– Он брал взаймы еще у кого-то?
– У месье Семброна и у меня.
– А кто такой месье Семброн?
– Бухгалтер. Он больше не работает, живет один на набережной Межиссери.
– У него есть сбережения?
– Он очень беден.
– И тем не менее вы оба ссудили деньгами месье Луи?
– Да. Иначе его дом выставили бы на продажу, и вся семья могла оказаться на улице.
– Почему он не обратился к месье Каплану?
– Потому что месье Каплан ничего бы ему не дал. Не тот характер. Когда хозяин сообщил, что закрывает торговый дом, он вручил каждому конверт, в котором лежала заработная плата за три месяца. Месье Луи не решался хранить эти деньги дома, чтобы жена ни о чем не догадалась.
– Она рылась в его бумажнике?
– Я не знаю. Скорее всего, да. Именно поэтому я взялась сберегать его деньги, и каждый месяц месье Луи брал у меня определенную сумму, соответствующую его зарплате. Затем, когда денег не осталось…
– Я понимаю.
– Он мне все вернул.
– Как скоро?
– Через восемь или девять месяцев. Не прошло и года.
– Все это время вы его не видели?
– Где-то с февраля по август.
– И вы нисколько не беспокоились?
– Нет. Я знала, что он не обманет. Но даже если бы он не вернул деньги…
– Он сообщил вам, что нашел новое место работы?
– Он сказал, что работает.
– В то время он уже носил желтые ботинки?
– Да. Иногда он заходил меня проведать. И каждый раз приносил подарок мне и сладости для мамы.
Возможно, именно поэтому старая женщина посмотрела на Мегрэ так разочарованно? Гости, приходящие в дом, всегда приносили старухе гостинцы, а комиссар явился с пустыми руками. Мегрэ дал себе слово, что, если ему придется вернуться в лавку, он обязательно захватит с собой конфеты.
– Месье Турэ никогда не упоминал никаких имен?
– Чьих имен?
– Ну, не знаю. Новых начальников, друзей, приятелей…
– Нет.
– Он не беседовал с вами о каком-то конкретном квартале Парижа?
– Только об улице Бонди. Он часто возвращался туда. Ему было больно видеть, что старое здание до сих пор не снесли. «Мы могли бы проработать там еще не один год», – вздыхал месье Луи.
У входной двери звякнул колокольчик. Леона вздрогнула и по привычке вытянула шею, чтобы посмотреть, кто вошел в лавку. Мегрэ поднялся.
– Не хочу вам больше мешать.
– Я всегда буду рада вашему приходу.
У прилавка стояла беременная женщина. Комиссар взял шляпу и направился к двери.
– Благодарю вас.
Пока Мегрэ садился в машину, обе женщины провожали его глазами, глядя поверх приданого для новорожденных, поверх нежной белой и розовой вязаной одежды.
– Куда едем, патрон?
Было одиннадцать часов утра.
– Остановись у первого попавшегося бистро.
– Так вот оно, прямо напротив.
Однако странная застенчивость помешала комиссару зайти в заведение прямо на глазах у Леоны.
– Сверните за угол.
Он хотел позвонить месье Каплану и разыскать в телефонном справочнике точный адрес месье Семброна, проживающего на набережной Межиссери.
И уж коли Мегрэ начал свой день с кальвадоса, то решил выпить еще одну рюмочку прямо у стойки.
Мегрэ обедал, сидя в своем углу в ресторане «Дофин». Это был весьма характерный признак: у него не имелось никакой срочной работы, поэтому он мог бы спокойно отправиться на обед домой. В ресторане, как обычно, несколько инспекторов с набережной Орфевр потягивали аперитивы. Когда Мегрэ направлялся к своему столику – а он всегда садился за один и тот же столик у окна, откуда можно было наблюдать за неспешным бегом Сены, – они провожали его взглядами.
Не говоря ни слова, инспекторы, не входившие в его бригаду, переглянулись. Тяжелая походка, хмурое лицо, мрачная рассеянность комиссара – все, что обычные люди приписали бы плохому настроению, много значили для любого служащего криминальной полиции. И если на их лицах играли легкие улыбки, – которые, впрочем, не могли скрыть глубокого уважения, – то лишь потому, что они точно знали: рано или поздно Мегрэ обнаружит человека, совершившего преступление.
– Телятина с грибами и томатами сегодня хороша?
– Да, месье Мегрэ.
Сам того не осознавая, комиссар посмотрел на официанта так же, как смотрел бы на предполагаемого преступника.
– Пива?
– Полбутылки красного бордо.
