– Втроем? Ирен имела в виду и меня, хотя я был далеко? Или… – Лицо Годфри потемнело. – Речь о том господине, Холмсе. Не он ли заманил вас обеих в это темное и опасное дело?
Годфри был так близок к истине, что я на миг чуть не поддалась искушению соврать для его же спокойствия. Но правда состояла в том, что подруга никогда не включала мистера Холмса в число своей последней версии трех мушкетеров. Реальность была не настолько страшной, как представлялась.
– Нет, Годфри, боюсь, во всех ролях этого трио заняты исключительно женщины. Дело в том, что Ирен решила спасти молодую американку из борделя, где нашли два первых тела убитых парижских куртизанок.
– Спасти?.. Эта американка могла стать жертвой? Какая-нибудь невинная горничная или прачка?
– Увы, нет, хотя такой вариант больше пришелся бы мне по душе. На самом деле она была… дамой того заведения.
– Дамой? Ты упоминала, что борделю покровительствовали аристократы, но не дамы. – Теперь адвокат выглядел еще более запутанным и потрясенным.
– Я пытаюсь использовать деликатные выражения, Годфри, как ты и хотел. – Меня обуяло несвойственное мне раздражение. – В общем, она была из числа… подпорченного товара на продажу.
– И Ирен спасла ее? Как?
– Она, э-э-э, перевезла ее в наш номер в отеле.
– К себе?! Блудницу?
– На самом деле ее подопечная довольно респектабельна для американки… и жрицы любви. Она одержима странной идеей изучить жизнь, исследуя ее темные закоулки. Мне кажется, Ирен считала, что я окажу на бедняжку хорошее влияние.
– Боюсь, влияние обратилось вспять, учитывая шокирующие слова, которые с легкостью слетают с твоих уст, – поджав губы, заметил адвокат.
– Да тут никаких слов не хватит, если поглядеть на все те ужасы, которые повидали за последние две недели мы с Ирен и… Пинк.
– Это имя американской куртизанки?
– Nom de guerre[58], я полагаю. При крещении она получила имя Элизабет, которое внушает некоторые надежды и могло бы добавить уверенности его обладательнице, но в данном случае оно совершенно не к месту. Она американка до мозга костей и чересчур дерзкая для двадцатилетней девицы, которой следует держаться поскромнее. Я уж не говорю о том, что она далеко не столь хороша, как сама о себе думает.
Адвокат хмурился, слушая мои слова, и наконец не выдержал:
– К чему такая резкость, Нелл?
– Мы столкнулись с ней в maison de rendezvous! Это она нашла тела двух убитых блудниц, да и сама ничем от них не отличалась, кроме того, конечно, что была еще жива.
– Весомая разница, позволь заметить. Значит, Ирен заинтересовалась ею как свидетелем, чтобы раскрыть преступление?
– Надеюсь, что так. А иначе зачем настояла, чтобы девушка переехала в наш номер в парижском отеле? И даже взяла ее с собой в парижский морг, причем без меня.
– Очевидно, тоже в качестве свидетеля, – поспешил успокоить меня Годфри. – Во время расследования Ирен часто ведет себя странно. – Он вздохнул и сжал ладонями лоб; казалось, он пытается разгладить новые морщины, появившиеся от недавних тревог. – Что ж, по крайней мере, она хотя бы не общается с этим господином, Холмсом. Я считаю его интерес к ней подозрительным.
– Ох, не волнуйся о нем, Годфри! Ирен сказала, что в деле убийств на почве похоти он совершенно бесполезен: такой убежденный холостяк не имеет ни малейшего представления о том, что поставлено на карту.
– А ты имеешь представление?
– Ну, пожалуй, нет. Но и какая разница, когда есть Ирен, которая отлично все понимает.
– Это меня не утешает, – скривился мой собеседник.
– А должно бы! Я стараюсь как могу. Пойми, мы встречались с принцем Уэльским и бароном де Ротшильдом, и эти именитые особы просили – нет, умоляли нас о помощи.
– Мне казалось, что тебя не особенно заботит принц Уэльский.
– Так и есть. А теперь, когда я знаю о его siége d’amour, он заботит меня еще меньше. Подлое приспособление для гадкого избалованного мальчишки!
– Кажется, я предпочту обойтись без подробностей, – поспешно вставил Годфри.
– Но это постыдное двухуровневое кресло действительно связывает Джеймса Келли, безумного обойщика мебели, с Джеком-потрошителем, поэтому приходится радоваться даже нежеланным подробностям.
