовый младенец», в которой трудилась мадемуазель Леона, затерялась между мясным магазином, торговавшим кониной, и ресторанчиком для шоферов. Чтобы ее заметить, следовало знать, что ищешь.