В нем взыграл дух противоречия. Если бы ему предложили вино, он бы потребовал пива.
Сегодня комиссар еще не появлялся в конторе. Он посетил Семброна на набережной Межиссери, и этот визит несколько выбил его из колеи.
Перед этим Мегрэ позвонил домой Максу Каплану, где ему ответили, что месье Каплан находится на своей вилле в Антибе, и никому не известно, когда он вернется в Париж.
Входная дверь дома на набережной Межиссери располагалась между двумя магазинчиками, которые продавали птиц, и клетки разных размеров оккупировали большую часть тротуара.
– Месье Семброн? – спросил Мегрэ у консьержки.
– На самом верху. Вы не ошибетесь.
Напрасно комиссар искал лифт: его просто не существовало; пришлось преодолеть шесть этажей пешком. Старое здание, темные и грязные стены. Лестничная площадка последнего этажа освещалась верхним фонарем, слева от двери висел красно-черный шнур, напоминавший пояс от домашнего халата. Мегрэ потянул за него. Где-то внутри квартиры раздался негромкий дребезжащий звук. Затем послышались легкие шаги. Дверь открылась, и Мегрэ увидел неестественно вытянутое, бледное, костлявое лицо, с бесцветной многодневной щетиной и слезящимися глазами.
– Месье Семброн?
– Это я. Пожалуйста, входите.
Короткая фраза была прервана приступом глухого кашля.
– Извините. Мой бронхит…
В помещении стоял отвратительный затхлый запах. Слышалось шипение газовой плиты. На огне кипела вода.
– Комиссар Мегрэ из криминальной полиции…
– Да. Я подозревал, что вы придете. Вы или кто-то из ваших инспекторов.
На столе, покрытом цветастой скатертью из разряда тех, которые можно обнаружить только на блошином рынке, лежала утренняя газета, открытая на странице с сообщением о смерти Луи Турэ.
– Вы собирались обедать?
Около газеты стояла тарелка, стакан воды, подкрашенной вином, кусок хлеба.
– Это подождет.
– Прошу вас, не обращайте на меня внимания.
– В любом случае мое яйцо уже переварилось и стало твердым.
И все же старик отправился за ним. Шипение газа прекратилось.
– Садитесь, пожалуйста, месье комиссар. Будет лучше, если вы снимете пальто. Я вынужден слишком сильно топить, и все из-за моего хронического бронхита.
Он был почти таким же старым, как мать мадемуазель Леоны, но не имел близких, которые могли бы заботиться о нем. Вероятно, никто не приходил к нему в гости в эту убогую квартиру, единственной роскошью которой был великолепный вид на Сену, а далее – на Дворец правосудия и цветочный рынок.
– Как давно вы виделись с месье Луи?
Разговор длился полчаса из-за продолжительных приступов тяжелого кашля и невероятной медлительности, с которой месье Семброн ел вареное яйцо.
И что же в конечном итоге получил Мегрэ? Ничего такого, чего бы уже не знал благодаря консьержке с улицы Бонди или Леоне.
Для Семброна закрытие торгового дома Каплана также стало катастрофой, и он даже не пытался искать другое место. За годы работы ему удалось скопить небольшую сумму, и он полагал, что этих сбережений будет достаточно, чтобы достойно встретить старость. Но после девальвации эта сумма оказалась просто смехотворной, ее хватало лишь на то, чтобы попросту не умереть с голоду; вероятно, вареное яйцо было самой существенной пищей, которую бедняга мог позволить себе за день.
– К счастью, я занимаю это жилье уже сорок лет!
Семброн давно овдовел, а детей у него не было, поэтому он ни минуты не колебался, когда к нему пришел Луи Турэ и попросил денег.
– Он сказал мне, что это вопрос жизни и смерти, и я сразу же почувствовал, что так оно и есть.
Мадемуазель Леона также ссудила месье Луи деньгами.
– Он мне вернул их несколькими месяцами позже.
Но разве в течение этих месяцев в голову бухгалтера не закрадывалась мысль, что месье Луи никогда не вернет одолженную сумму? На что бы в таком случае месье Семброн покупал свое ежедневное яйцо?
– Он часто заходил к вам?
– Два или три раза. Первый раз, когда принес деньги. Он подарил мне пенковую трубку.
Старик взял трубку с этажерки. Вероятно, табак он тоже экономил.
– Как давно вы его видели?
– В последний раз это случилось три недели тому назад, на скамейке бульвара Бон-Нувель.
Старого бухгалтера по-прежнему привлекал район, где он проработал всю жизнь, и время от времени он отправлялся в паломничество по любимым местам.