– Надеюсь, мы сможем вернуться к менее нежеланным деталям, Нелл. Вот что меня тревожит: это… дело, в котором участвуете вы с Ирен и этой Пинк, настолько грязное, что заниматься им должна только полиция. Однако, что хуже всего, вы уже, насколько я понял, попались на глаза некоторым опасным душевнобольным элементам. И если ты рассказала мне правду, жестокий заговор убийц простирается от Лондона и Парижа до Праги.
– Я еще даже не дошла до заговора против евреев, – вставила я.
Годфри умоляюще поднял руку:
– Погоди. Сейчас мне надо подумать. Если Прага является звеном в омерзительной веренице преступлений, тогда мое похищение может быть не таким и случайным, как мне казалось.
– Ты не принимал свое похищение всерьез, Годфри?
– Нет. Я считал его упреждающей мерой, призванной воспрепятствовать завершению дел Ротшильдов. Конечно, мерой крайней, но вполне обычной для здешних диких мест, где мелкие царьки и князьки, управляющие каждым перевалом, сплошь бандиты.
– То есть ты надеешься, что тебя отпустят на все четыре стороны, когда закончится некий определенный период времени?
– Я так полагаю. Конечно, я мог бы сбежать из замка и раньше, если бы… если бы кое-что не случилось.
– Насколько я понимаю, Годфри, под «кое-чем» ты подразумеваешь мое появление, которое перечеркнуло твой план побега. Но разве ты не видишь, что оно перечеркивает и все твои прежние предположения?
– Как так? – Он все еще не понимал моих доводов.
– Если я была тайно похищена в Париже и перевезена в Прагу, как я полагаю, а оттуда в заброшенный замок, тогда мы оба здесь по причине, которая касается скорее меня, чем тебя. И я вижу только одну цель моего тюремного заключения: я должна стать следующей жертвой Джека-потрошителя, известного также как Джеймс Келли, безумный мебельщик.
– Прощу прощения, Нелл, но тут имеет место политическая схема, и я в ней невольная жертва.
– Прошу прощения, Годфри, но тебя, по-видимому, похитили задним числом, и, скорее всего, чтобы отвлечь Ирен от слежки за моими передвижениями. Кто тут невольная жертва, так это я. Как только эта жуткая тварь Джеймс Келли сбежит от своих преследователей и найдет дорогу сюда, мне суждено стать игрушкой в его руках.
Я содрогнулась при мысли о смерти, которая меня ждет: уж лучше быть сваренной заживо каким-нибудь старым добрым африканским каннибалом, которого я ласково, но безуспешно пыталась бы обратить в христианство.
– С сожалением вынуждена сообщить, что вы оба не правы, – произнес голос, который не имел права вмешиваться в наш спор.
Наши взгляды – но не мнения – одновременно сошлись на двери.
Голос был женским и говорил он по-английски, хоть и с довольно сильным акцентом.
И казался смутно знакомым.
Мы столько времени провели в одиночестве, если не считать компании немногочисленных и молчаливых цыган, что сам звук английской речи заставил нас воспрянуть духом. Мы оба тут же вскочили на ноги, чтобы рассмотреть гостью.
Она была одета в походную бархатную накидку защитного цвета, отороченную мягкой опушкой светло-рыжего меха, сочетающегося с оттенком ее волос.
Завитые кудри были уложены в прихотливую прическу наподобие башни, столь же искусную, как сооружение Эйфеля, и почти той же высоты. С такой конструкцией на голове дама могла бы выйти из салона Ворта на рю де-ля-Пэ, но от ее костюма веяло столь первобытной простотой, что Ворт наверняка побрезговал бы его дублировать.
Она положила на край стола соболью муфту размером с померанцевого шпица.
Годфри поклонился, неизменно оставаясь джентльменом:
– Если вы действительно наша гостеприимная хозяйка, я должен поблагодарить вас за неизменное качество гуляша.
Татьяна, русская шпионка, когда-то известная под кличкой Соболь, улыбнулась своей особенной улыбкой, которая так подчеркивала ее по-лисьи острый подбородок и длинную лебединую шею. Мне приходилось жить в сельской местности, и я уверена, что лисы умеют улыбаться.
– Я передам ваши комплименты повару, – промурлыкала она. – Однако на вашем месте я благодарила бы цыган. – Она взглянула на меня с бесстыдным самодовольством: – Вижу, нынче ваш стиль одежды стал гораздо веселее. Вы напоминаете потрепанную хористку из какой-нибудь глупой оперетки ваших Гильберта и Салливана. Тем не менее вам не на что жаловаться. Цыгане своим похищением избавили вас от б́ольшей опасности в лице человека, которого боится вся Англия, а скоро будет бояться и вся Европа, если не весь мир.
